Мышление стратега?

Думаю, некоторые, увидев после слов «мышление стратега» знак вопроса, сразу же возразят или даже возмутятся. Ведь ставится под сомнение то, что десятилетиями сомнению не подвергалось. Сейчас же, в доказательство «ереси» автора, можно привести десятки цитат, высказываний наших выдающихся полководцев, свидетельствующих об обратном. И, наверное, эти высказывания по-своему будут верными. Подчеркну еще раз: в то время, когда писались мемуары замечательных советских полководцев, они могли сказать лишь то, что разрешалось сказать. Все негативные, критические высказывания в адрес Верховного расценивались как «очернительство». Мне пришлось проработать немало лет в Главном политуправлении Советской Армии и Военно-Морского Флота. Было время, когда в отделе печати Главпура в соответствии с высокими указаниями Суслова и его аппарата просматривались все мемуары. Мне приходилось говорить с людьми, которые в 50-е, 60-е годы и позже знакомились с воспоминаниями военачальников. Рукописи долго ходили «по кругу» в высоких инстанциях, и авторам было хорошо известно, что можно писать, а что нельзя. Прежде всего, благодаря этому фильтру в книги не попадали факты, выводы, события, статистика, наблюдения, размышления, оценки, которые могли «очернить» нашу историю. И история выглядела вполне благополучной. Думаю, дело не в том, чтобы искать конкретных виновников, а в том, чтобы понять: в литературе сложилась система, основанная на определенных посылках и ограничениях, укладывающая любое произведение в прокрустово ложе. Ни Главлит, ни многочисленные рецензенты не могли игнорировать предписания идеологической системы, основанной на одностороннем видении прошлого.

Я знаю, что не все, написанное многими военачальниками, вошло в их мемуары. Готовя свои воспоминания нередко под влиянием внешних обстоятельств, они искали место и повод, чтобы упомянуть в книге влиятельных людей, которых в годы войны часто нельзя было рассмотреть даже в очень сильную лупу. Знаю, как ретивые приспособленцы искали часть, где до войны служил Л.И. Брежнев, ту станцию, куда однажды сопроводил из Красноярска поезд с подарками фронту К.У. Черненко… Многие хорошие работы были «засорены» вынужденными ссылками на Брежнева, поиском поводов, чтобы упомянуть его заслуги. Конечно, такая, например, «реприза» не могла попасть ни в одну книгу. Лектор ГлавПУРККА полковой комиссар Синянский, выезжавший в августе 1942 года в 18-ю армию с проверкой хода выполнения приказа № 227, в частности, писал заместителю начальника Главного политуправления РККА Шикину: работники политотдела Емельянов, Брежнев, Рыбинин, Башилов «не способны обеспечить соответствующий перелом к лучшему в настроениях и поведении на работе и в быту работников политуправления фронта… По словам полкового комиссара тов. Крутикова и старшего батальонного комиссара тов. Москвина, и другие работники подвержены в своей значительной части беспечности, самоуспокоенности, панибратству круговой поруке, пьянке и т. д.». Я не могу утверждать, что все, написанное полковым комиссаром Синянским (а в записке говорится и о других «грехах»), является истиной. Мне хотелось лишь подчеркнуть, что любая критика в адрес Брежнева тогда была исключена.

Мы были пленниками ложного сознания. Часто людей невольно ставили перед выбором: или в книге все будет «как надо», или она не выйдет в свет. И еще. Не хочу никого обидеть, но скажу. Большинство мемуаров полководцев написаны «литературными обработчиками» – людьми, часто весьма далекими от пережитого авторами книг. Да, они пользовались материалами, рассказами мемуаристов, но в конечном счете писали они, а не авторы воспоминаний. Хотим мы или не хотим, но очень часто личностное восприятие автора теряется, слабеет. Хорошо сказал о военных мемуарах И.Х. Баграмян: «Они в очень большой степени зависят – кому какой полковник достался». Писать через «посредника», что иногда неизбежно, – это всегда значит терять нечто неповторимое, истинно авторское…

Написав «мышление стратега», я хотел лишь беспристрастно взглянуть на особенность стратегического мышления человека, стоявшего во главе нашего народа и армии в Великой Отечественной войне. Скажу сразу: что касается мышления, то в отдельных областях Сталин имел некоторые преимущества перед многими советскими полководцами, но были и такие области, где он так и не смог избавиться от дилетантства, односторонности, некомпетентности, шаблона до конца войны. Впрочем, давайте по порядку.

Думаю, в полном смысле слова Сталин не был полководцем. Полководец – это военный деятель. К ним относят, пожалуй, не столько по должности, сколько по таланту, творческому мышлению, глубокому стратегическому видению, военному опыту и компетенции, богатой интуиции и воле. Сталин обладал далеко не всеми этими качествами. Это был политический руководитель: жесткий, волевой, целеустремленный, властолюбивый, который в силу исторических обстоятельств вынужден был заниматься военными делами. Сильная сторона Сталина как Верховного Главнокомандующего была предопределена его абсолютной властью. Но не только это поднимало его над другими военными деятелями. Он имел преимущество перед иными полководцами в том, что глубже их видел (в силу своего положения лидера страны) зависимость вооруженной борьбы от целого спектра других, «невоенных» факторов: экономического, социального, технического, политического, дипломатического, идеологического, национального. В силу своего положения он лучше, чем члены Ставки, работники Генштаба, командующие фронтами, знал реальные возможности страны, ее промышленности и сельского хозяйства. У Сталина было, если так можно сказать, более универсальное мышление, органически связанное с широким кругом невоенных знаний. Это преимущество, повторяю, определялось положением Сталина как государственного, политического, партийного деятеля. Полководческая, военная грань была лишь одной из многих, которая должна быть присуща государственному деятелю такого уровня.

По своему статусу Сталин был полководцем – Верховным Главнокомандующим. Но каким? Давайте еще раз обратимся к прошлому.

Военные историки часто ссылаются на Наполеона. Его высказывания считаются классическими. Бонапарт, рассматривавший соотношение ума и характера у полководца, считал: «Люди, имеющие много ума и мало характера, меньше всего пригодны к этой профессии. Лучше иметь больше характера и меньше ума. Люди, имеющие посредственный ум, но достаточно наделенные характером, часто могут иметь успех в этом искусстве». Разумеется, под умом надо понимать не только процесс отражения объективной реальности, дающий знание о существующих в реальном мире связях, свойствах и отношениях, но и компетентность в конкретной сфере военного дела. Как писал советский ученый Б.М. Теплов, для интеллектуальной деятельности полководца «типичны: чрезвычайная сложное и, исходного материала и большая простота и ясность конечноп результата. Вначале – анализ сложного материала, в итоге синтез, дающий простые и определенные положения. Превращение сложного в простое – этой краткой формулой можно обозначить одну из самых важных сторон в работе ума полководца». Другими словами, мышление полководца позволяем видеть одновременно целое и детали, движение и статику. Подлинное мышление полководца – это синтетическая (обобщающая) сила ума, выражающаяся в конкретности мышления. У полководца должны быть одинаково сильны ум и воля, интеллект и характер. Мы знаем, что порой на первый план выходит то один, то другой компонент. Но ум и воля всегда должны выступать в единстве. Только тогда полководец будет в состоянии проявить гибкость в отношении уже принятого решения и одновременно упорство и твердость в достижении цели.

