Жестокое время

В июле и августе Сталин сосредоточил в своих руках всю полноту государственной, партийной и военной власти. 10 июля Ставка Главного Командования была преобразована в Ставку Верховного Командования, а 8 августа ее преобразовали в Ставку Верховного Главнокомандования во главе со Сталиным. С этого дня и до конца войны И.В. Сталин являлся Верховным Главнокомандующим. С 30 июня он возглавил Государственный Комитет Обороны, а с 19 июля и Наркомат обороны. С начала июля шоковое состояние Сталина постепенно проходило, хотя и до этого он внешне держался так, что не все могли заметить его растерянность и подавленность. Прилив волевой энергии стал проявляться в активном вторжении в самые различные сферы жизни государства, ведущего смертельную войну.

Пытаясь написать портрет Сталина, в частности его полководческие черты, я в последующем буду часто рассматривать или просто упоминать те или иные события Великой Отечественной войны. Мне лишь хотелось бы предупредить читателя, что я не ставил перед собой задачу охватить всю войну, ее операции и сражения. В ряде случаев я не придерживаюсь и строгой хронологической последовательности, так как моя главная цель – рельефнее показать Сталина в качестве Верховного Главнокомандующего.

В первый период войны Сталин работал по 16–18 часов в сутки, осунулся, стал еще более жестким, нетерпимым, часто злым. Ежедневно ему докладывали десятки документов военного, политического, идеологического и хозяйственного характера, которые после его подписи становились приказами, директивами, постановлениями, решениями. Нужно сказать, что сосредоточение всей политической, государственной и военной власти в одних руках имело как положительное, так и отрицательное значение. С одной стороны, в чрезвычайных условиях централизация власти позволяла с максимальной полнотой концентрировать усилия государства на решении главных задач. С другой – абсолютное единовластие резко ослабляло самостоятельность, инициативу, творчество руководителей всех уровней. Ни одно крупное решение, акция, шаг были невозможны без одобрения первого лица.

Фактически в Ставке, непосредственно около Сталина, работали лишь два-три человека. Но работали, выполняя поручения Верховного, не больше. Из членов Политбюро, кроме Сталина, в годы войны заметную роль сыграли, пожалуй, лишь Вознесенский, Жданов и Хрущев. Вознесенский, чья роль в войне еще по-настоящему не оценена, активно занимался экономическими проблемами страны. Жданов и Хрущев, как члены Военных советов направлений и фронтов, были активными проводниками воли Сталина. Что касается Ворошилова, то после неудачных оборонительных операций он утратил оперативное доверие Сталина. Калинин оформлял решения «вождя» соответствующими указами и принимал участие в пропагандистской деятельности. Микоян и Каганович много занимались транспортно-хозяйственными, продовольственными делами, а как члены Военных советов фронтов фактически не привлекались, если не считать кратковременного пребывания Кагановича на южных участках фронта. Маленков, по сути, был человеком, выполнявшим поручения Сталина в аппарате ЦК. Несколько раз выезжал на фронт по заданиям Верховного, в частности в Сталинград, но не оставил абсолютно никакого следа в силу полной некомпетентности в военной области. Молотов с 30 июня 1941 года и до конца войны был заместителем Председателя ГКО, решая в основном международные вопросы. В ведении Берии находились «очистка» наших тылов, лагеря для немецких военнопленных и советских военнослужащих, попавших в плен или окружение, тюремная промышленность, работавшая на войну. Дважды по заданию Сталина он выезжал на Северо-Кавказский фронт. Андреев курировал сельское хозяйство, снабжение фронта. Фигура Сталина в условиях его абсолютного единовластия как-то вытеснила из жизни партии в годы войны Центральный Комитет, в то же время роль низовых партийных организаций на фронте и в тылу была велика. Работу ЦК олицетворял его аппарат. Пленумы ЦК в годы войны почти не собирались. Хотя в октябре 1941 года члены ЦК были вызваны в Москву, два дня ждали открытия Пленума, но Сталину и Маленкову было некогда. Пленум не состоялся. Прошел лишь один Пленум в январе 1944 года. Сталин не придавал значения разграничению функций высших партийных, государственных и военных органов. Да это и не имело особого смысла: все равно во главе всех их стоял он сам – секретарь ЦК, Председатель Совнаркома, Верховный Главнокомандующий, Председатель ГКО, Председатель Ставки, нарком обороны. Документы он подписывал тоже по-разному: от имени ЦК, Ставки, ГКО или Наркомата обороны.

Необходимость централизации государственной, политической и военной власти в военное время едва ли можно поставить под сомнение. Но однозначно следует сказать, что такая концентрация власти должна иметь пределы прежде всего в политической жизни, не отводить окружению роли статистов и поддакивателей. Сталин все замкнул на себе. Поэтому каким бы ни было наше отношение к Сталину сегодня, нельзя не признать нечеловеческого по масштабам и ответственности объема работы, которая легла на его плечи. Если хозяйственные, политические, дипломатические вопросы во многом взяли на себя члены Политбюро и ГКО, то военные и военно-политические проблемы приходилось решать в основном ему, Верховному Главнокомандующему, что привело, кстати сказать, к многочисленным просчетам. К счастью, в составе Генерального штаба, высшего военного руководства быстро выдвинулась и проявила себя целая плеяда выдающихся военачальников. Но нельзя не сказать еще раз и о том, что огромные бреши в кадровом составе армии, образовавшиеся по вине Сталина накануне войны, очень долго давали себя знать, особенно во фронтовом, армейском, корпусном и дивизионном звене.

Лето сорок первого было особенно жестоким. В наших книгах и учебниках долгое время писали об этом периоде лишь как о «крахе блицкрига», «провале гитлеровских планов», «планомерном отступлении», «временных неудачах наших войск» и т. д. Но на историю незачем наводить глянец. У истории есть одна, возможно, коренная особенность: она признает только истину, которая рано или поздно займет свое место в ее анналах. Часто она там оказывалась лишней. В монографиях и многотомниках долгое время нельзя было встретить слова «поражение», «катастрофа», «окружение», «паника», относящиеся к действиям наших войск. А это было. Крупные, катастрофические поражения целых фронтов. Было, прежде чем пришли выстраданные, такие желанные, добытые огромной кровью победы.

Сталин, став во главе Вооруженных Сил, мучительно пытался разобраться: что же происходит на фронтах? Где линия фронта сегодня? Что нас ждет завтра? Где удастся наконец остановить немецкие войска? Как быстрее компенсировать громадные потери в людях и технике? Сталин подолгу заслушивал Жукова, Ватутина, Василевского, других генштабистов, молча стоял над картой, разложенной на его большом столе. Ему, сугубо кабинетному руководителю, было трудно, глядя на карту, читая донесения, уловить, услышать, почувствовать лихорадочное биение пульса истекающей кровью армии, грохот канонады сражений, стальной лязг гусениц прорвавшихся немецких танков, гул городских пожаров, предсмертные хрипы умирающих бойцов… Тень сабельной гражданской войны как-то сразу отодвинулась далеко в прошлое. Это была совсем другая война.

