В бункере фюрера в Берлине
В бункере фюрера в Берлине
Похоронив своего отца в Оберхаузене, я возвратился, глубоко потрясенный, в главную ставку Гитлера в Цигенберге, у Банд-Наугейма.
Теперь все выглядело по-иному. Тревога и заботы легли тяжелым бременем на наши плечи. Для Германии наступили тяжелые времена. Потери на фронтах с каждым днем все возрастали. Под ударами неприятеля наши войска отступали все дальше. Контрнаступление наших последних отборных дивизий у Мальмеди не принесло ожидаемого успеха. На всех фронтах противник встречал теперь лишь незначительное сопротивление. Массированные налеты английской и американской авиации разрушали наше отечество. Ночью и днем, почти беспрерывно, волна за волной налетали вражеские самолеты на наши города, убивая наших женщин и детей. Военная промышленность сильно пострадала, снабжение войск оружием и амуницией было поставлено под угрозу.
Мы глубоко переживали создавшееся положение. Когда я приехал в Цигенберг, меня словно оглушили: «Главная ставка фюрера перенесена в Берлин!» Я невольно задумался о причинах этой меры.
До сих пор при обсуждении вопроса о последней решающей битве за Германию подразумевалось, что Адольф Гитлер будет вести ее в Южной Германии, поскольку там были проведены соответствующие приготовления. Тем более я был поражен, узнав, что на заключительной фазе войны руководство военными действиями будет осуществляться из Берлина.
B главной ставке в Цигенберге я еще застал нескольких штабных офицеров и остатки штабных подразделений. По телетайпу передавались последние приказы; приезжали и уезжали курьеры; грузовики, нагруженные архивами и другими материалами, отъезжали в Берлин.
Я узнал, что Адольф Гитлер вместе со своим личным штабом покинул в экстренном поезде Фридборг в Обергессене и направился в столицу только поздно вечером.
Еще измученный переживаниями последних дней, я на самой большой скорости ночью погнал свою машину в Берлин. Дежурный персонал автопарка имперской канцелярии был уведомлен по телетайпу о предстоящем прибытии фюрера, и по приезде я нашел машины уже в полной готовности.
Ровно в 6 часов, едва только поезд фюрера подошел к перрону вокзала Берлин — Грюневальд, я со своей автоколонной был уже у вокзала.
Хотя я и сам чувствовал себя уставшим до предела, но вид Адольфа Гитлера глубоко потряс меня.
Его вид говорил о том, как он устал от поездки. Специальный поезд был оборудован всеми новейшими средствами связи, так что даже во время длительной поездки Гитлер непрерывно получал самые последние сведения и мог передавать свои приказы в любые инстанции.
Когда я вез его в тот день с вокзала, никто, конечно, не думал, что это была последняя в его жизни поездка в поезде.
Прежде чем Адольф Гитлер удалился на отдых, его ординарец позвал меня к нему. Меня тронуло, что он, несмотря на свои собственные, гораздо более серьезные заботы, начал подробно расспрашивать об обстоятельствах внезапной смерти моего отца. Он выслушал все подробности, потом протянул мне обе руки и сказал, что разделяет мое горе. В тот раз я впервые заметил, что война не прошла для него бесследно и что он стал стариком.
В имперской канцелярии шла кипучая жизнь. Никто не был подготовлен к нашему прибытию. Решение Гитлера было принято внезапно и против воли Бормана и его штаба.
Старая имперская канцелярия была уже в значительной степени разрушена бомбардировками. Так как ожидались еще более крупные налеты, в подвальных помещениях имперской канцелярии, переоборудованных в бомбоубежища, спешно разместили различные отделы собственно главной ставки, другие же ее отделы, в том числе штаб командования вермахтом и верховное командование армии, были переведены из Цигерберга в Цоссен.
В результате того, что главная ставка была разделена на собственно ставку фюрера и штаб командования вермахтом и разместились они в различных, отдаленных один от другого пунктах, возникло чрезвычайно трудное положение. К нему мы никоим образом не были подготовлены. Для обеспечения бесперебойной связи пришлось прокладывать новую телефонную линию.