Ранее уже отмечалось, что Сталин был умным человеком, но с заметно выраженными чертами догматического мышления. Верховный, если так можно выразиться, мыслил по «схеме». Самой слабой стороной его стратегического мышления являлось господство общих соображений над конкретными. Правда, в обобщающем анализе это могло стать как раз сильной стороной. Политик в Сталине всегда брал верх над военным деятелем. Скажу точнее: искушенный, жесткий политик брал верх над непрофессиональным военным. Для стратега, безусловно, общие соображения всегда важны, но у Сталина они нередко заслоняли конкретные проблемы. И наоборот, когда Сталин пытался сосредоточиться на чем-либо одном, конкретном, то он терял контроль над вопросами более общего порядка. Например, в те дни, когда назревала харьковская катастрофа, Сталин третью декаду мая 1942 года, как явствует из анализа его работы тех дней, активно занимался обеспечением проводки караванов судов в Баренцевом море, делами Волховского фронта, организацией ударов по аэродромам противника на Западном фронте, выделением катеров для Ладожской военной флотилии, дальнейшей передислокацией войск для уничтожения демянской группировки и т. д. Сталину не хватило стратегического ума для концентрации своих усилий, Генштаба, представителей Ставки на главном в тот момент участке советско-германского фронта. Сталин, как Тимошенко и Хрущев, не сразу почувствовал глубину опасности. Игнорируя, как обычно, решения и действия главкоматов, Сталин в данном случае довольно беспечно подошел к выводам и заверениям командования фронта и штаба Юго-Западного направления. Слабая оперативная подготовленность не позволила выделить стратегически важное звено; интуиция вовремя не подсказала Верховному грозную опасность.

Слабой стороной мышления Сталина как полководца была известная оторванность от временных реалий. Это отмечали и Жуков, и Василевский. Очень часто Сталин, загоревшись какой-либо идеей, требовал немедленной ее реализации. Нередко, подписывая директиву фронту, он отводил на ее осуществление всего несколько часов, что обычно обрекало штабы и объединения на неподготовленные, поспешные действия, ведущие к неудаче. Так, Западный фронт в 1942 году несколько раз получал распоряжения и приказы Сталина, сопряженные с переброской соединений на 50–60 километров (с одного участка фронта на другой), а совершить эти маневры следовало всего за пять-шесть часов! За это время приказ едва-едва доходил до непосредственных исполнителей. До конца войны Сталин не мог постичь истины: взмах руки Верховного не означает моментального исполнения его воли в полках и дивизиях. Этот недостаток мышления Сталина связан с исключительно слабым представлением о жизни войск, их быте, работе командиров, последовательности и порядке исполнения приказов и распоряжений.

Будучи невоенным человеком, Сталин, решая те или иные оперативные вопросы, больше полагался не на конкретное знание ситуации, обстановки, а на примат нажима, давления на военачальников и штабы. При этом часто его распоряжения, выводы диктовались лишь соображениями здравого смысла, а не стратегической или оперативной оценкой. Я уже приводил немало подобных документов.

Отчитывая Голикова 30 июня 1942 года за потерю связи со своими соединениями, Сталин в сердцах бросает командующему Брянским фронтом: «Пока Вы будете пренебрегать радиосвязью, у Вас не будет никакой связи и весь Ваш фронт будет представлять неорганизованный сброд… Плохо Вы поворачиваетесь, и вообще Вы опаздываете. Так воевать нельзя…»

Здесь Сталин вторгался в обстановку скорее как политический руководитель, требуя улучшить руководство войсками с плохо скрытыми угрозами. Волевое начало в интеллекте Верховного обычно брало верх… Иногда в его телеграммах просто констатировалась убийственная ситуация, без каких-либо выводов и распоряжений. Но эта констатация выглядит зловеще.

«Командующему Северо-Кавказским фронтом

Государственный Комитет Обороны крайне недоволен тем, что от Вас нет регулярной информации о положении на фронте. О потерях территории Северо-Кавказского фронта мы узнаем не от Вас, а от немцев. У нас получается впечатление, что Вы, охваченные паникой, отступаете без пути (так в тексте. – Прим. Д.В.) и неизвестно, когда наступит конец Вашему отступлению.

10 августа 42 г. 20.45.

И. Сталин».

Подобные напоминания Верховного действовали мобилизующе. «Стимулятор» был испытанным: страх, боязнь быстрых решений, которые в лучшем случае могли опустить военачальника на несколько ступеней вниз по служебной лестнице, а иногда им могли заняться люди Берии.

В 1943–1945 годах Сталин, как стратег, полководец, с помощью своих военных помощников постиг ряд важных истин оперативного искусства. Верховный понял, например, что к обороне нужно и можно переходить, не только когда к этому принуждает противник, но и, как в некоторых операциях 1942 года, заблаговременно, а в последующем и преднамеренно, для подготовки к наступательным действиям. Напомню, Сталин очень не любил оборону. С ней у Верховного были связаны самые мрачные воспоминания и переживания. Он помнил, как 16 сентября 1942 года, вскоре после обеда, Поскребышев вошел и молча положил перед Сталиным экстренное донесение Главного разведуправления Генштаба за подписью генерала Панфилова о радиоперехвате трансляции из Берлина:

«Сталинград взят доблестными немецкими войсками. Россия рассечена на северную и южную части, которые скоро впадут в состояние агонии…»

Верховный несколько раз перечитал лаконичное сообщение, невидящими глазами уставился в окно кабинета, за которым где-то далеко на юге, кажется, произошла катастрофа. Почти четверть века назад он боролся там, находясь в критической ситуации. И тогда выстояли… Почему не могут сейчас? Что за командиры? Только на днях он отстранил от должности командующего 62-й армией генерала Лопатина, командиров корпусов Павелкина и Мишулина… Ему и в голову не приходило, что целому слою молодых офицеров, которые за три-четыре года прошли путь от командиров рот до командиров корпусов, просто не хватало знаний, опыта, умения. Да дело не только в командирах. Сталин ни разу не сказал своим соратникам и помощникам, что недооценка опасности нового немецкого наступления на Южном направлении дорого обошлась стране. Вглядываясь в щель полузашторенного окна, боясь услышать подтверждения немецкого сообщения, Сталин уже думал о том, как продолжать борьбу дальше. Колебаний в этом вопросе у него не было. Негромко сказал Поскребышеву:

– Соедините меня с Генштабом. Быстро…

Через минуту он диктовал генералу Бокову телеграмму Еременко и Хрущеву: «Сообщите толком, что у Вас делается в Сталинграде. Верно ли, что Сталинград взят немцами? Отвечайте прямо и честно. Жду немедленного ответа.

И. Сталин.

16.9.42 г. 16 часов 45 мин.

Передано по телефону тов. Сталиным. Боков».

Обороняться не умели. Защищались часто натужно, компенсируя просчеты руководства не только большими потерями, оставлением все новых и новых территорий, но и беспримерным упорством бойцов. В конце войны Сталин вспоминал ее первые полтора года, как длинный и кошмарный сон. Пережил много разочарований. Ни один командующий приграничным округом, ставший командующим фронтом, как и маршалы Ворошилов, Буденный, Кулик, не оказался на высоте положения. Сталину было трудно признаться самому себе, что остановить врага в конце концов удалось ценой огромных территориальных, материальных и прежде всего людских потерь. Не благодаря «мудрой сталинской» стратегии, а в результате подвижничества всего народа. Такова была плата за предвоенные ошибки, просчеты, террор, самоуверенность. Но сказать «вождю» об этом было некому.