До Сталинградской битвы многие решения Сталина были импульсивными, поверхностными, противоречивыми, некомпетентными. Хотя и позже он нередко задавал окружению и штабам ребусы. Вот один из документов, написанных лично Сталиным в 1942 году. Он не имеет названия и, пожалуй, смысла. Видимо, Сталин, отдавая указания и одновременно размышляя вслух, набросал этот документ, который даже посвященному понять непросто:

«1) 40-я армия – 7 с.д. + 2 танк. бр.

2) Катукова – в спину 48 армии.

3) Мишулин остается на месте.

4) Мостовенко – в район 61 ар.

5) Лизюков – в р-е западнее Ельца.

6) Главная задача – на севере.

7) 40-я тоже наступает.

Документ написан лично тов. Сталиным.

Генерал-майор Штеменко».

Иногда, после докладов об очередной неудаче или отходе войск, Сталин диктовал не оперативные, а «карательные» распоряжения. Даже тогда, когда они были подписаны Жуковым, Василевским, Шапошниковым, Ватутиным, можно безошибочно узнать их автора. 10 июля, например, когда стало ясно, что войска Северо-Западного фронта вновь не смогли удержаться на выгодном рубеже, а в донесении штаба фронта ссылались в том числе и на действия диверсионных групп в тылу, Сталин тут же отреагировал:

«Ставка Верховного Командования и Государственный Комитет Обороны абсолютно не удовлетворены работой командования и штаба Северо-Западного фронта.

Во-первых, до сих пор не наказаны командиры, не выполняющие Ваши приказы и, как предатели, бросающие позиции и без приказа отходящие с оборонительных рубежей. При таком либеральном отношении к трусам ничего с обороной у Вас не получится.

Истребительные отряды у Вас до сих пор не работают, плодов их работы не видно, а как следствие бездеятельности командиров дивизий, корпусов, армий и фронта части Северо-Западного фронта все время катятся назад. Пора это позорное дело прекратить… Командующему и члену Военного совета, прокурору и начальнику 3-го управления – немедленно выехать в передовые части и на месте расправиться с трусами и предателями…»

Перед войной не подготовили специально оборудованного места для работы Ставки – высшего стратегического органа управления войсками. Ни в Кремле, ни на дачах Сталина защищенных от налетов вражеской авиации пунктов управления не было. Хотя в свое время и Тимошенко и Жуков настаивали на их создании. Поэтому в первые месяцы войны Сталин часто бывал в особняке на улице Кирова, рядом со зданием, где находились некоторые управления Генштаба. Станция метро «Кировская», отключенная от транспортной сети, была хорошим бомбоубежищем. Там всегда были оперативные карты с обстановкой на фронтах, так же как и в кремлевском кабинете Сталина. А позже, когда к зиме 1941 года подготовили небольшое убежище на ближней даче, там же оборудовали для него и пункт связи, с которого он мог говорить с фронтами.

Глядя на оперативную карту, подготовленную в Генштабе, Сталин отчетливо видел три основных направления, по которым противник стремительно развивал наступление: на северо-западе в сторону Ленинграда, на западе в направлении Москвы и на юго-западе – на Киев. Возможно, именно сейчас Сталин принял первое крупное стратегическое решение в этой войне: предложил создать три Главных командования (главкоматы) на каждом из этих направлений. Генштаб, естественно, поддержал. Уже 10 июля решением Ставки были образованы: Северо-Западное командование с главнокомандующим К.Е. Ворошиловым и членом Военного совета А.А. Ждановым; Западное – с главнокомандующим С.К. Тимошенко и членом Военного совета Н.А. Булганиным; Юго-Западное – с главнокомандующим С.М. Буденным и членом Военного совета Н.С. Хрущевым. Видимо, решение в принципе было правильным, но главкоматы по-настоящему себя проявить так и не сумели. Главная причина кроется опять в Сталине: создав эти органы стратегического управления, Верховный Главнокомандующий не наделил их должными правами. Через их голову шли распоряжения в войска, с действиями штабов главкоматов наверху не считались. К тому же, поскольку создание этих органов управления прежде не планировалось, для них не оказалось ни соответствующих кадров, ни элементарного технического обеспечения. Скоро главкомы стали объектами сталинских разносов и упреков в «пассивности и безволии».

С высоты сегодняшнего дня видно, что одной из причин крупных поражений, катастрофических неудач, кроме тех, что я назвал в предыдущей главе, является тогдашнее стратегическое построение войск. Не секрет, что первый стратегический эшелон состоял главным образом из наступательных группировок, которым сразу же пришлось обороняться. Фактически лишь 27–30 июня фронтам была поставлена задача перейти к стратегической обороне.

В результате того, что накануне войны было ошибочно определено направление главного удара вермахта, вскоре после ее начала потребовались крупные стратегические перегруппировки. В первый период войны по вине прежде всего Сталина значительная часть наших войск не столько воевала, сколько перемещалась, что часто давало противнику возможность бить отдельные соединения и объединения по частям. Сталин был вынужден чуть ли не все наличные резервы стягивать на Западное направление. Стратегическая ошибка предвоенного времени потребовала огромной кровавой платы.

…Ожидая около трех часов ночи руководство Генштаба для очередного доклада о положении, сложившемся на фронтах за истекшие сутки, Сталин медленно прохаживался вдоль длинного стола, на котором лежала оперативная карта. Северный фронт его не беспокоил; здесь активные боевые действия начались лишь в конце июня. Значительно хуже обстояли дела на Северо-Западном фронте: за две с небольшим недели войска отступили почти на 450 километров, оставив Прибалтику, не использовав выгодные рубежи для обороны на реках Неман и Западная Двина. Новый командующий П.П. Собенников, размышлял Сталин, не оправдал его надежд. Через полтора месяца после назначения он будет Сталиным смещен.

Особую тревогу вызывало положение Западного фронта. Сталин пристально смотрел на причудливую конфигурацию фронта, который к 10 июля отошел от границы (подумать страшно!) уже на 450–500 километров… Горечь унижения и бессильной ярости подкатывала к горлу Председателя ГКО; фронт, имевший в своем распоряжении 44 дивизии, даже не приостановил наступление врага! Как он передоверился Павлову! Как Павлов его подвел! Нужно сегодня же распорядиться об ускорении следствия и суда над командованием Западного фронта. Размышляя над картой, Сталин едва ли знал, что почти половина дивизий фронта к началу войны не была в состоянии боеготовности: 12 из них только начали отмобилизование, а два формируемых корпуса совсем не имели танков.

Накануне войны Сталин, анализируя соотношение сил, очень увлекался подсчетом количества дивизий, других военных сил и средств. Но при этом упускал качественную сторону процесса: укомплектованность боевой техникой войск, их сплоченность, обученность личного состава. До начала войны Сталин все время требовал формирования новых соединений, хотя их уже и так было свыше двухсот. Качественное состояние советских войск к началу войны явно уступало вермахту.