В подземных помещениях имперской канцелярии беспрерывно гудели зуммеры, раздавались приказы, слышались слова команды.
Особые затруднения были связаны с распределением имеющихся помещений. Все следовало организовать по-новому. Необходимо было найти помещение для стенографов Адольфа Гитлера. После отставки генерала Гальдера фюрер отдал распоряжение стенографировать все приказы и каждое его слово во время ежедневных совещаний, на которых обсуждалось положение на фронтах. Это делали бывшие стенографисты рейхстага. Этим решением он хотел обеспечить личный контроль в случае возникновения каких-либо недоразумений. Благодаря этому вскоре скопились целые горы материалов, содержавших приказы и стенограммы.
Мне было поручено поддерживать с помощью моих автоколонн постоянную связь со штабом командования вермахтом в Цоссене, а также с другими штабами до тех пор, пока это было возможно.
***
Дивизии Сталина стояли у ворот Берлина.
Мы еще удерживали свои позиции, несмотря на исключительно сильные атаки противника. Нажим со стороны противника временно ослаб.
Это было затишье перед бурей…
Крупные стрелковые соединения и танковые части Красной Армии находились в нескольких километрах, готовые к новым атакам. Предстояло последнее большое наступление. Удастся ли нам остановить противника или он нас уничтожит?
Служба становилась тяжелее с каждым днем. Требования, предъявлявшиеся K каждому солдату и офицеру, были исключительно велики. Мои люди были днем и ночью в пути; они не знали нормального сна. Надо было быстро доставлять генералов и других работников личного штаба Гитлера на различные участки фронта и командные пункты.
К счастью, наши машины прибывали к месту назначения всегда — даже при самых трудных обстоятельствах. Если поездок не было, мои люди должны были помогать аварийным и пожарным командам во время бомбежек, а также выполнять сотни других приказов в зависимости от создавшегося положения и чувства солдатского долга. Никогда никто не отказывался от поставленных задач. Никто не жаловался. Каждый осознавал серьезность создавшегося положения. К тому же возрастала еще и моральная подавленность, вызываемая у нас день ото дня ухудшавшимися сводками с фронтов. И на Западном фронте наши войска вынуждены были отступать. Граду бомб, сбрасываемых американскими и английскими эскадрильями, не могли противостоять даже лучшие наши части. Эффект бомбежек был настолько велик, что наши войска не в состоянии были устоять на своих позициях.
Командующим Западного фронта был назначен фельдмаршал Кессельринг. Италия была потеряна. Наша бывшая главная квартира в Цигенберге перешла в распоряжение Кессельринга, который часто приезжал в Берлин, чтобы подробнее доложить фюреру о положении на фронте.
Заботясь о жизни фельдмаршала Кессельринга, которого он особенно ценил за его блестящие военные способности, шеф предложил мне предоставить в распоряжение Кессельринга такого человека, который мог бы обеспечить максимальную безопасность доставки его в Бан-Наугейм. В тех пределах, в каких такая гарантия вообще была возможна, дать ее мог только я сам. Я предоставил себя в распоряжение Кессельринга.
В то же время я был обременен и другими тяжелыми обязанностями. Дни и ночи в состоянии крайнего нервного напряжения проводил я за рулем моего автомобиля БМВ между Берлином и Цигенбергом. Это были самые рискованные рейсы в моей жизни. Гладкая поверхность автострады была изрыта воронками от бомб. Разбитых вражескими бомбардировщиками и сожженных машин становилось все больше, и они загромождали дорогу словно баррикады.
Я снова вернулся в Берлин. У меня было только одно желание — выспаться и отдохнуть после невероятно тяжелой недели. Однако едва я лег, как ординарец сообщил, что меня немедленно зовут к шефу.
Справившись о моем здоровье, фюрер спросил, в состоянии ли я сопровождать министра Шпеера в его поездке на фронт. Он знает, какие усилия потребовались от меня в последние дни, но он может доверить Шпеера только мне. В надежность шофера Шпеера он не верит.