Для Сталина всегда была важна только цель. Его никогда не мучили угрызения совести, чувство горечи и боль от огромных потерь. Его лишь пугало, что разбито столько-то дивизий, корпусов и армий. Ни в одном документе Ставки не нашла отражения озабоченность Сталина слишком большими людскими потерями. Та, настоящая грань военного искусства, суть которой в том, чтобы достичь поставленных целей с минимальными потерями, Сталина мало интересовала. Верховный считал, что как победы, так и поражения в войне непременно собирают скорбный урожай. Жертвы, массовые жертвы, по Сталину, – неизбежный атрибут современной войны. Может быть, Сталин так считал, поскольку был Верховным Главнокомандующим огромной по численности армии? К концу войны в Вооруженных Силах было около 500 стрелковых дивизий, не считая артиллерийских, танковых, авиационных. Это в два раза больше, чем накануне войны. Правда, по численному составу советские дивизии значительно уступали немецким, но Сталин, несмотря на неоднократные предложения военачальников, не пошел на укрупнение соединений. При такой огромной военной мощи, хорошо налаженной системе пополнения войск Сталину казалось совсем необязательным ставить достижение стратегических целей в зависимость от уровня потерь. В директивах были обычными такие страшные по своей сути формулировки:

«Верховное Главнокомандование обязывает как генерал-полковника Еременко, так и генерал-лейтенанта Гордова не щадить сил и не останавливаться ни перед какими жертвами…» Верховный «мыслил» десятками дивизий. Он всегда любил крупный масштаб. Поэтому его тезис «не останавливаться ни перед какими жертвами» – не просто моральная характеристика его интеллекта, но и характеристика стратегическая. Характеристика предельно негативная. Достижение цели, по Сталину, не должно ставиться в зависимость от количества человеческих жертв. Их часто просто не считали.

Вместе с тем нужно сказать, что Сталин причастен к появлению принципиально новых форм стратегических действий – операций групп фронтов. Это были сложнейшие и крупнейшие комплексы боев и сражений, подчиненные единому замыслу, согласованные по цели, времени и месту. В некоторых из этих операций участвовало от 100 до 150 дивизий и больше, десятки тысяч орудий, три-пять тысяч танков, пять-семь тысяч самолетов. Колоссальная мощь, задействованная в соответствии с игрой стратегического воображения и расчетами Генштаба, штабов фронтов, на основе анализа многочисленных факторов и возможностей (своих и противников). Именно здесь, в таких операциях, где участвовало несколько фронтов, Сталин сам по-настоящему почувствовал себя полководцем. Крупные масштабы не означали для него лишь количественное выражение используемой мощи. В них он видел большие возможности собственного стратегического самовыражения и самоутверждения. После Московской и Сталинградской битв Сталин постоянно стремился «сочленить» усилия разных фронтов в новых и новых стратегических комбинациях. Курская, Белорусская, Восточно-Прусская, Висло-Одерская, Берлинская, Маньчжурская операции соответствовали не только объективному ходу дел, но и пристрастию Сталина ко всему крупному, масштабному, подавляюще огромному. А это были именно такие операции. Полоса наступления в них нередко достигала 500–700 километров по фронту, глубина – 300–500 километров, продолжительность – до месяца. Верховный, как всегда, торопил с началом, был недоволен темпами, раздражался при заминках. Общий замысел наступательных операций, предлагаемых Генштабом, Сталин схватывал быстро, иногда предлагал существенные детали, направленные на повышение мощи ударов.

Но принципиальные идеи, как альтернативу предложениям Генштаба, Верховный выдвигал очень редко. Замысел рождался в «мозге армии» – Генштабе. Как правило, Сталин требовал усилить роль авиации, а после того как летом 1942 года стали создавать танковые армии, обязательно уточнял их задачи, пристально следя за использованием этих мощных ударных объединений. Анализ многих архивных документов показывает, что планирование, ход, развитие, завершение большинства операций не носили явно выраженной «печати» Верховного. Например, выслушав доклад Жукова о ходе сражения 9–10 июля 1943 года в районе Понырей, Сталин как бы отдавал на откуп окончательное решение своему заместителю: «Не пора ли вводить в дело Брянский фронт и левое крыло Западного фронта?» Вопрос был задан тоном, подчеркивавшим право Жукова решать самому.

В последние полтора года войны Сталин научился неплохо разбираться в оперативных вопросах. Часто предлагал в той или иной наступательной операции осуществить окружение вражеской группировки. После Сталинграда, не раз выслушав Антонова, он как бы между прочим говорил:

– А еще один Сталинград немцам здесь устроить нельзя?

Набор форм боевых действий, которые он усвоил, не был богатым. Но он постигал военное искусство, по достоинству оценивая предложения, которые делались командующими фронтами, военными членами Ставки. Верховный, как я уже сказал, питал слабость к такой форме наступательных действий, как окружение и уничтожение противника ударами нескольких фронтов (Белорусская и Ясско-Кишиневская операции). Ему очень импонировала идея организации и проведения ряда последовательных операций, с различными временными интервалами, на различную глубину. Придет время, и все хором будут говорить, что эта концепция – плод «стратегического гения Сталина». Однако для него явились откровением предложения Генштаба и фронтов о нанесении нескольких «дробящих» ударов с развитием их вглубь и на флангах (в Орловской операции); о расчленении крупной группировки противника и уничтожении ее по частям (в Висло-Одерской операции).

Сталин, допустивший крупные просчеты в определении направления главного удара фашистских войск в первый период войны, был более осмотрителен при определении основных усилий советских войск, когда они перешли в контрнаступление и наступление. Зимой 1942/43 года и летом 1943 года Сталин поддержал мнение военного руководства о необходимости добиться стратегического успеха на Юго-Западном направлении. Но уже летом 1944 года стало очевидным, что предложение Генштаба о перенесении центра тяжести наступательных операций вновь на Западное направление может ускорить разгром фашистской армии.

Еще раз подчеркну: сам Сталин не выдвигал стратегические идеи операций, но в 1943–1945 годах был в состоянии оценить их по достоинству. Выслушав военных членов Ставки, командующих фронтами, Сталин одобрял решения, которые обычно поддерживались большинством. Пожалуй, его «гениальность» во второй и третий периоды войны чаще всего выражалась в понимании и одобрении рациональных предложений, выдвигаемых Жуковым, Василевским, Антоновым, командующими фронтами.

Нажим, требования «любой ценой» были в основе действий Сталина, но его мысль порой достаточно пытливо искала пути повышения эффективности боевых действий, ускорения разгрома гитлеровских войск. Это проявлялось, в частности, в том, что в 1943–1945 годах по инициативе Генштаба Сталин неоднократно обращал внимание командования резервных армий на необходимость усиления оперативной маскировки, улучшения управленческой работы штабов армий, корпусов и дивизий, ускорения прохождения команд, приказов и директив до исполнителей, создания специальных контрбатарейных соединений, использования авиации и танковых соединений и т. д. Сам спектр этих вопросов стратегического, оперативного и даже тактического характера, одобренных Верховным, свидетельствует, что он уже многому научился у войны, у своих профессиональных военных помощников в Ставке, стал интуитивно чувствовать слабые и сильные стороны некоторых своих решений.

Вместе с тем Сталин по-прежнему уделял большое внимание активизации боевой деятельности исполнителей, особенно в оперативном звене командования. Его решения в этом отношении, принимаемые, как правило, единолично, были радикальными.

Иногда Сталину приходили на ум идеи, которые внешне были алогичными, но тем не менее сыграли заметную роль. Таким было, как я уже упоминал, решение провести парад на Красной площади 7 ноября 1941 года, таким же неожиданным было предложение Верховного летом 1944 года провести большую массу немецких военнопленных по улицам Москвы.