К исходу первых суток боев вся система управления Западного фронта была парализована. На карте две жирные синие стрелы сошлись 29 июня восточнее Минска, а это значило, что главные силы фронта оказались в окружении. Сегодня Сталину докладывали, что из окружения продолжают выходить группами и поодиночке… А ведь 3, 4 и 10-я армии фронта считались особо боеспособными. Здесь же Сталин отметил про себя, что надо подписать бумагу, которая пришла сегодня от Берии, о создании 15 новых специальных лагерей для проверки вышедших из окружения…

Цепкая память Сталина запечатлела цифровые выкладки утреннего доклада одного из первых дней июля: из 44 дивизий фронта 24 полностью разгромлены, а остальные 20 дивизий утратили от 30 до 90 % сил и средств. Не нужно искать выражений: налицо поражение главного фронта, предопределившее неудачи и других. Правы Тимошенко и Жуков, размышлял Сталин, предлагая из 13, 19, 20, 21 и 22-й армий, включенных в состав фронта, создать новый рубеж обороны по Западной Двине и Днепру. Сталин, и это нельзя отрицать, в трагической круговерти военных будней начал постепенно постигать основы стратегии. В будущем он никогда и никому не скажет, что тайны стратегии, диалектику формирования решений и замыслов тех или иных операций ему помогли постичь Жуков, Шапошников, Василевский, Антонов, Ватутин, другие выдающиеся военачальники. Но придет время, и как само собой разумеющиеся будут восприниматься ложные утверждения о том, что именно он, Сталин, внес принципиально новое в военную науку. Например, идею артиллерийского наступления, новых способов окружения противника, путей завоевания господства в воздухе, создания многоэшелонной гибкой обороны и т. д. Он и сам поверит в свой военный талант. Пройдет не очень много времени, и он забудет о своем поражении, поражении политического и военного стратега в первые недели войны.

А пока шли жестокие будни войны, и все висело на волоске. Ясно, что после Минска немцы нацелились на Смоленск и Москву. Продолжая читать оперативную карту, Сталин, видимо, с горечью еще раз подумал, что не на юго-западе, как он предполагал, немцы нанесли свой главный удар. А ведь там было размещено 58 дивизий, из них 16 танковых и 8 моторизованных! Но и здесь главные силы фронта оказались как бы в стороне от направления основного удара врага и не смогли отразить наступление, что было вполне реально. Неудачное построение войск на Юго-Западном направлении привело к тому, что танковый кулак немцев устремился в слабо защищенный стык между Луцком и Дубно. Сталин помнил, что еще 30 июня Ставка разрешила отвести войска фронта к рубежу укрепрайонов старой границы, что означало отступление на 300–350 километров. В общем, полагал Сталин, фронт несколько приостановил наступление врага, но остановить его не сумел. На Южном фронте – положение не лучше.

Потери были огромны: около 30 дивизий фактически перестали существовать и около 70 потеряли более 50 % личного состава; уничтожено около трех с половиной тысяч самолетов, более половины складов горючего и боеприпасов. И это лишь за три недели войны! Конечно, немцам этот успех дался недешево. За три недели благодаря героизму советских солдат, командиров, политработников на советско-германском фронте удалось уничтожить около 150 тысяч солдат и офицеров вермахта, более 950 самолетов, несколько сот танков. Но, как станет ясно много позднее, поступавшие в центр данные о наших потерях были занижены, а о потерях противника – сильно завышены. Вот что докладывали после двух недель боев Сталину (сохраняю стилистику справки):

«Потери самолетов: противник минимум – 1664

наши потери – 889

танков: противник – 2625

наши – 901.

Потери в людском составе у противника: убитых – 1 млн 312 тыс. Кроме того, в ожесточенных боях на разных участках противник нес огромнейшие потери, но так как наши части отходили – учесть потери невозможно. Много уничтожено и еще не учтено диверсантов-парашютистов.

Пленных 30 тыс. 004 человека, кроме того, много взято в плен парашютистов, но не учтены. Наши потери пропавших без вести и пленных до 29.06. около 15 000 человек.

Уничтожено в Балтийском море 5 пл (подводных лодок. – Прим. Д. В.) и 1 в Черном море. Уничтожено два монитора…»

Такие путаные и искаженные донесения. Судя по ним, трудно иметь реальное представление о положении дел на фронтах, соотношении сил, точном количестве самолетов, танков. Однако такая статистика – не случайность. Все это – плоды единовластия, когда не всякая правда была нужна. Развал управления фронтов, армий, окружение десятков соединений – все это сопровождалось составлением сводок, не имеющих ничего общего с действительностью. Но ведь Сталин руководствовался ими! Он не допускал и мысли, что его обманывали. Поэтому часто решения, принимаемые в то время Ставкой, исходили из желаемого, предполагаемого, вероятного, а не строго реального.

Но как бы там ни было, первоначальная мощь удара фашистов была заметно ослаблена. А главное, немецкому командованию не удалось добиться поставленной Гитлером цели – уничтожить основные силы Красной Армии.

Армия сражается. Отступает, но сражается. Видя на карте панораму жестоких боев, Сталин исподволь приходил к выводу: война будет долгой. Если устоим в ближайшее время, есть шанс, что ветер победы будет дуть и в наши паруса. Забегая вперед, скажу, что после первых крупных успехов, до которых еще далеко, у Сталина появятся признаки переоценки наших возможностей, что приведет к крупным и непростительным ошибкам в 1942 году.

…Выслушав молча очередной доклад Жукова о положении дел на фронтах, Сталин переспросил:

– Повторите, какова укомплектованность личным составом и техникой войск Западного фронта?

– В среднем десять-тридцать процентов. Лишь отдельные части имеют людей, артиллерию и танки до пятидесяти и более процентов. Отдельные, – снова повторил Жуков. – Фактически такая же картина на Северо-Западном фронте. Несколько лучше положение на юго-западе. Особенно тяжело, что потеряли большую часть противотанковой артиллерии. Нужно что-то делать для усиления, наращивания противотанковых возможностей.

Обсудив необходимые меры по ускорению выпуска противотанковой артиллерии, позвонив при этом Вознесенскому, Сталин, в упор глядя на Жукова, спросил:

– А что можно сделать непосредственно сейчас, сегодня, для усиления наших возможностей борьбы с танками? Что, военные не видят больше иных средств, кроме артиллерии?

– Почему же, товарищ Сталин. Многое может сделать и авиация.

Жуков объяснил технические и боевые возможности авиации в борьбе с танками. Сталин как-то ожил и приказал немедленно подготовить директиву Ставки. Жуков вышел и через полчаса принес документ:

«Командующим фронтами: Северным, Северо-Западным, Западным, Юго-Западным и Южным. Командующему ВВС Красной Армии. Истекшие 20 дней войны наша авиация действовала главным образом по механизированным и танковым войскам немцев. В бой с танками вступали сотни самолетов, но должного эффекта достигнуто не было, потому что борьба авиации против танков была плохо организована. При правильно организованном ударе авиацией танковые части могут быть не только остановлены, но и разгромлены.

