Саван сталинских «тайн»

Читатель знает: Сталин любил тайны. Большие и маленькие. Но сильнее всего обожал тайны власти. Их было немало. Часто они были жуткими. Мы только теперь по-настоящему стали задумываться: как человек, безнравственный и физически непривлекательный, а в политическом отношении – глубоко отталкивающий, смог заставить полюбить себя целый великий народ? Как ему удалось трагедию народа «переплавить» в личный триумф? Почему ему верили миллионы, и не только в нашей стране? «Тайны» этого феномена Сталин знал, любил и берег.

Сейчас, когда так много пишут о Сталине, естественно желание некоторых авторов отделить Сталина от социализма, от народа. Так когда-то пытался поступить и Троцкий, начав писать книгу «Сталин». В многочисленных статьях советских авторов это намерение очевидно. Близок к этому был и я, но пришел к выводу, что без ущерба для исторической истины сделать это невозможно. Разве реально, оценивая 30-е и 40-е годы, смотреть отдельно на народ и отдельно на Сталина? Разве были народ, партия отделены от своего лидера? Разве не славили они своего «вождя», заправлявшего всеми делами огромной страны? Народ и лидер были частями одной Системы.

Пожалуй, именно здесь скрывается самая большая «тайна» Сталина. Он сумел стать символом социализма. Но отделить Сталина от социализма в какой-то мере все же можно, если считать, что, хотя в конце 30-х годов было объявлено о построении социализма в СССР, в действительности же страна была во власти тоталитаризма. Казарменный социализм «позволил», чтобы им руководил недостойный высоких идеалов человек. Триумфатор сам настолько отделил себя от народа, насколько модель созданного по его «чертежам» социализма отличалась от модели. Многое позитивное, что родилось в обществе, стало реальностью прежде всего не благодаря, а вопреки Сталину, благодаря тому, что мы называем народным патриотическим зарядом. Но полностью отделить Сталина от сталинского социализма невозможно. Сделав ставку на силовое решение многочисленных экономических, социальных, идеологических проблем, Сталин прекрасно понимал, что без изменения общественного сознания нельзя добиться такого положения, чтобы он постоянно был в центре Системы. Выдвинутая им идея «нового человека» кардинально отличалась от гуманистических идей гармонического развития личности в демократическом обществе. Как Сталину удавалось манипулировать общественным сознанием народа? Конечно, с помощью большого аппарата. Наряду с воспитанием некоторых позитивных элементов сознания в него обязательно вносились идеи самого «вождя». «Тайны» влияния Сталина на этот процесс на первый взгляд довольно просты.

Беседуя однажды с Д.Т. Шепиловым, бывшим секретарем ЦК, я услышал от него следующее. Сталин часто приглашал к себе для беседы один на один отдельных представителей художественной интеллигенции, ученых, общественных деятелей. «Я знаю, – рассказывал Дмитрий Трофимович, – что он мог неожиданно пригласить к себе крупного писателя, артиста, журналиста, режиссера. Для человека это было огромное событие: «вождь» сам снизошел до него! Часто во время этих высоких аудиенций давался социальный, идеологический заказ. Ненавязчиво, но властно. Однажды вечером мне сообщили: позвоните по такому-то номеру телефона. Мучаясь догадками, я набрал номер. На другом конце провода оказался Сталин:

– Товарищ Шепилов! У вас есть немного времени? Вы могли бы приехать сейчас ко мне?

– Да, конечно… – Не помню, что я говорил еще, но трубка уже молчала. Я даже не знал, куда ехать… Но тут же позвонили вновь и сообщили, что через несколько минут за мной придет машина. В полном неведении я шел по коридорам Кремля, сопровождаемый молчаливым сотрудником секретариата Сталина. Почти на каждом этаже, на каждом повороте, застыв, стояли часовые кремлевской охраны.

Беседа длилась более часа, – вспоминал Д.Т. Шепилов. – Сталин начал издалека: новое время требует новой экономики. У руководителей, «командиров производства», как он сказал, очень низкий уровень экономической грамотности. Нужно создать, очень быстро, хороший массовый учебник по политэкономии социализма. Как я понял, это поручалось мне и еще двум крупным ученым. Рекомендации были высказаны как давно продуманные: увеличивать степень обобществления средств производства, совершенствовать планирование, сделать план «железным законом», повысить производительность труда и еще что-то подобное в духе «силовой экономики». Когда Сталин смотрел на меня своими немигающими глазами, – продолжал Дмитрий Трофимович, – мне становилось не по себе. Он как будто заглядывал внутрь. Взгляд его обжигал…

Сталин сделал заказ. Жесткие сроки. Нас троих спрятали на одной из подмосковных дач. Суслов в конце каждой недели звонил и требовательно справлялся: как идут дела? Когда можно прочитать текст? Товарищ Сталин ждет… Помните это!»

Это был один из методов личного заказа пьесы, фильма, книги, учебника. Параметры произведения задавались самим Сталиным. «Тайна» эта проста: Сталин лично влиял на процесс духовного развития общества в нужном направлении. Как писал критик М.Р. Шкерин, не раз встречавшийся с М.А. Шолоховым, 24 мая 1942 года, в день рождения писателя, Сталин неожиданно пригласил его к себе. В долгом разговоре во время ужина вдвоем Сталин сказал наконец, зачем он пригласил Шолохова:

– Идет война. Тяжелая. Тяжелейшая. Кто о ней после Победы ярко напишет? Достойно, как в «Тихом Доне»… Храбрые люди изображены – и Мелехов, и Подтелков, и еще многие красные и белые. А таких, как Суворов и Кутузов, нет. Войны же, товарищ писатель, выигрываются именно такими великими полководцами. В день ваших именин мне захотелось пожелать вам крепкого здоровья на многие годы и нового талантливого, всеохватного романа, в котором бы правдиво и ярко, как в «Тихом Доне», были изображены и герои-солдаты, и гениальные полководцы, участники нынешней страшной войны…