– Это еще больше поднимет моральный дух народа и армии, ускорит разгром фашистов. Как думаете?

Молчавшие Молотов, Берия, Ворошилов, Калинин после короткого замешательства стали наперебой соглашаться:

– Мудрый шаг, Иосиф Виссарионович!

– Это только Вы могли такое предложить!

– Гениальное решение!

Уже через неделю, 13 июля, Берия докладывал Верховному план необычной операции:

«В соответствии с Вашими указаниями, Иосиф Виссарионович, 17 июля с.г. через Москву будет проведено 55 тысяч военнопленных, и в том числе 18 генералов, 1200 офицеров. В Москву с 1, 2 и 3-го Белорусских фронтов доставим 26 эшелонами. Генералы Дмитриев, Мидовский, Горностаев и комиссар госбезопасности Аркадьев этими вопросами уже вплотную занимаются. Ответственные за охрану и конвоирование по Москве работники НКВД Васильев и Романенко. К вечеру 16 июля на ипподроме и на плацу мотострелковой дивизии НКВД сосредоточим всех. Рассчитали: двадцать шесть эшелонов – двадцать шесть колонн. Маршрут движения: Московский ипподром, Ленинградское шоссе, улица Горького, площадь Маяковского и далее по Садовому кольцу: Садово-Триумфальная, Садово-Каретная, Садово-Самотечная, Садово-Сухаревская, Садово-Спасская, Садово-Черногрязская, Чкаловская, Крымский вал, Смоленский бульвар, по Баррикадной и Краснопресненской улицам возвращение на Московский ипподром… Начало движения с 9 утра; завершение – к 16 часам». (К слову: затем будут меняться и маршрут, и время.) Сталин перебил:

– Выдержат ваш поход колонны?

– Выдержат, товарищ Сталин.

– А что после?

– Рано утром следующего дня с 11 пунктов (вокзалов и станций) – отправка в лагеря на восток.

Берия собирался докладывать план дальше, но Сталин не захотел больше слушать. «Дашь идею – исполнят. А сами не могли додуматься?» – посмотрел с неприязнью на соратников Верховный.

Большое значение Сталин придавал мерам морального стимулирования бойцов и командиров. Например, по предложению Верховного в начале сентября 1943 года были разработаны своеобразные критерии награждения командиров за успешное форсирование рек. После поправок Сталина директива Ставки Военным советам фронтов и армий стала выглядеть так:

«За форсирование такой реки, как река Десна в районе Богданово (Смоленской области) и ниже, и равных Десне рек по трудности форсирования представлять к наградам:

1. Командующих армиями – к ордену Суворова 1-й степени.

2. Командиров корпусов, дивизий, бригад – к ордену Суворова 2-й степени.

3. Командиров полков, командиров инженерных, саперных и понтонных батальонов – к ордену Суворова 3-й степени.

За форсирование такой реки, как река Днепр в районе Смоленск и ниже, и равных Днепру рек по трудности форсирования названных выше командиров соединений и частей представлять к присвоению звания Героя Советского Союза.

И. Сталин

9 сент. 1943 г. 2 часа. Антонов».

Такие директивы не единичны. Сталин периодически перед трудными рубежами, которые следовало преодолеть, использовал моральные стимулы, не без оснований полагая, что щедрое поощрение отличившихся является существенным фактором в создании и поддержании боевого порыва наступающих войск. Правда, в наградах Сталин был довольно щепетилен. Он не согласился, например, в 1949 году, когда отмечали его 70-летие, с предложением Маленкова о награждении его второй Золотой Звездой Героя Советского Союза (он был удостоен двух Звезд: Героя Социалистического Труда в 1939 г. и Героя Советского Союза в 1945 г.). Сталин проницательно посчитал после награждения его орденом «Победа», что нужно остановиться. Рассказывают, что, когда президента де Голля хотели наградить высшим французским орденом, он спросил ретивых: «А разве Франция может наградить Францию?» Сталин пресек поток наград. Но это была не мудрость, а просто элементарное понимание того, что перебор в наградах может «ударить» по авторитету и подорвать его.

А Брежнев, Черненко остановиться не смогли, видимо, потому, что не понимали порой даже элементарного… Человек, занимающий пост «первого лица» недемократического государства, может награждать себя по любому поводу и без повода. Но это не прибавит ему авторитета, а наоборот. В итоге у Сталина было почти столько же орденов, сколько, например, у Мехлиса, и в четыре-пять раз меньше, чем у Брежнева. Но «щепетильность» Сталина к наградам и присвоению высоких воинских званий проявлялась не в этом: он не жаловал политработников, штабистов, тыловых офицеров. Сталин мог присвоить звание маршала рода войск командующему танковой армией, а, например, последовательно занимавшему высокие должности генерал-лейтенанту К.Ф. Телегину – члену Военного совета МВО, Московской зоны обороны, Донского, Центрального, Белорусского, 1-го Белорусского фронтов, Группы советских оккупационных войск в Германии – звание генерал-полковника не дал. Однажды Сталину стало известно, что командующий 1-м Прибалтийским фронтом генерал армии Еременко наградил орденами и медалями, не учтя мнение члена Военного совета, группу работников газеты «Вперед на врага». Особисты доложили о «разночтении» в подходе командующего и члена Военного совета. Сталин тут же продиктовал приказ Народного комиссара обороны № 00 142 от 16 ноября 1943 года, в котором говорилось:

«1. Приказ командующего 1-м Прибалтийским фронтом от 29 октября 1943 года… о награждении правительственными наградами работников редакции фронтовой газеты отменить. Выданные ордена и медали – отобрать.

2. Пункт приказа Военного совета 1-го Прибалтийского фронта от 24 сентября о награждении редактора газеты «Вперед на врага» полковника Кассина как незаконный – отменить. Выданный Кассину орден Отечественной войны отобрать.

3. Разъясняю генералу армии тов. Еременко, что ордена и медали установлены правительством для награждения отличившихся в борьбе с немецкими захватчиками бойцов и офицеров Красной Армии, а не для огульной раздачи кому попало…

4. Редактора газеты полковника Кассина… снизить в воинском звании до подполковника и назначить на меньшую работу.

И. Сталин».

Так резко Сталин реагировал на ошибки, по его мнению, в «наградной политике». Для него награды были лишь стимулом для достижения успеха. А не наградой за сделанное…

Подписав директиву о форсировании Вислы, Сталин отпустил было Антонова, но затем вернул его от двери и продиктовал еще одну – командующим 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами:

«Придавая большое значение делу форсирования Вислы, Ставка обязывает Вас довести до сведения всех командармов Вашего фронта, что бойцы и командиры, отличившиеся при форсировании Вислы, получат специальные награды орденами вплоть до присвоения звания Героя Советского Союза.

29 июля 1944 г. 24 часа.

И. Сталин

Антонов».

Пока шла война, полководцы, за редчайшим исключением, Сталину не возражали. Но после его смерти, и особенно после XX съезда, произошли частные или общие «ревизии» во взглядах на полководческий «дар» Сталина. Мне хотелось бы привести один пример стратегического «инакомыслия», о котором, уверен, мало кто знает сегодня.