1. Атаку танковых войск (колонн) возглавлять пушечными истребителями и пушечными штурмовиками с одновременным сбрасыванием зажигательных средств. Атаку проводить широким фронтом, несколькими заходами, перпендикулярно колонне танков.

2. Вслед за пушечными истребителями и штурмовиками атакуют бомбардировщики всех типов, сбрасывая фугасные и зажигательные бомбы. Атаки производить эшелонами девяток с индивидуальным прицеливанием…»

Что еще можно сделать, чтобы как-то переломить катастрофическое развитие событий? Сталин мучительно думал, постепенно оправляясь от потрясения, какого он никогда до этого не испытывал.

Вспомним, что еще 5 июля 1941 года он распорядился направить в войска телеграмму:

«Командующим фронтами

(за исключением Закавказского и ДВФ)

В боях за социалистическое Отечество против войск немецкого фашизма ряд лиц командного, начальствующего, младшего начальствующего и рядового состава – танкистов, артиллеристов, летчиков и других проявили исключительное мужество и отвагу. Срочно сделайте представление к награждению правительственной наградой в Ставку Главного Командования на лиц, проявивших особые подвиги».

После публикации в газетах Указа Президиума Верховного Совета СССР о присвоении (первом в Отечественной войне) звания Героя Советского Союза М.П. Жукову, С.И. Здоровцеву, П.Т. Харитонову за воздушные тараны вражеских бомбардировщиков Сталин позвонил в агитпроп ЦК:

– Шире пропагандируйте героизм советских людей. Вспомните ленинский призыв: «Социалистическое Отечество в опасности!» Внушайте, что фашистских мерзавцев можно и нужно разгромить! – И, не дожидаясь ответа, положил трубку.

Да, нужно морально поощрять людей. Каждый день донесения, печать говорят о том, что тысячи солдат, командиров, политработников, жертвуя жизнью, бьются за каждый рубеж…

Кроме чисто военных дел Сталину ежедневно по нескольку часов приходилось заниматься и хозяйственными, и организационными вопросами. Вот на днях они с Маленковым и Жуковым рассмотрели вопрос, поставленный Ленинградской партийной организацией, о создании ополченческих дивизий. Сталин еще не мог знать, что этот почин выльется в мощное движение и к концу года будет создано около 60 дивизий народного ополчения, 200 отдельных полков, сыгравших заметную роль в обороне Отечества.

4 июля Вознесенский и Микоян доложили проект решения ГКО «О выработке военно-хозяйственного плана обеспечения обороны страны». Сталин подписал проект почти без рассмотрения: в приемной толпились военные. А он уже ждал с фронтов все худших и худших вестей. Вознесенский, торопясь, успел доложить Сталину, что 30 июня СНК СССР утвердил общий мобилизационный народнохозяйственный план, предусматривавший в кратчайшие сроки перестроить экономику на военный лад. Перед Вознесенским у Сталина был Шверник, председатель Совета по эвакуации, докладывавший, как идет выполнение постановления ЦК ВКП(б) и СНК «О порядке вывоза и размещения контингентов и ценного имущества». По плану в первую очередь эвакуировались на восток лишь предприятия, расположенные вблизи границы. Но уже через несколько дней военные неудачи заставили коренным образом пересмотреть расчеты. Никто еще тогда не знал, что за предельно короткие сроки (к январю 1942 г.) будет перевезено и вскоре введено в строй 1523 промышленных предприятия, в том числе 1360 оборонных. Переоценить этот факт невозможно. Только неимоверными, фантастическими по самоотверженности усилиями советских людей целая индустриальная держава переместилась за тысячи километров на восток и быстро начала восстанавливать утраченный военный арсенал. Достаточно сказать, что, несмотря на великое переселение, часто под бомбежками, в 1941 году оборонная промышленность выпустила 12 тысяч боевых самолетов, 6,5 тысячи танков, около 16 тысяч орудий и минометов.

…Приняв на полтора часа военных, Сталин вновь вернулся к партийным и государственным делам, подписав предложение Маленкова о назначении на 1170 крупных военных заводов и предприятий тяжелой промышленности парторгов ЦК. Сталин написал записку Маленкову:

«Советую подумать о создании этого института и в политотделах МТС и совхозов».

Сегодня мы знаем, что в ноябре 1941 года было принято решение о создании нескольких тысяч политотделов в МТС и совхозах. На сельское хозяйство, в результате потери огромных территорий и ухода рабочей силы на фронт, легла тяжелейшая задача обеспечить армию и страну продовольствием…

Так складывался почти каждый день у человека, занимавшего все мыслимые высшие должности. Война еще больше утвердила его в положении абсолютного диктатора.

Вот что рассказывал мне И.В. Ковалев, бывший нарком путей сообщения: «Помню, пригласили меня, тогда начальника Управления военных сообщений, на совещание в Кремль.

Смотрю: железнодорожники, военные, работники ЦК. Здесь же Каганович, Берия, который курировал одно время транспорт. Зашел Сталин. Все поднялись. Он без предисловий: ГКО принято решение создать Транспортный комитет. Предлагаю избрать председателем комитета товарища Сталина… Так сам и сказал. Помню одну фразу с того далекого совещания: «Транспорт – это вопрос жизни. Дела фронта в руках транспорта. Запомните: за неисполнение директив ГКО – военный трибунал». Так негромко, с акцентом сказал, но мурашки по спине побежали…»

Иван Владимирович продолжал: «За войну мне пришлось десятки, а то и сотни раз докладывать Верховному о подаче эшелонов к какому-то району фронта. Бывало, об отдельных эшелонах (с особо важным грузом) докладывал Сталину по его указанию через каждые два часа. Был случай, когда я «потерял» один эшелон. Сказал, что на такой-то станции… А его там не оказалось… Сталин едва сдерживал гнев:

– Не найдешь, генерал, пойдешь на фронт рядовым…

(К слову сказать, угроза не для красного словца. Работая в архиве, я однажды столкнулся с фактом, когда Н.А. Москвин, генерал-майор, был разжалован приказом Сталина в рядовые и направлен на фронт. Но это – отступление.)

А Поскребышев мне, бледному как мел, добавил:

– Смотри, нарвешься. «Хозяин» на пределе…

Когда я приходил докладывать Сталину, – вспоминал Ковалев, – у него, как правило, были Молотов, Берия, Маленков. Я еще про себя думал: мешают только. Вопросов никогда не задают. Сидят и слушают. Что-то записывают. А Сталин распоряжается, звонит, подписывает бумаги, вызывает Поскребышева, дает ему поручения… А они сидят. Сидят и смотрят то на Сталина, то на вошедшего… И так я эту картину заставал десятки раз… Видимо, Сталину нужно было это присутствие. То ли для выполнения возникающих поручений. То ли для истории… Кагановича там обычно не было: этот работал по 18 часов в сутки. Ругань, шум, угрозы. Каганович ни себя не жалел, ни других. Но у Сталина сидящим, как тех троих, я его не видел. Когда Сталин говорил по телефону, я заметил, что он всегда произносил лишь несколько фраз и клал трубку. Сам говорил коротко и требовал коротких докладов. Ему нельзя было докладывать что-то приблизительное; сразу зловеще понижал голос: «Не знаешь? А чем ты занимаешься?»