У министра Шпеера как раз был день рождения. Перед отъездом я принял участие в небольшом торжестве, устроенном в кабинете Шпеера. Все мы старались забыть на несколько часов все наши заботы, однако особой радости не испытывали.
Ровно в 2 часа мы выехали на двух автомобилях из Берлина. Когда достигли Западного фронта, я покрыл машину маскировочной краской из глины. Поездка проходила в тяжелых условиях. Мы мало разговаривали. Ночью я вел машину, не зажигая фар, лавируя между двигавшимися колоннами и разбитыми автомашинами. Министр и его спутники иногда засыпали.
Мы ехали от одного командного пункта к другому. Командиры соединений непрерывно давали Шпееру справки: сколько оружия в их распоряжении, сколько снаряжения, сколько автомашин, сколько боеприпасов? На каждый вопрос министр хотел получить самый точный ответ.
Инспекционная поездка продолжалась пять дней и пять ночей. Почти непрерывно нас обстреливали вражеские штурмовики. Вокруг нас рвались бомбы, но моя машина каким-то чудом оставалась невредимой.
Мы то и дело выскакивали из машины…
Тормоза! Выпрыгиваем из машины!.. Бросаемся лицом в грязь в придорожный кювет. Потом осторожно поднимаем голову и оглядываем небо. «Они улетели!..» Через минуту снова трогаемся в путь. Я даю полный газ, пока на нас снова не налетают самолеты.
Вечером в день моего возвращения в Берлин я направился в приемную зала совещаний в бункере фюрера. В этом бункере решалась судьба Германии. Отсюда отдавались приказы миллионам солдат. Телетайписты и телефонисты работали непрерывно днем и ночью. Уходили и приходили люди… Несмотря на то что здесь шла напряженная работа, в этом мозговом центре империи царила почти зловещая тишина.
Гитлер проводил совещание о положении на фронтах.
Я ожидал в соседнем помещении. Многие из приходивших и уходивших были моими старыми знакомыми. Шепотом осведомлялись друг у друга о самочувствии. Каждый сообщал какую-нибудь новость. Меня, конечно, спрашивали о положении на Западе. Совещание закончилось. Окруженный своими сотрудниками, Гитлер вышел из зала совещаний. Я тотчас же поднялся, чтобы доложить о своей поездке. Министр Шпеер, который участвовал в совещании, несомненно, уже сделал это, сказав, что поездка прошла успешно.
Едва увидев меня, Гитлер быстро, в присущей ему манере, отделился от сопровождавших его лиц, обнял меня как родного сына и потряс мне обе руки. Снова и снова он благодарил меня за то, что я доставил его министра вооружений целым и невредимым.
Позади группы стоял Мартин Борман. Лицо его было искажено, и, как всегда, когда его что-либо раздражало, он нервно потирал руки. Позднее я узнал, что во время моего отсутствия он предлагал Гитлеру на мое место нового кандидата. Мне было точно известно, что он уже целый год держит под рукой человека, чтобы сделать его шофером Гитлера, как только ему удастся навлечь на меня немилость фюрера. Он всеми силами старался удалить меня от Гитлера. Я был последним из числа старых приближенных Гитлера, которые имели право посещать фюрера в его служебном кабинете или на квартире, не дожидаясь приказа или вызова. Уже одно это вызывало у Мартина Бормана ненависть ко мне.
Подобная враждебность со стороны человека, находившегося в непосредственном окружении фюрера, была мне очень неприятна, и я не раз просил отправить меня на фронт, но Гитлер неизменно отклонял мои просьбы.
Однажды, будучи особенно раздражен поведением Бормана, я вновь начал настаивать на своем. Гитлер мне сказал:
«Здесь вы несете гораздо большую ответственность, чем на фронте. Кроме того, моя жизнь, которую я так часто доверяю вам, имеет для меня гораздо больше значения, чем постоянные враждебные выпады Бормана».
***
Недели проходили в крайнем напряжении. Налеты авиации продолжались. Маршал Жуков подтягивал к воротам Берлина все более крупные войсковые соединения. Он еще не был готов к решающей битве.