В своих мемуарах «Конец третьего рейха», а также в ряде других публикаций и выступлений Маршал Советского Союза В.И. Чуйков высказал мысль, что Берлин можно было взять не в мае, а в феврале 1945 года. Ему возразили Г.К. Жуков, А.Х. Бабаджанян, другие военачальники, в том числе и в печати. Чуйков попытался ответить на критику в «Военно-историческом журнале». Ему отказали. Тогда он написал в ЦК партии. Там посоветовали провести «соответствующую» работу со строптивым маршалом. По поручению ЦК КПСС 17 января 1966 года у начальника Главного политуправления генерала армии А.А. Епишева собрались многие советские маршалы, генералы, специалисты, чтобы «вразумить» Чуйкова. В своем выступлении Чуйков вновь указал на то, что «советские войска, пройдя 500 километров, остановились в феврале в 60 километрах от Берлина… Кто же нас задержал? Противник или командование? Для наступления на Берлин у нас было войск вполне достаточно. Два с половиной месяца передышки, которые мы дали противнику на Западном направлении, помогли ему подготовиться к обороне Берлина…».

Оппоненты Чуйкова – генерал армии А.А. Епишев, маршалы И.С. Конев, М.В. Захаров, К.К. Рокоссовский, В.Д. Соколовский, К.С. Москаленко, другие участники встречи – пытались объяснить своему коллеге, что наступательный заряд войск к этому времени иссяк, отстали тылы, устали войска, нужны были пополнение, боеприпасы… Возможно, истина была на стороне большинства. Но я усматриваю в этом совещании нечто другое: уже начался период «моратория» на критику Сталина. Рассматривая вопрос, была ли возможность осуществить Берлинскую операцию раньше, участники встречи, как будто договорившись, совершенно не связывали это с решением Ставки и Сталина. Даже постановка этого вопроса встретила решительное осуждение. Епишев, подытоживая результаты обсуждения, заявил в соответствии с указаниями ЦК, что взгляды Чуйкова по этому вопросу «ненаучны», что нельзя «очернять нашу историю, иначе не на чем будет воспитывать молодежь».

Старые путы догматического мышления, к формированию которого столько сил приложил Сталин, держали этих почтенных людей не только тогда; в немалой мере они удерживают нас и сейчас. Дело совсем не в том, возможно ли было ускорить начало одной из последних операций войны, а в том, что даже сама постановка вопроса представлялась еретической. Сталина давно не было, но стиль его мышления был жив. Даже люди такого высокого ранга, обладающие стратегическим умом, не были готовы обсудить его действия как Верховного Главнокомандующего. А ведь маршалы очень многое знали о нем, но вырваться из своего времени дано немногим.

Но вернемся в годы войны. Мышление Сталина обеднялось его слабым представлением о фронтовой жизни, повседневном быте войск, дыхании той раскаленной линии, где соприкасались, яростно сражаясь, две гигантские военные машины. Когда Сталин окончательно почувствовал, что время работает на Победу (после Сталинграда), он стал выкраивать 30–40 минут (чаще ночью), чтобы посмотреть фронтовую кинохронику. Иногда просмотр таких лент подталкивал его к принятию широкомасштабных решений. Мысль кабинетного полководца, получавшая дополнительную информацию, трансформировалась через присущие ему стереотипы тоталитарности, цезаризма, подозрительности, недоверия, настороженности.

В одной из кинолент были, например, кадры, когда во фронтовой полосе, где-то в полусожженном колхозном сарае, поймали двух полицаев, которые не успели скрыться или сдаться. Тут же Сталин приказал направить директивы командующим фронтами (копию – Берии) с требованием неукоснительно выполнять директиву Ставки от 14 октября 1942 года. Согласно этому документу, устанавливалась прифронтовая полоса, из которой без всякого исключения отселялось население в целях «недопущения в расположение частей вражеских агентов и шпионов». Сталин своей рукой написал: «Особо важно. Прифронтовая зона должна стать неприступной для шпионов и агентов врага. Пора понять, что населенные пункты, расположенные в ближайшем тылу, являются удобным убежищем для шпионов и шпионской работы». Нет, в директиве ни слова не говорится об отселении с целью обеспечения безопасности мирных жителей (ведь это советские граждане!), о проявлении заботы о них. «Шпионское» мышление Сталина и здесь усмотрело прежде всего опасность со стороны освобожденных граждан. В этом отношении Сталин так никогда и не изменился…

Я уже не раз отмечал, что Сталин не обладал прогностическими способностями. Это можно объяснить: склонный к догматическому мышлению ум труднее схватывает те тенденции, которые как бы скрываются за горизонтом завтрашнего дня. Напомню, Верховный, например, ставил задачу сделать 1942 год годом разгрома гитлеровских захватчиков и грубо ошибся. Затем – год 1943-й, и наконец – год 1944-й. Тоже не получилось. Причем не просто ставил задачу, а выражал уверенность в реальности этой программной установки. Это были задачи, основанные на эфемерном прогнозе. Практичный, цепкий ум Сталина плохо видел в сумерках неизвестности. Это объясняется тем, что он так никогда по-настоящему и не овладел диалектикой, ее законами, часто не располагал достоверными данными как о своих войсках, так и о противнике. К сожалению, в докладах ему очень часто преувеличивали потери, понесенные противником, нередко завышали силы немцев в надежде получить дополнительное подкрепление. Эта искаженная фронтовая статистика, которая делала невозможной реальную, трезвую оценку обстановки, анализ соотношения сил, серьезно ослабляла прогностические возможности Ставки и самого Верховного Главнокомандующего. Но в этом он виноват сам. Ложь давно себя чувствовала хозяйкой в его цезаристской жизни. Сталин жестоко наказывал, даже снимал военачальников со своих постов за преувеличенные или приуменьшенные данные, но искоренить случаи деформации истины в донесениях ему не удалось. Сталин уличал даже Жукова, полагавшегося на непроверенные донесения снизу:

«Тов. Юрьеву (Г.К. Жукову)

Получил Вашу телеграмму, где Вы просите подать Вам свежий штурмовой авиакорпус, так как на 1-м Украинском фронте в строю имеется, как Вы утверждаете, всего 98 штурмовиков… Вас, должно быть, ввели в заблуждение.

На самом деле у Вас в строю имеется 98 штурмовиков плюс к этому 95 штурмовиков в составе 224-й штурмовой дивизии, расположенной в Прилуках. Всего, значит, в строю имеется у Вас 193 исправных штурмовика. К этому надо добавить 143 штурмовых самолета, направляющихся к Вам россыпью для пополнения штурмовых дивизий. Стало быть, всего у Вас на фронте будет 336 исправных штурмовых самолетов.

16 марта 1944 г.

1 час 45 мин. Иванов (Сталин)».

Данные у Верховного и его заместителя расходились: 336 и 98 самолетов. Разница слишком большая. Скорее всего, и та и другая цифры неточны, но это свидетельствует о заинтересованности некоторых командиров, штабов в существовании искаженной статистики.

Если в начале войны Сталин доверялся любым сообщениям, то позже самые драматические донесения он уже воспринимал спокойнее. Кардинально Гитлер уже ничего изменить не мог. Время работало только на союзников. Поэтому, когда поступали непроверенные сигналы, Сталин жестко отчитывал командующих, а заодно и представителей Ставки, находившихся на этом фронте:

«Командующему 1-м Прибалтийским фронтом генералу армии Еременко Копия – тов. Воронову

Шум, который Вами был поднят о наступлении крупных сил противника, якобы до двух танковых дивизий со стороны Езерище на Студенец, оказался ни на чем не основанным, паническим донесением… Впредь не допускать представления в Ставку и Генеральный штаб донесений, содержащих непроверенные и непродуманные панические выводы о противнике. 12 ноября 1943 г. 24.00.