Много, очень много раз был я у Сталина, – завершил свой рассказ Иван Владимирович, – но ни разу не приходил к нему спокойным. Всегда ждешь вопроса, на который не знаешь, как ответить. Был страшно сух. Вместо «здравствуйте» едва кивнет головой. Доложишь, нет вопросов, и скорее уходи с облегчением. Быстрее! Поскребышев так и наставлял. Я заметил, что своей властью, памятью, умом Сталин всех как-то подавлял, принижал… Человек, приходящий к нему, чувствовал себя еще более незначительным, чем он есть на самом деле…»

Думаю, что наблюдения Ковалева интересны и позволяют глубже понять интеллект, чувства, волю Сталина. Анализ документов, разного рода совещаний, проходивших у Сталина, показывает, что и в войну очень немногие отваживались спорить с ним, отстаивать свою точку зрения. Он действительно подавлял всех своей властью. Повторю, к счастью, во время войны около Сталина находились выдающиеся военачальники, которые умели, были способны сделать такие предложения и так подать, что он их, как правило, принимал и одобрял.

Если взять любой день по часам работы Верховного в первые полгода войны, то за столом в кабинете он проводил, как я уже упоминал, по 16–18 часов. Но справедливости ради скажу, что так тогда работали почти все. Львиная доля времени посвящалась вопросам военным. Поскребышев, однако, находил «окна», чтобы Сталин принимал не только отдельных членов Политбюро, курировавших конкретные участки государственной деятельности, но и наркомов, конструкторов, даже директоров крупных заводов. В роли Верховного Сталин нашел себя далеко не сразу. Первые месяцы войны он нередко сбивался на самую настоящую мелочовку: занимался распределением мин и винтовок, давал указания направить гражданское население на рытье противотанковых рвов, просматривал проекты сообщений Информбюро. Например, один из документов Ставки, адресованный ВВС, поступил в шифровальный отдел и пролежал там 8 часов 15 минут. Сталин, узнав об этом, приказал срочно подготовить приказ наркома обороны, в котором полковнику И.Ф. Иванову и старшему лейтенанту Б.С. Краснову объявлялись взыскания, и они изгонялись из Генштаба. Сталин, подписав приказ, наложил еще и резолюцию: «тт. Василевскому и Жигареву

Прошу начальника оперативного управления Генштаба и командующего ВВС навести порядок – каждого на своем месте – в шифровальном деле.

25.08.41 г.

Я.Ст.».

И это в то время, когда на фронтах в дни страшного жаркого августа решались неизмеримо более важные вопросы! Просто привычка, выработавшаяся годами, держала Сталина: вершить, решать все самому, решать за всех. Вскоре сама фронтовая действительность внесет коррективы в порядок, стиль, методы работы Верховного.

Втягиваясь в жестокий ритм войны, но действуя больше лишь как лицо, одобряющее или не одобряющее предложения Генштаба, Сталин все время пытался найти какие-то дополнительные рычаги влияния на обстановку. Вот он подписал директиву об активизации борьбы авиации с танками. После докладов о том, что нечем вооружать пополнение, Сталин настоял, чтобы в войска направили специальную директиву Ставки по этому вопросу:

«Разъяснить всему командному, политическому и рядовому составу действующих войск, что потеря оружия на поле боя является тягчайшим нарушением военной присяги и виновные должны привлекаться к ответственности по законам военного времени. Усилить штатные команды по сбору оружия дополнительным количеством личного состава и возложить на них ответственность по сбору всего оружия, оставленного на поле боя…»»

Следует сказать и о том, что в первые месяцы войны многие предложения Сталина были в значительной мере навеяны воспоминаниями о гражданской войне. Например, в сентябре 1941 года после разговора по «Бодо» с Буденным Сталин как-то неожиданно проявил повышенный интерес к кавалерии. В это время в Генштабе готовился документ Ставки об уроках первых двух месяцев войны, который предполагалось разослать командующим фронтами и армиями. Документ был почти готов. Сталин его прочел, в основном согласился, но приказал включить еще один пункт:

«Четвертое. Нашей армией несколько недооценивается значение кавалерии. При нынешнем положении на фронтах, когда тыл противника растянулся на несколько сот километров в лесных местностях и совершенно не обеспечен от (так в тексте. – Прим. Д. В.) крупных диверсионных действий с нашей стороны, рейды красных кавалеристов по растянувшимся тылам противника могли бы сыграть решающую роль в деле дезорганизации управления и снабжения немецких войск. Если бы наши кавалерийские части, болтающиеся теперь на фронте и перед фронтом, были брошены по тылам противника, он был бы поставлен в критическое положение, а наши войска получили бы громадное облегчение. Ставка считает, что для таких рейдов по тылам противника достаточно было бы иметь несколько десятков легких кавдивизий истребительного типа в три тысячи человек каждая с легким обозом, без перегрузки тылами…»

Идея, как будто не лишенная смысла, хотя по сути своей это попытка вернуться к опыту не только гражданской войны, но и далекой Отечественной войны 1812 года. Сталин, знавший военную науку на уровне обыденного сознания, просто здравого смысла, искал выход из критического состояния, в которое поставили страну его просчеты и коварство Гитлера. В классической борьбе подобное критическое состояние возникает, когда борец ставит своего соперника в положение «моста», стремясь прижать его лопатками к ковру. Если это удается, засчитывается чистая победа. Июнь, июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь 1941 года Сталин держал «мост». Не он, конечно, страна, народ, армия. Но и он, привычно олицетворяя их, был поставлен Гитлером в такое, абсолютно непривычное для него положение. Судьба страны висела на волоске. Положение было столь отчаянным, что Сталин видел панацею в любом возможном средстве, заставляя готовить разного рода директивы, подобные только что процитированной инструкции о создании и использовании легких кавалерийских дивизий.

Вспомнив вновь о Павлове, Сталин опять ощутил пароксизм злобы: как мог комфронтом за одну неделю все потерять? Ведь когда он его принимал здесь, в своем кабинете, перед назначением на должность командующего Западным особым военным округом, то Павлов произвел на него неплохое впечатление. Четкий доклад, зрелые суждения, уверенность… Правда, опыта у него было мало: такой взлет после Испании… Как он мог выпустить рычаги управления войсками? Что делал его штаб? Почему не обеспечил боеготовность войск? Сталин уже не хотел вспоминать, что в середине июня он и Тимошенко получили от Павлова две или три шифровки с настоятельной просьбой о выводе войск округа на полевые позиции. Командующий ЗапОВО добивался разрешения на частичное отмобилизование, доказывал необходимость усиления войск округа радиосредствами и новыми танками… Но мысль Сталина вновь и вновь возвращалась к одному и тому же вопросу: как мог Павлов так бездарно все потерять? От этого внутри у Сталина все клокотало. Он подошел к столу и нажал кнопку вызова. Тут же бесшумно появился Поскребышев с блокнотом в руке.