15 или 16 марта 1945 г. (точно дня я назвать не могу) Гитлер неожиданно потребовал сопровождать его в поездке на фронт. Окружение Гитлера запротестовало на этот раз еще сильнее, чем раньше. Борман и генералы заклинали фюрера отказаться от этого намерения. Однако он был непреклонен и поступил по-своему.
Это был последний раз, когда он сидел рядом со мной в машине.
Он хотел снова лично обследовать боевые позиции, чтоб проверить силу войск и снабжение их боеприпасами. В полдень мы покинули Берлин в направлении на Франкфурт-на-Одере. Там, где нас узнавали, люди окружали нашу машину. Личное присутствие Адольфа Гитлера вновь вселяло в них надежду, которую мы сами давно уже потеряли.
Шеф беседовал с офицерами и солдатами, с женщинами, матерями. От него все еще исходило обаяние великой личности. Зачастую ему достаточно было нескольких слов, чтобы утешить отчаявшихся. На обратном пути Гитлер сидел рядом со мной, погруженный в мысли; лицо его хранило выражение глубокого раздумья. Не было сказано ни слова.
После этой поездки Гитлер уже ни разу не садился в машину. Все дни вплоть до самой своей смерти он провел в подземном убежище.
***
20 апреля 1945 г. День рождения Гитлера — ему исполнилось 56 лет. Невольно вспомнились прежние годы, когда этот день праздновал весь немецкий народ, когда устраивались грандиозные приемы и парады.
Поступая в 1932 г. на службу к Гитлеру, я мечтал быть его постоянным шофером-спутником, надеясь подкрепить его успехи в деле сохранения мира своей скромной долей и своим участием. Моя мечта оказалась выполнена в той мере, в какой это было угодно судьбе.
20 апреля 1945 г. не походило на прежние дни рождения Гитлера. Столица его империи была окружена армиями его злейшего врага, стоявших у самых стен города. Никаких празднеств и парадов! Только в бункере было несколько оживленнее, чем обычно.
Уже незадолго до полуночи 19 апреля Гитлера пришли поздравить сотрудники военного и личного штаба рейхсканцлера. Фельдмаршал Кейтель и генерал-полковник Йодль, а также генерал Бургдорф явились вместе со всеми своими адъютантами. В момент, когда Адольф Гитлер принимал поздравления, царило праздничное настроение.
Много народу приходило поздравить Гитлера в течение всего дня 20 апреля. В числе их были также Герман Геринг и Дениц. Однако Геринг, пробыв в кабинете Гитлера поразительно короткое время, ушел из бункера. В тот же день Геринг покинул Берлин, чтобы никогда уже не появляться в нем.
***
В этот последний день рождения Адольфа Гитлера вскоре поспе полуночи начались мощные атаки Красной Армии на Берлин. Началась последняя битва!
Первые сообщения по радио поступили ранним утром. 21 апреля. Столицу обстреливала тяжелая артиллерия русских. Слышны были первые разрывы снарядов. Они приближались, как раскаты грома, все ближе и ближе.
Атмосфера напряжения, в которой находился боровшийся за свою жизнь город, охватила и непосредственно главную ставку фюрера. Все, от Адольфа Гитлера до последнего ординарца, понимали, что борьба идет не на жизнь, а на смерть.
В правительственном квартале рвались русские снаряды. В саду имперской канцелярии появлялись все новые воронки. Свистели осколки, от разрывов вылетали стекла. В воздухе стояли пыль и дым.
На совещании, обсуждавшем положение на фронтах, ближайшие сотрудники Гитлера во главе с Кейтелем, Йодлем и Борманом снова настаивали на том, чтобы Гитлер использовал приготовленные самолеты и отправился вместе со своим штабом в Оберзальцберг. Там он будет в безопасности, и оттуда можно будет руководить военными действиями в этой последней битве лучше, чем из Берлина, окруженного русскими.
Адольф Гитлер отклонил эти предложения. Он заявил, что независимо от развития событий он не покинет столицу империи. Он твердо стоял на своем все время с тех пор, как находился в Берлине. По его приказу все имевшиеся в нашем распоряжении самолеты должны были быть подготовлены к эвакуации из Берлина женщин и детей. Он предоставил всем своим сотрудникам право покинуть Берлин, если они этого пожелают.