И. Сталин».

Еще раз подчеркну: мышление Сталина как стратега опиралось на знания и опыт политического руководства, понимание роли и места в вооруженной борьбе экономических, технических, организационных, духовных факторов. Это позволяло Верховному масштабнее смотреть на процессы войны, видеть их тесную взаимосвязь с международной обстановкой, действиями союзников, других внешнеполитических факторов. Можно, пожалуй, даже сказать, что Сталин обладал волевым умом политика, вынужденного заниматься военными вопросами. Его фрагментарные знания в области теории военного искусства, слабое представление об особенностях функционирования всего военного механизма не позволили Верховному подняться до высот подлинного стратегического мышления.

Но он сумел компенсировать эти органические слабости напряженной деятельностью «мозга армии» – Генерального штаба. Все важнейшие идеи, реализованные в оборонительных и наступательных операциях, рождены в «мозговом бункере» Ставки, в среде его военного окружения. При своей военной непрофессиональности Сталин смог подняться до понимания этих идей и замыслов, внося в них иногда существенные добавления. Поэтому более справедливо утверждать, что «интеллектуальное начало» собственно военного руководства осуществлялось Ставкой и Генеральным штабом. Велика роль и штабов фронтов и армий. Роль Сталина в большей степени проявилась в «волевом начале». Облеченный неограниченной властью военного диктатора, Сталин придавал решениям Ставки жестко императивный характер, подчас субъективный, нередко с негативными последствиями. Эту мысль полнее всего подтверждают поспешные, запоздалые или непродуманные решения Сталина в первые полтора года войны.

Вероятно, Верховный в известной мере чувствовал свою ущербность и даже в некотором смысле неполноценность как полководца, не знающего жизни фронта. Этот комплекс уязвимости усиливался еще больше оттого, что часть его соратников побывали на фронтах. Жданов был тесно связан с Ленинградом, видел своими глазами блокаду и как член Военного совета фронта был в гуще военных дел. Не вылезал с фронта и Хрущев. Довольно длительное время просидел в блиндаже штаба Сталинградского фронта Маленков, хотя ни в одной части на передовой он так и не побывал. Правда, Сталин еще раз посылал Маленкова на фронт в апреле 1944 года. От члена Военного совета Западного фронта Мехлиса, постепенно оправившегося от сокрушительного крымского фиаско, поступило личное письмо Сталину. Содержание его осталось неизвестным. Однако 3 апреля Сталин издал приказ, в котором говорилось: «Поручить Чрезвычайной комиссии в составе члена ГКО тов. Маленкова (председатель), генерал-полковника Щербакова, генерал-лейтенанта Кузнецова, генерал-полковника Штеменко и генерал-лейтенанта Шимонаева проверить в течение 4–5 дней работу штаба Западного фронта…» Трудно сейчас сказать, о чем писал Мехлис, что проверяли, какие сделали выводы, но только после отъезда комиссии командующий фронтом генерал армии В.Д. Соколовский пошел на понижение: начальником штаба 1-го Украинского фронта.

Сталин в течение всей войны держал Маленкова возле себя: тот выполнял различные поручения «вождя» в аппарате ГКО и ЦК, а также курировал авиационную промышленность. Когда дела с выпуском самолетов наладились, Верховный санкционировал в сентябре 1943 года присвоение Маленкову звания Героя Социалистического Труда. И тут же сделал его Председателем Комитета при СНК по восстановлению хозяйства освобожденных районов. Сталин решил попробовать на военной работе и Кагановича. В июле 1942 года он направил его на Кавказ, назначив членом Военного совета Северо-Кавказского фронта. К слову сказать, этим же приказом начальником штаба этого фронта был назначен генерал-лейтенант А.И. Антонов, будущий начальник Генштаба. Каганович ничем положительным на фронте себя не проявил. Как и Маленков, чувствовал себя статистом в военной игре и простым «соглядатаем» Сталина в штабе и политуправлении фронта, но грозные филиппики Сталина до него дошли. Когда Северо-Кавказский фронт в середине августа 1942 года без санкции Ставки отошел с занимаемых рубежей, Сталин телеграфировал Военному совету (С.М. Буденный, Л.М. Каганович, Л.Р. Корниец и другие):

«Нужно учесть, что рубежи отхода сами по себе не являются препятствиями и ничего не дают, если их не защищают… По всему видно, что Вам не удалось еще создать надлежащего перелома в действиях войск и что там, где командный состав не охвачен паникой, войска дерутся неплохо… Суворов говорил: «Если я запугал врага, хотя я его не видел еще в глаза, то этим я уже одержал половину победы; я привожу войска на фронт, чтобы добить запуганного врага…» Здесь, похоже, Сталин что-то сочинил за Суворова, но Верховному очень хотелось вдохновить Военный совет фронта, в котором Каганович, один из его бывших фаворитов, выглядел испуганным стрелочником. Правда, одно «фронтовое» задание Каганович все же выполнил успешно. В тяжелые дни и недели прорыва немцев на юге Сталин поручил ему вместе с Берией наладить работу трибуналов, прокуратуры, других элементов карательной системы, способной, по мысли Верховного, заставить людей стоять насмерть.

Сталин часто привлекал Берию к решению вопросов снабжения фронтового тыла, «просеивания» в лагерях вышедших из окружения, «мобилизации» сотен тысяч заключенных на работы, стройки, связанные с обеспечением нужд фронта. Берия принимал участие в формировании некоторых соединений и частей. Например, 29 июня 1941 года Ставка своим приказом возложила на Берию формирование 15 дивизий на базе частей НКВД. А в августе 1942-го и марте 1943 года Берия находился на Кавказе, куда его послал Сталин для оказания помощи в обороне этого региона. Оттуда нарком внутренних дел слал Сталину депеши о том, что он изымает чеченцев и ингушей из воинских частей, как не заслуживающих доверия; давал оценки действиям Буденного, Тюленева и Сергацкова; докладывал о своих решениях по военным назначениям (например, заместителем командующего 47-й армией был назначен сотрудник НКВД подполковник Рудовский, совсем незнакомый с оперативными вопросами) и т. д. По просьбе Берии Сталин отдавал соответствующие распоряжения. Например, 20 августа 1942 года:

«Командующему Закавказским фронтом

Зам. НКО т. Щаденко

1. Изъять из состава 61 стр. дивизии 3767 армян, 2721 азербайджанца и 740 чел. дагестанских народностей…

2. Изъятых из 61 сд армян, азербайджанцев и дагестанских народностей направить в запасные части Зак. фронта, а некомплект в личном составе, полученный в дивизии в результате изъятия, покрыть из ресурсов фронта за счет русских, украинцев и белорусов…

Исполнение донести…»

Берия был настоящим провокатором. Во время войны в национальном вопросе вместе со Сталиным он принял немало преступных решений, эхо которых мы слышим и сегодня.