– Кто, кроме Павлова, отдан под военный трибунал? Когда суд? Где проект приговора? – Не дожидаясь ответа, добавил: – Вызовите ко мне Ульриха.

Поскребышев так же бесшумно вышел из кабинета «Хозяина». Сталин продолжал расхаживать вдоль длинного стола. Поворачиваясь, он обвел взглядом портреты, висевшие на стенах: Маркс, Энгельс, Ленин. Маркса он читал мало; «Капитал» так никогда осилить не смог, но с рядом его работ был знаком. Наиболее ценной среди Марксовых работ, по его мнению, была «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 год». Здесь Маркс впервые употребил понятие «диктатура пролетариата», главное, по мысли Сталина, звено в учении об обществе. Энгельса он ценил невысоко. Во время своего посещения Комакадемии в 1930 году даже призывал критиковать «ошибочные» положения великого соратника Маркса. Правда, Энгельс неплохо, как думал Сталин, написал о военной истории России, хорошо отзывался о полководческом гении Суворова, ниже ставил Кутузова, отметил решающий вклад русских войск в освобождение порабощенной Наполеоном Европы, героизм защитников Севастополя в Крымской войне 1853–1856 годов. Но это частности, среди которых немало и ошибочного.

А Ленин… Когда Сталин обращался к его работам, то всегда чувствовал свою обыкновенность, даже заурядность. «Защита» Ленина помогла ему стать единоличным вождем. Все эти недоноски, которых он уничтожил, так и не поняли, в чем заключалась его главная сила: в монополии на трактовку Ленина. Тем более что способности «железной рукой» прихлопнуть врагов Сталин в немалой степени научился у Ленина. Он вспомнил и мысленно выругал себя за минутную слабость: когда 29 июня он с Молотовым, Ворошиловым, Ждановым и Берией выходил, вконец расстроенный, из здания Наркомата обороны, то в сердцах громко бросил:

– Ленин создал наше государство, а мы все его проели!

Молотов удивленно взглянул на Сталина, но ничего не сказал. Промолчали и другие. Не надо было ему говорить эти слова: могут запомнить и принять за панические… Ведь все оброненное великими людьми не предается забвению. Особенно их слабости.

Погружение Сталина в дальнее и ближнее прошлое прервал Поскребышев. Он неслышно прошел к столу и положил тоненькую папочку. Верховный быстро просмотрел принесенные бумаги. Сверху лежал

«Приговор (проект) Именем Союза Советских Социалистических Республик

военная коллегия Верховного суда СССР в составе

Председательствующего армвоенюриста В.В. Ульриха,

членов: диввоенюристов A.M. Орлова и Д.Я. Кандыбина,

при секретаре – военном юристе А.С. Мазуре

В закрытом судебном заседании в городе Москве

июля 1941 года рассмотрела дело по обвинению:

1. Павлова Дмитрия Григорьевича, 1897 года рождения, быв. командующего Западным фронтом, генерала армии;

2. Климовских Владимира Ефимовича, 1895 года рождения, быв. начальника штаба Западного фронта, генерал-майора – обоих в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 63–2 и 76 УК БССР;

3. Григорьева Андрея Терентьевича, 1889 года рождения, быв. начальника связи Западного фронта, генерал-майора;

4. Коробкова Александра Андреевича, 1897 года рождения, быв. командующего 4-й армией, генерал-майора – обоих в преступлениях, предусмотренных ст. 180 п. «б» УК БССР…».

Далее утверждалось, что предварительным судебным следствием установлено, что «подсудимые Павлов и Климовских, являясь участниками антисоветского военного заговора и используя свое служебное положение, будучи: первый – командующий войсками Западного фронта, а второй – начальник штаба того же фронта, проводили вражескую работу, выразившуюся в том, что в заговорщицких целях не готовили к военным действиям вверенный им командный состав, ослабили мобилизационную готовность войск округа, развалили управление войсками и сдали оружие противнику без боя, чем нанесли большой ущерб боевой мощи Рабоче-Крестьянской Красной Армии…».

Далее все шло в том же духе. Сталин не стал читать эти страницы и остановился лишь на последней:

«Таким образом, установлена виновность Павлова и Климовских в совершении ими преступлений, предусмотренных ст. ст. 63–2 и 76 УК БССР, и Григорьева и Коробкова в совершении ими преступлений, предусмотренных ст. 180 п. «б» УК БССР. Исходя из изложенного и руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УПК РСФСР, военная коллегия Верхсуда СССР

приговорила:

1. Павлова Дмитрия Григорьевича

2. Климовских Владимира Ефимовича

3. Григорьева Андрея Терентьевича

4. Коробкова Александра Андреевича —

лишить военных званий: Павлова – «генерал армии», а остальных троих военного звания «генерал-майор» и подвергнуть всех четверых высшей мере наказания – расстрелу, с конфискацией всего лично им принадлежащего имущества… Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».

Ознакомившись с проектом приговора, Сталин сказал стоявшему рядом с письменным столом Поскребышеву:

– Приговор утверждаю, а всякую чепуху вроде «заговорщицкой деятельности» Ульрих чтобы выбросил… Пусть не тянут. Никакого обжалования. А затем приказом сообщить фронтам, пусть знают, что пораженцев карать будем беспощадно…

Все было решено. До суда. 22 июля, когда состоялся «суд», нужно было лишь соблюсти формальность. Подсудимые просили направить их на фронт в любом качестве: они докажут своей кровью преданность Родигге и воинскому долгу. Просьба поверить: все случившееся – результат крайне неблагоприятно сложившихся обстоятельств. Вины своей не отрицают. Искупят ее в бою… Ульрих, зевая, торопил:

– Короче…

Этой же ночью их расстреляли. Сталина эти люди больше никогда не интересовали. Но он не мог знать, что 5 ноября 1956 года Генеральный штаб, проведя тщательное аналитическое расследование обоснованности обвинений, предъявленных Павлову, Климовских, Григорьеву и Коробкову, вынесет свое компетентное суждение:

«Имеющиеся документы и сообщения ряда генералов, служивших в Западном особом военном округе, не отрицая ряда крупных недочетов в подготовке округа к войне, опровергают утверждение обвинительного заключения о том, что генералы Павлов Д.Г., Климовских В.Е., Григорьев А.Т., Коробков А.А. и Клич Н.А. виновны в проявлении трусости, бездействия, нераспорядительности, в сознательном развале управления войсками и сдаче оружия противнику без боя».