Несмотря на сильный огонь артиллерии и зенитных орудий противника, машинам удавалось подняться в воздух и перелетать через русские позиции на юг. На этих самолетах покинула Берлин прислуга Гитлера, стенографы, секретарши и сотрудники личного штаба. Профессор доктор Морелль, личный врач фюрера, также улетел из окруженной столицы. Впечатлительный доктор не смог вынести обстановки, создавшейся в осажденном городе, и дрожал от страха. Гитлер лично распорядился об отправке его из Берлина.
Распрощавшись с доктором Мореллем, Гитлер заявил, что никакого другого врача он больше не возьмет, так как не доверяет ни одному человеку. У него появилось подозрение, что какой-нибудь врач может впрыснуть ему морфий в такой дозе, которая позволит в бессознательном состоянии вывезти его против его воли из Берлина. Так как пилоты Ганс Бауэр и Георг Бетц остались в главной ставке, то Гитлер понимал, что оба самолета стоят на аэродроме в Гатове в полной готовности для того, чтобы вывезти его.
После ухода доктора Морелля необходимо было заместить пост личного врача рейхсканцлера. Преемником профессора Морелля был назначен хирург, врач СС доктор Штумпфеггер. Однако Гитлер так и не прибегал к его услугам.
Несмотря на то что все оставшиеся в бункере — насколько я об этом могу судить сейчас — решились до конца исполнить свой долг, события все же подавляли нас. До сих пор помню, какое глубокое потрясение мы пережили, когда посол Гевель (председатель министерства иностранных дел при рейхсканцлере) прочитал нам листовку, составленную известным русским писателем Ильей Эренбургом. Эта листовка распространялась в частях Красной Армии после ее перехода границ империи. Один экземпляр листовки был захвачен у русского военнопленного, попал в руки посла, и он приказал ее тотчас же перевести. В моей памяти навсегда останутся слова, прочитанные нам в бункере фюрера послом Гевелем.
После окончания войны я узнал, что посол Гевель, прорвавшись из имперской канцелярии, застрелился в пивной «Шультгейс-Брейерай» в Берлине на Шенхаузер-аллее. Уже тогда, прочитав эту листовку, Гевель сказал, что он предпочтет покончить жизнь самоубийством, нежели попасть в плен.
Если я рассказываю эти подробности, то только для того, чтобы дать как можно более точное описание того настроения, что господствовало среди нас в последней главной ставке.
Кольцо вокруг Берлина сжималось все теснее и теснее. Битва за столицу становилась все более ожесточенной. Мы узнали о тяжелых потерях среди гражданского населения. Однако трамваи, метро, городские железные дороги продолжали работать. Конечно, действовали не все линии, но там, где пути были хотя бы в относительном порядке и где продолжали работать электростанции, рабочие — мужчины и женщины — выполняли свой долг как солдаты. Не прекратило работу и значительное количество фабрик. Под огнем русской артиллерии берлинцы шли к своим рабочим местам. Ураганный огонь русской артиллерии переносили так же спокойно и стойко, как и самые страшные бомбардировки. Вплоть до захвата противником последнего берлинского переулка каждый житель столицы проявлял в борьбе нечеловеческие усилия.
Берлин продолжал обороняться.
Помещение, которое занимал прежде доктор Морелль, теперь было отведено доктору Геббельсу и его жене. Их дети находились рядом в переднем бункере. Доктор Геббельс со своей семьей также не захотел покинуть Берлин.
В результате усиливавшегося обстрела здания имперской канцелярии все больше разрушались. Значительная часть телефонных проводов была порвана. Случалось, что бункер фюрера на несколько часов полностью терял связь с внешним миром. Связисты пытались под сильнейшим артиллерийским огнем русских восстановить самые необходимые линии связи. Приказы и донесения передавались через ординарцев.
Рано утром 24 апреля русские снаряды уничтожили большую часть моего автомобильного парка. 60 автомашин были приведены в негодность. Все было раздавлено и обращено в крошево обвалившимися бетонными крышами.