Во время своих поездок на Северо-Кавказский фронт Берия пытался обрабатывать генералов И.В. Тюленева, И.И. Масленникова, В.Ф. Сергацкова, И.Е. Петрова, С.М. Штеменко, других военачальников. Но в ответ в адрес Сталина пошли телеграммы, сообщения с просьбой оградить органы управления от «команды» Берии. Возможно, что Берии удалось лишь в какой-то степени повлиять на Масленникова, долго работавшего под его непосредственным руководством. Об этом свидетельствует заключение генералов Генерального штаба Покровского и Платонова, специально исследовавших этот вопрос в 1953 году. Они писали в своем докладе «К вопросу о преступной деятельности Берии во время обороны Кавказа в 1942–1943 годах» следующее:

«Для выполнения задачи обороны в восточной части Кавказского хребта 8 августа была создана Северная группа войск Закавказского фронта, командующим которой, по-видимому по настоянию Берии, был назначен генерал Масленников, до этого неудачно командовавший армией на Калининском фронте… Генерал Масленников, несомненно пользуясь особым покровительством Берии, нередко игнорировал указания командующего фронтом и своими действиями задержал перегруппировку войск». Я не хочу утверждать, что И.И. Масленников стал человеком Берии. Но после знакомства с рядом писем Масленникова к Берии в 1942 году можно сделать вывод об особых отношениях между этими людьми. Масленников, будучи командующим 39-й армией, через голову военных начальников обращался с просьбами прямо к Берии: «…в силу сложной и тяжелой обстановки, а также памятуя Ваше обещание оказывать возможное содействие… С особым уважением к Вам. Масленников. 7 июня 1942 г.». Масленников, прочитав статью офицеров Завьялова и Калядина «Битва за Кавказ» в августовском номере журнала «Военная мысль» за 1952 год, прислал в адрес начальника Военно-научного управления Генштаба письмо (24.11.52 г.), в котором выражал свое несогласие с освещением роли Л.П. Берии в статье. В письме говорилось:

«На странице 56, характеризуя мероприятия Ставки Верховного Главнокомандования СССР, авторы лишь вскользь и чрезвычайно бегло упоминают об огромной творческой работе и принципиальных политических и организационных мероприятиях, которые осуществил товарищ Лаврентий Павлович Берия, создавший коренной перелом, изменивший всю обстановку, несмотря на чрезвычайно трудное положение, сложившееся на кавказских фронтах к августу 1942 года.

Подобная характеристика деятельности товарища Л.П. Берии не дает исчерпывающей картины всех мероприятий, которые были проведены под личным и непосредственным руководством товарища Лаврентия Павловича Берии.

Л.П. Берия, владея сталинским стилем руководства, личным примером показал образцы большевистского, государственного, военного, партийно-политического и хозяйственного руководства Закавказским фронтом (август 1942 г. – январь 1943 г.), блестяще претворил указание товарища Сталина…»

Сталин не мог обходиться без Берии. В душе он где-то, видимо, презирал этого человека с капризным выражением лица. Но он ему был нужен. Это был инквизитор, исполнитель и информатор. Например, Берия несколько раз докладывал, что Берлин давно готовит террористическую акцию против Верховного Главнокомандующего. По имеющимся данным, говорил нарком, на специальном самолете фирмы Мессершмитта «Арадо-332» должны забросить опытную группу террористов из власовской РОА, а по другим – немцы, отступая, оставили диверсантов. Нарком внутренних дел почти ежемесячно докладывал Сталину о дополнительных мерах по обеспечению его безопасности. Дальнюю дачу Сталин распорядился еще в 1941 году отдать под госпиталь, а ближнюю, как и подъезды к ней, усилили дополнительной охраной. Но Берия был нужен Сталину и для многих других дел. Вот командующий ВВС Новиков вчера доложил, что из 400 истребителей, выделенных для участия в операциях Калининского и Западного фронтов, 140 самолетов через четыре-пять дней операции вышли из строя. Как это могло случиться? Поручил разобраться Берии; едва ли здесь обошлось без вредительства. Нарком неплохо наладил проверку бывших окруженцев; около половины, по его донесениям, вновь можно использовать в боевых частях, под наблюдением, конечно. Но Сталину не нравилось, когда Берия без нужды совал свой нос в дела штабов, Генштаба. Вообще он слишком много знает… А Сталин по своему характеру желал быть единственным хранителем своих тайн. Верховный не любил делиться воспоминаниями, но Берия о нем знал больше, чем кто-либо. Сталин не хотел бы (но это дело далекого будущего), чтобы Берия пережил его. А пока он был нужен Верховному.

…Когда Берия вернулся в Москву с фронта, то, рассказывая Сталину о поездке, не преминул поделиться «своими личными впечатлениями» о переднем крае, бомбежках, бездарности некоторых «подозрительных» генералов.

Сталин, слушая разглагольствования лоснящегося от сытости Берии, который выглядел совсем не усталым после таких «напряженных» дел, где-то в глубине души вновь почувствовал свою уязвленность. После октябрьской (1941 г.) неудавшейся поездки на фронт, когда Сталин доехал лишь до Волоколамского шоссе, посмотрел на сполохи приближающегося к Москве фронта в 10–15 километрах от того места, куда добралась его кавалькада, Сталин больше на передовую не выбирался. После рассказов Берии, а затем и Маленкова о своих «боевых крещениях» Сталин твердо решил, хотя бы для истории, побывать на фронте. И такая поездка, тайная и чрезвычайно тщательно готовившаяся, состоялась. Сталин побывал на Западном и Калининском фронтах в начале августа 1943 года. После этого, по его мнению, уязвимых мест в его полководческой биографии не осталось.

1 августа Сталин отбыл на специальном поезде со станции Кунцево. Были подобраны старенький паровоз, полуразбитые вагоны. К небольшому составу прицепили для маскировки и платформу с дровами. Сталина сопровождали Берия, его помощник Румянцев, переодетая усиленная охрана. Прибыв в Гжатск, Сталин встретился с командующим Западным фронтом Соколовским, членом Военного совета Булганиным. Заслушав начальников и высказав общие пожелания, Сталин, переночевав, отправился в сторону Ржева, на Калининский фронт к Еременко. Здесь он остановился в деревне Хорошево в домике простой крестьянки, стоявшем на отшибе от других (хозяйку предварительно со всем скарбом отсюда выселили). Этот небольшой домик, с резным карнизом и мемориальной доской, стоит и поныне, напоминая о фронтовых «подвигах» Верховного. Рассказывают, что, находясь именно в этом домике, Сталин распорядился подготовить приказ о первом орудийном салюте в честь взятия Орла и Белгорода. Но поехать в войска и повстречаться с командирами и бойцами Сталин не пожелал. Без всяких драматических происшествий после ночевки в Хорошево на автомобилях вместе с Берией под усиленной охраной Верховный вернулся в Москву. Он мог быть теперь удовлетворенным: никто не смел думать (говорить-то, естественно, не смел никто!), что полководец видел фронт лишь с помощью кинохроники, докладов генералов Генштаба да представителей Ставки.

Возможно, Верховному действительно незачем было бывать на фронте? Ведь не ездил же Сталин на заводы, а вот осуществил такой рывок в индустриализации страны! Он один раз побывал в селах, а какую там «революцию сверху» провернул!

Поле брани разве может быть исключением? Сталин умел все видеть и знать из своего кабинета в Кремле. Повторю, он был непревзойденным мастером кабинетного руководства. Поэтому его «касательное» посещение линии фронта (в действительности он был далеко от него) понадобилось не для ознакомления с делами двух фронтов, не для обогащения впечатлениями от встреч с личным составом частей, готовящихся к наступлению. Нет. Это нужно было для истории. Сталин думал о своем историческом реноме. Будущие летописцы должны были соответствующим образом отразить сей факт его полководческой деятельности. В его биографии должна быть страница вдохновляющего приезда Верховного в действующую армию.