Жестокое время, жестокие люди… Сталин хорошо знал Павлова, беседовал при назначении и с генералами Климовских и Коробковым. Оба произвели на него тоже благоприятное впечатление. Вероятно, они допустили до войны и в ее начале немало промахов. Назначенные на высокие должности через ряд промежуточных ступеней в результате острого кадрового дефицита, эти преданные стране люди, подлинные патриоты, в силу недостаточной подготовки не смогли в решающие минуты правильно организовать боевые действия с превосходящими силами противника. Но разве мало было таких? Командующие фронтами Кузнецов, Павлов, Кирпонос совершили после 1937 года стремительное восхождение. Их патриотизм, храбрость, мужество не были должным образом подкреплены опытом и полководческой мудростью. Это приходит с годами. Но Сталин, истребив целые слои командного состава, поставил в исключительно сложное положение и тех, кого выдвинул на их место.

Сталин, более всех повинный в катастрофическом начале войны, проявил исключительную жестокость по отношению к тем, кто стал жертвой его просчетов. Их собственной вины, а она, видимо, есть, никто не снимает. Но эта вина в значительной мере обусловлена сложившимися обстоятельствами, скороспелым выдвижением и, как следствие, недостаточной компетентностью. В своей книге «Судьба России» Н. Бердяев писал: «Жестокость войны, жестокость нашей эпохи не есть просто жестокость, злоба, бессердечие людей, личностей, хотя все это и может быть явлениями сопутствующими. Это жестокость исторической судьбы, жестокость исторического движения, исторического испытания. Жестокость человека – отвратительна». Война сама по себе жестока. Но Сталин часто делал ее еще более жестокой. И это действительно отвратительно. Судите сами.

Жданов и Жуков, докладывая из Ленинграда о положении дел, привели факты, когда немецкие войска, атакуя наши позиции, гнали перед собой женщин, детей, стариков, ставя тем самым в исключительно трудное положение обороняющихся. Дети и женщины кричали: «Не стреляйте!», «Мы – свои!», «Мы – свои!». Советские солдаты и офицеры были в замешательстве: что делать? Нетрудно представить, что могли испытывать и несчастные люди, когда в их спины упирались стволы немецких автоматов и впереди тоже могла ждать смерть. Сталин среагировал немедленно. Среагировал в духе своей натуры – предельно жестоко:

«Говорят, что немецкие мерзавцы, идя на Ленинград, посылают впереди своих войск стариков, старух, женщин, детей… Говорят, что среди ленинградских большевиков нашлись люди, которые не считают возможным применить оружие к такого рода делегатам. Я считаю, что если такие люди имеются среди большевиков, то их надо уничтожать в первую очередь, ибо они опаснее немецких фашистов. Мой совет: не сентиментальничать, а бить врага и его пособников, вольных или невольных, по зубам… Бейте вовсю по немцам и по их делегатам, кто бы они ни были, косите врагов, все равно, являются ли они вольными или невольными врагами… Продиктовано 04 часа 21.09.41 года тов. Сталиным. Б. Шапошников».

Война жестока по своей сути, но здесь жестокость особого рода – жестокость не только к врагу, это еще можно понять, но и к своим соотечественникам. «…Косите врагов, все равно, являются ли они вольными или невольными врагами…» Жуков и Жданов сообщали, что это женщины, старики, дети, а он: «…не сентиментальничать, а бить врага и его пособников… по зубам…» Детей, своих детей – «по зубам» …из автомата?! Это никогда ни понять, ни объяснить, ни тем более оправдать невозможно… Воистину: «Жестокость человека – отвратительна!» Жестокость по отношению к своим согражданам, к тем, кого гонят впереди себя нравственные ублюдки, как и к тем, кому он доверил высокие посты, – фактическое признание своей вины. Но в этом случае нужно быть жестоким к самому себе. А этого Сталин не мог.

Для того чтобы полнее почувствовать, что и в условиях кошмара тех дней расправа Сталина с генералами не была простым эмоциональным всплеском, а являлась продолжением его произвола конца 30-х годов, приведу лишь два свидетельства. Расстрелянные генералы предстают в этих свидетельствах совсем в ином свете. После войны генерал-майор Б.А. Фомин, бывший работник штаба Западного фронта, писал:

«С августа 1940 года Павловым было проведено пять армейских полевых поездок, одна армейская командно-штабная военная игра на местности, пять корпусных военных игр, одна фронтовая военная игра, одно радиоучение с двумя танковыми корпусами, два дивизионных и одно корпусное учение. Павлов, тщательно следя за дислокацией войск противника, неоднократно возбуждал вопрос перед наркомом обороны о перемещении войск округа из глубины в приграничный район. К началу войны войска округа находились в стадии оргмероприятий. Формировалось пять танковых корпусов, воздушно-десантный корпус, три противотанковые бригады и т. д. Все перечисленные соединения не были полностью сформированы и не были обеспечены материальной частью.

О подготовке немцами внезапного нападения Павлов знал и просил разрешения занять полевые укрепления вдоль госграницы. 20 июня шифротелеграммой за подписью заместителя начальника оперуправления Генштаба Василевского Павлову было сообщено, что просьба его была доложена наркому и последний не разрешил занимать полевых укреплений, так как это может вызвать провокацию со стороны немцев.

В действиях и поступках Павлова как в предвоенный период, так и во время ведения тяжелой оборонительной операции лично я не усматриваю вредительства, а тем более предательства. Фронт постигла неудача не из-за нераспорядительности Павлова, а из-за ряда причин, важнейшими из которых были: численное превосходство противника, внезапность удара противника, запоздание с занятием рубежей УРов, безграмотное вмешательство Кулика…»

Вот сообщение генерал-полковника Л.М. Сандалова генералу армии В.В. Курасову: «Что касается командующего 4-й армией генерала Коробкова, то в отношении этого способного командира, отличившегося в боях в Финляндии, где он храбро воевал во главе своей дивизии, совершена вопиющая несправедливость. Генерал Коробков по окончании войны в Финляндии был назначен командиром корпуса и затем, за несколько месяцев до войны, вступил в командование 4-й армией, показал себя храбрым и энергичным командующим армией. Недостаток его заключался в стремлении безоговорочно выполнять любое распоряжение командования войсками округа, в том числе и явно не соответствующее складывающейся обстановке.