***
Мы были поражены неожиданным прибытием министра Шпеера, еще раз посетившим фюрера. Еще 20 апреля он попрощался со всеми нами и в соответствии с приказом уехал из Берлина. Теперь, 25 апреля, он снова прилетел в Берлин на самолете «Физелер-шторх» и приземлился на магистрали Ост-Вест. Оттуда он пешком пришел в имперскую канцелярию.
У него состоялся продолжительный разговор с Гитлером, затем с министром иностранных дел Риббентропом, также находившимся в бункере. Затем он вновь покинул Берлин. После переговоров Риббентроп также покинул в своем автомобиле имперскую канцелярию и уехал из Берлина в северном направлении. У нас создалось впечатление, что должно произойти что-то из ряда вон выходящее.
После полудня мы узнали сенсационную новость. Из Оберзальцберга была получена телеграмма Геринга. Ее содержание вызвало у нас огромное возмущение. Телеграмма содержала в себе нечто следующее:
«После того, как Вы, мой фюрер, назначили меня своим преемником на случай, если смерть или иные обстоятельства не позволят Вам вести дальше дела правительства, я считаю, что для меня настало время вступить в должность Вашего преемника. Если я не получу никакого ответа до 24 часов 26 апреля 1945 г., я буду считать, что Вы согласны с моими предложениями. Геринг».
Среди узкого круга людей, познакомившихся с телеграммой, она произвела впечатление разорвавшейся бомбы.
Правда, после того как стала очевидной несостоятельность руководства авиацией, отношения между шефом и рейхсмаршалом испортились, и мы, посвященные, узнали об этом; тем не менее никто не ожидал от Германа Геринга подобной телеграммы. Рейхсмаршал предъявил шефу почти диктаторские требования. Мы, рядовые люди, восприняли этот шаг Геринга как открытую государственную измену.
События развивались все быстрее. Вскоре после получения этой телеграммы личный адъютант Гитлера, группенфюрер СС Шауб улетел в Мюнхен на одном из двух еще оставшихся в нашем распоряжении самолете. Я узнал, что шеф приказал ему уничтожить все его личные бумаги в Мюнхене и в Оберзальцберге. В Берлине это уже было сделано.
Подавленное настроение в бункере все более усугублялось. Бледные, но до предела хладнокровные мужчины и женщины выполняли свои обязанности. Войну считали проигранной. Каждый не сомневался, что для Германии нет уже никакого спасения.
Может быть, генералу Венку все-таки удастся освободить Берлин?
После отлета Шауба состоялся разговор шефа с Борманом. Объявив, что он действует по поручению Гитлера, Борман дал следующую радиограмму Герингу:
«Ваше намерение взять на себя руководство государством является государственной изменой. Государственный изменник карается смертью. Учитывая Ваши заслуги за время долголетней деятельности в партии и государстве, фюрер намерен еще раз воздержаться от смертной казни. Но он требует Вашей немедленной отставки с мотивировкой, гласящей, что Вы вследствие болезни не в состоянии больше исполнять порученную Вам работу. Борман».
Одновременно Борман отправил обер-штурмбаннфюреру СС доктору Франку, командиру подразделения войск СС в Оберзальцберге радиограмму следующего содержания:
«Геринг намеревается совершить государственную измену. Приказываю Вам немедленно арестовать Геринга, чтобы пресечь всякую возможность этого. Об исполнении доложить мне. Борман».
Вскоре Борман отправил в Оберзальцберг еще одну телеграмму: «Если Берлин падет, участники измены 22 апреля 1945 года[3] должны быть расстреляны. Борман».
Только после окончания войны я узнал о результатах этой телеграммы.
Обер-штурмбаннфюрер СС доктор Франк после получения телеграммы Бормана тотчас же занял тремя ротами войск СС, находившимися в его распоряжении, все здания Оберзальцберга и наглухо изолировал их от внешнего мира. Ему было подчинено и Оберзальцбергское бюро службы государственной безопасности.
Герман Геринг был перевезен из соображений безопасности в Австрию и оставался там под охраной эсэсовцев пленником Мартина Бормана до тех пор, пока не был взят в плен американцами.