Но Сталин посчитал необходимым, чтобы о посещении им фронта союзники узнали от самого Верховного Главнокомандующего. Вот несколько выдержек из его писем к Ф. Рузвельту и У. Черчиллю:

«Сталин – Рузвельту. 8 августа 1943 года

Только теперь, по возвращении с фронта, я могу ответить Вам на Ваше последнее послание от 16 июля. Не сомневаюсь, что Вы учитываете наше военное положение и поймете происшедшую задержку с ответом… Приходится чаще лично бывать (выделено мной. – Прим. Д.В.) на различных участках фронта и подчинять интересам фронта все остальное».

«Сталин – Черчиллю. 9 августа 1943 года

Я только что вернулся с фронта и успел уже познакомиться с посланием Британского Правительства от 7 августа… Хотя мы имеем в последнее время на фронте некоторые успехи, от советских войск и советского командования требуется именно теперь исключительное напряжение сил и особая бдительность в отношении к вероятным новым действиям противника. В связи с этим мне приходится чаще, чем обыкновенно (выделено мной. – Прим. Д.В.), выезжать в войска, на те или иные участки нашего фронта».

Нет, Сталин это писал не только для того, чтобы отказаться от поездки в Скопа-Флоу для встречи с лидерами двух стран. Для этого было достаточно ссылки на сложность обстановки на фронте. Верховному хотелось, чтобы он не прослыл кабинетным полководцем.

К его удовольствию, Ф. Рузвельт и У. Черчилль в своем совместном послании И.В. Сталину 19 августа 1943 года по достоинству оценили роль личного, непосредственного руководства Верховного на фронте:

«…Мы полностью понимаем те веские причины, которые заставляют Вас находиться вблизи боевых фронтов, фронтов, где Ваше личное присутствие столь содействовало победам».

Сталин был во главе народа и армии в войне. Его воля и целеустремленность как политического и государственного деятеля сыграли свою роль в разгроме фашизма. Если считать, что он, как лидер такой огромной и мощной страны, имел различные грани, то его полководческая грань не была сильнейшей. Лишь в 1944–1945 годах он приблизился к полководческому уровню своих военных помощников. Его в значительной мере дилетантское и некомпетентное руководство выражалось прежде всего в катастрофических материальных и людских потерях. Их смог вынести лишь советский народ, который устоял не благодаря, а вопреки «гению» Сталина. Ссылки на внезапность, неподготовленность, вероломство Гитлера, ошибки военачальников и т. д. не оправдывают Сталина, а лишь подчеркивают его стратегическую близорукость и ущербность. Верховный Главнокомандующий, возглавляя Вооруженные Силы, привел их к победе ценой невообразимых потерь. Н. Бердяев, опираясь на свое религиозно-философское мировоззрение, писал, что «война есть вина, но она есть также искупление вины». Можно добавить: искупление невиновными вины других. Война уносит в вечность тысячи, миллионы жизней людей, не успевших пройти всю длину своей, уготованной судьбой тропы до конца.

Мы знаем, что подлинный талант, стратегическое мышление полководца как раз и ценятся за способность достичь самых высоких целей с наименьшими жертвами. Этого таланта Сталин не проявил. Более 20 миллионов человеческих жизней пришлось положить советскому народу на алтарь Победы. По данным профессора А.Я. Кваши, основывающимся на математических расчетах, моем анализе многочисленных точных данных и сопутствующих тенденций, прямые потери нашего народа в годы войны составили примерно 26–27 миллионов человек. По моим скрупулезным подсчетам, такой страшной цены не платил за свою свободу и независимость ни один народ в истории. Но кроме прямых огромна цифра и потерь косвенных (падение рождаемости и др.). Повторюсь: истории неизвестны доселе масштабы таких потерь. И если сопоставить их с «полководческим гением» Сталина, то сразу станет очевидной неуместность приписывания Верховному особых заслуг в Победе. Эти заслуги целиком принадлежат советскому народу.

Вольтер как-то сказал: «Генерал, одержавший победу, в глазах людей не совершал вовсе ошибок…» Эти слова как нельзя лучше относятся к Сталину. Ему никто и никогда не говорил о его ошибках. Зато многие, а их миллионы, говорили о величии полководца «всех времен и народов». Будущий Генералиссимус Советского Союза и сам не сомневался в своей «гениальности», едва ли подозревая, что суд истории вынесет иное решение.

В конце войны Сталин, занимаясь военными делами, все больше времени уделял множеству других вопросов. Единодержец, диктатор, сконцентрировавший всю полноту власти, обрек себя на бесконечный конвейер дел; но ему это льстило: все в его власти, все в русле его воли. Полководец, которого все уже давно и дружно называли «великим», постепенно переключался на другие сферы. Впрочем, многие из этих дел были по-прежнему прямо связаны с войной. Большие и малые, важные и менее значимые. Вот, например, сегодня, 16 марта 1945 года, Берия доложил, что в полосе 2-го Белорусского фронта Цанава обнаружил родственников Рокоссовского. Бог с ними… Еще сообщение, что в Москве давно ждет его приема заместитель католикоса всех армян Георг Чеорекчян. Интересно, что ему от него нужно? Что он пишет? «…B дни Отечественной войны армянская церковь со своим духовенством и верующими в СССР и за границей не отстала от других церквей Советского Союза. Она на деле доказала свою историческую верность великому русскому народу и Советскому государству…» Это ясно. Но что он просит? Ага, понятно… Просит разрешения на восстановление святого Эчмиадзина, открытие Духовной академии, типографии и журнала «Эчмиадзин», согласия на построение разрушенного храма «Звартноц», приезд в Армению заграничных духовников, разрешения открыть инвалютный счет в Ереванском банке и многое, многое другое…

Что же, кое-что придется разрешить. Православная церковь, и не только она, сделала немало для поддержки его, Сталина, в самые трагические месяцы войны.

Что еще положил сегодня в папку Поскребышев? «Лагеря лесной промышленности НКВД за годы Отечественной войны выполнили государственные планы лесозаготовок и обеспечили выполнение заданий по оборонной продукции… авиационная фанерная береза, крепежный лес, спецукупорка…» Просят о «награждении орденами и медалями работников лагерей лесной промышленности…» Пусть награждают… Что еще? Доклад Серова[18] о встречах в Варшаве с представителем польского эмигрантского правительства Янковским и руководителями польских подпольных партий «Стронництво людове», «Стронництво праци», «Стронництво демократичне», «Стронництво народных демократов», «ППС»… Прежде чем решать, как быть с этими партиями, надо посоветоваться с Берутом и Осубко-Моравским. А вот проект постановления ГКО: выделить для охраны президента Чехословакии Бенеша и его правительства батальон войск НКВД и один зенитный полк. Нужно согласиться. Бенеш оказывал ему раньше важные услуги и сейчас ведет себя очень лояльно…

Сталин перелистывал одну за другой десятки бумаг: о количестве военнопленных в лагерях СССР, о работе фильтрационных пунктов по приему возвращающихся на Родину советских граждан (многие десятки тысяч оттуда попали прямиком в лагеря НКВД), об усилении банддвижения в Прибалтике, чекистской войсковой операции под руководством Кобулова, Цанавы и Бельченко в западных районах Белоруссии «по изъятию антисоветских элементов и ликвидации вооруженных бандгрупп», о создании новых спецлагерей для проверки советских военнослужащих, освобождаемых из плена… Берия сообщает, что многие районы страны на востоке охвачены жестоким голодом, особенно Казахстан, Забайкалье… Нет конца и края докладам, справкам, сообщениям… А скоро уже придут военные с очередным докладом. А после военных придет Молотов: настает время говорить не пушкам, а дипломатии. Во весь голос.