Почему был арестован и предан суду именно командующий 4А Коробков, армия которого хотя и понесла громадные потери, но все же продолжала существовать и не теряла связи с штабом фронта? К концу июня 1941 года был предназначен по разверстке (заметьте, «по разверстке»! – Прим. Д.В.) для придания суду от Западного фронта один командарм, а налицо был только командарм 4-й армией. Командующие 3-й и 10-й армиями находились в эти дни неизвестно где, и с ними связи не было. Это и определило судьбу Коробкова. В лице генерала Коробкова мы потеряли тогда хорошего командарма, который, я полагаю, стал бы впоследствии в шеренгу лучших командармов Красной Армии…»

Таких, кто мог стать, но не стал, было немало. Очень многие погибли на поле брани. Немало было и таких генералов, которые, исчерпав все возможности борьбы и не желая попасть в плен или на сталинскую расправу, кончали с собой. Архивы сохранили немало донесений о подобных случаях. Вот командир 17-го мотомехкорпуса генерал-майор М.П. Петров сообщает маршалу Тимошенко о том, что 23 июня покончил с собой его заместитель Кожохин Николай Викторович… Кончил жизнь самоубийством командующий ВВС Западного особого военного округа Копец Иван Иванович… Начальник Управления политической пропаганды ЗапОВО Д.А. Лестев в донесении объясняет самоубийство Копеца «малодушием вследствие частных неудач и сравнительно больших потерь авиации…». Тогда представлялось (а может быть, просто боязнь прослыть паникером?), что неудачи «частные», а потери – «сравнительно большие»…

У некоторых генералов, попавших в водоворот трагических событий, судьба сложилась еще горше.

В августе 1941 года органы госбезопасности доложили Сталину, что два генерала сдались добровольно в плен немцам и работают на них. Один – бывший командующий 28-й армией генерал-лейтенант В.Я. Качалов, другой – командующий 12-й армией генерал-майор П.Г. Понеделин. Сталин наложил резолюцию: «Судить». Не все приказы, далеко не все, касающиеся фронтовых дел, особенно в первый период войны, пунктуально выполнялись. Если бы выполнялись, не оказались бы немцы осенью у стен Москвы. А вот такие приказы, как «судить», исполнялись непременно. Два генерала в октябре 1941 года были заочно осуждены по ст. 265 УПК РСФСР и приговорены к расстрелу «с конфискацией лично им принадлежащего имущества и ходатайством о лишении наград – орденов Советского Союза».

Незадачливым и циничным осведомителям было невдомек, что Владимир Яковлевич Качалов погиб 4 августа 1941 года от прямого попадания снаряда. Но до 1956 года члены его семьи, кто остался жив, носили клеймо родственников «предателя Родины». Еще более драматична судьба Павла Григорьевича Понеделина. В августе 1941 года, уже будучи в окружении, он был тяжело ранен и в бессознательном состоянии попал в плен. Долгие четыре года гитлеровских лагерей не сломили генерала, он достойно нес свой крест. Поддерживал павших духом, категорически отказался от сотрудничества с фашистами. После освобождения и репатриации в 1945 году Понеделин был арестован и пробыл теперь уже в советском лагере пять лет, хотя еще в 1941 году был приговорен заочно к смерти. После ходатайства Понеделина, направленного лично Сталину, его вторично судили 25 августа 1950 года и еще раз приговорили к расстрелу. Дважды приговоренный к смерти, перенесший ужас гитлеровских и сталинских лагерей, генерал-майор Понеделин был расстрелян только потому, что имел несчастье в бессознательном состоянии попасть в плен…

Жестокое время, жестокие люди… Сталин с началом войны, едва придя в себя от парализующего психологического шока, для выправления положения прибег к своему испытанному средству: репрессиям и нагнетанию страха. Тысячи, сотни тысяч людей гибли на фронте, еще больше – попадали в плен. Вышедшие из окружения, вырвавшиеся из плена оказывались в «спецлагерях по проверке». Есть целый ряд донесений Берии о функционировании этих лагерей. Часть военнослужащих после проверки направлялась в формируемые новые подразделения, других расстреливали на месте, высылали на долгие годы в лагеря. Их доля была особенно горька: позор, бесчестие им и их семьям. Конечно, были среди них и те, кто сознательно изменил Родине или, проявив малодушие, не исполнил свой воинский долг. Не о них речь. Жестокость Сталина, проявленную в начале войны по отношению к советским людям, мы связывали обычно лишь с именами Павлова и генералов его штаба. Но мало кто знает, что в это же время Сталин санкционировал арест большой группы командиров. Среди них:

генерал-майор Алексеев И.И. – командир 6-го стрелкового корпуса;

генерал-майор Арушанян Б.И. – начальник штаба 56-й армии;

генерал-майор Гопич Н.И. – начальник Управления связи РККА;

генерал-майор Голушкевич B.C. – заместитель начальника штаба Западного фронта;

генерал-лейтенант Иванов Ф.С. – из резерва Главного управления кадров Наркомата обороны (ГУК НКО);

генерал-майор Кузьмин Ф.К. – начальник кафедры тактики Академии им. Фрунзе;

генерал-майор Леонович И.Л. – начальник штаба 18-й армии;

генерал-майор Меликов В.А. – начальник факультета Академии Генштаба;

генерал-майор Потатурчев А.Г. – командир 4-й танковой дивизии;

генерал-майор Романов Ф.Н. – начальник штаба 27-й армии;

генерал-лейтенант Селиванов И.В. – командир 30-го стрелкового корпуса;

генерал-майор Семашко В.В. – заместитель начальника штаба Ленинградского фронта;

генерал-лейтенант Трубецкой Н.И. – начальник Управления военных сообщений (ВОСО) Красной Армии;

генерал-майор Цырульников П.Г. – командир 15-й стрелковой дивизии.

Список не охватывает всех арестованных. Различна судьба этих людей. Некоторым удалось вернуться на фронт, иных на долгие годы поглотили лагеря, другие погибли.

В большинстве случаев Сталин просто санкционировал арест, но иногда и сам давал соответствующие указания. Например, 25 августа 1942 года в 5 часов 15 минут Сталин продиктовал в Сталинград телеграмму:

«Лично Василевскому, Маленкову

Меня поражает то, что на Сталинградском фронте произошел точно такой же прорыв далеко в тыл наших войск, какой имел место в прошлом году на Брянском фронте, с выходом противника на Орел. Следует отметить, что начальником штаба был тогда на Брянском фронте тот же Захаров, а доверенным человеком тов. Еременко был тот же Рухле. Стоит над этим призадуматься. Либо Еременко не понимает идею второго эшелона в тех местах фронта, где на переднем крае стоят необстрелянные дивизии, либо же мы имеем здесь чью-то злую волю, в точности осведомляющую немцев о слабых пунктах нашего фронта…»

Захарова и Еременко Сталин не решился прямо подозревать, а вот начальника оперативного отдела штаба фронта генерал-майора И.Н. Рухле Верховный явно заподозрил. Он не увидел закономерности в том, что немецкие военачальники ищут у нас наиболее слабые места и наносят удар именно там, а усмотрел причину такого положения в «злой воле», которая «в точности осведомляет немцев…». Для работников Особого отдела после такой телеграммы никакие аргументы больше были не нужны. Сам Верховный их указал… Генерал-майор Рухле Иван Никифорович тут же был арестован, но судьба была к нему милостива, и он в конце концов остался жив.

Сталин никогда не смог полностью отказаться от жестоких «игр». Но тогда всем казалось, что жестокое, отчаянное время оправдывает и жестокие меры «вождя».