Постоянная «тайна» сталинского воздействия на общественное сознание заключалась в поддержании непрерывного напряжения в обществе. Обстановка потенциально возможной «гражданской войны», а точнее, перманентной борьбы с «врагами народа», «шпионами», «маловерами», «космополитами», «перерожденцами», «вредителями» создавала атмосферу, где его указания и призывы к бдительности всегда падали на благодатную почву. Сталин почувствовал, что после окончания войны в народе, и особенно среди интеллигенции, появились едва уловимые, но реальные ожидания перемен… Война как-то духовно раскрепостила людей. Последовала команда «вождя» Жданову:

– Нужно нанести удар по безыдейщине… В литературе заметен отход от классовых принципов в творчестве. Проверьте один-два журнала. Лучше всего в Ленинграде…

После принятия печально известного постановления ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград» Жданов приехал в город на Неве. «Этот вопрос, – заявил он, – на обсуждение Центрального Комитета поставлен по инициативе товарища Сталина, который лично в курсе работы журналов… и предложил обсудить вопрос о недостатках в руководстве этих журналов, причем сам лично участвовал в этом заседании ЦК и дал руководящие указания, которые легли в основу решения». Уже «личное участие» секретаря ЦК в заседании Центрального Комитета – «историческое событие»… Назвав в постановлении имена писателей, произведения которых «чужды советской литературе», Сталин постарался вернуть послевоенное общество в атмосферу подозрительности, страха, «охоты за ведьмами». Он знал, что там, где существует постоянная опасность со стороны внутренних и внешних врагов, нужен сильный вождь, «твердая рука», решительное руководство. Эту старую «тайну» всех диктаторов Сталин открыл для себя давно. Если в обществе нет врагов и инакомыслящих, нет борьбы, нужен ли диктатор?

Сталин знал еще одну «тайну» управления общественным сознанием: важно внедрять в него мифы, штампы, легенды, которые основываются не столько на рациональном знании, сколько на вере. «Краткий курс» истории партии, выступления «вождя» – в значительной мере пропаганда мифов и идеологических штампов. Еще в начале века социолог Ж. Сорель выдвинул теорию о том, что человеческая масса, не обладающая высоким интеллектуальным уровнем, склонна доверять иррациональным мифам, не требующим объяснения. Мифы, писал Сорель, дают «интуитивное» представление о социализме как мечте, идеале, цели. Мифы совсем не обязательно понимать; в них нужно верить. Людей приучали верить в абсолютные ценности диктатуры пролетариата, «нового человека», в высокие постановления. Ритуальные собрания, манифестации, клятвы, приветственные письма освящали, канонизировали политические мифы, делали их частью мировоззрения. Уверенность, основанная на истине, подменялась верой. Здесь Сталин многого добился. Люди верили в социализм, в него, «вождя», в то, что наше общество – самое совершенное и передовое, в безгрешность власти. «Тайна» могущества одного человека не могла существовать без системы мифов, которые постоянно культивировались и насаждались.

Разумеется, я далек от того, чтобы полностью отрицать позитивный смысл веры в идеалы и социалистические ценности. Но я также далек и от того, чтобы видеть их застывшими, вечными и единственными. Сознание, основанное лишь на мифе, утрачивает нечто очень важное – способность к постоянному социальному творчеству. Именно здесь коренится один из истоков (наряду с причинами экономического и политического порядка) формирования такого социального типа личности, которому наряду с позитивными чертами присущи равнодушие и пассивность, устойчивая вера в указания, возможность и необходимость разрешения всех проблем «сверху», иждивенчество и безынициативность. Такое сознание, формируемое по сталинским рецептам, видело многоцветный, многострунный мир лишь в черно-белых тонах. Для такого сознания категория личной свободы имеет второстепенное значение. Человек с таким сознанием ждет, чтобы его «вели», «направляли», «вдохновляли». Все это стало результатом единовластия, тех сталинских «тайн», при помощи которых «вождь» осуществлял свое правление.

Не думаю, что Сталин когда-нибудь читал диалоги Платона. Во всяком случае, мне не удалось обнаружить следов его знакомства со знаменитым произведением греческого философа «Государство». Но не вызывает сомнения, что в основе многих «тайн» единовластия Сталина лежат те общие правила, которыми пользовались многие диктаторы с древнейших времен.

Диктатор, или, как его определяет Платон, «тиран», вырастает обычно как «ставленник народа». Для него характерно, что «в первые дни, вообще в первое время он приветливо улыбается всем, кто бы ему ни встретился, а о себе утверждает, что он вовсе не тиран; он дает много обещаний частным лицам и обществу…». Тиран живет среди людей, и тайна его силы заключается в умении делать врагов друзьями и наоборот. «Когда же он примирится кое с кем из своих врагов, а иных уничтожит, так что они перестанут его беспокоить, я думаю, первой его задачей будет постоянно вовлекать граждан в какие-то войны, чтобы народ испытывал нужду в предводителе…» Платон как будто смотрел сквозь века: «А если он заподозрит кого-нибудь в вольных мыслях и в отрицании его правления, то таких людей он уничтожит под предлогом, будто они предались неприятелю. Ради всего этого тирану необходимо постоянно будоражить всех посредством войны». Прежде всего «войны» внутренней. Ну а дальше, задаемся мы вопросом и ищем ответ у Платона о вечных «тайнах» диктаторов: «Некоторые из влиятельных лиц, способствовавших его возвышению, станут открыто, да и в разговорах между собой выражать ему свое недовольство всем происходящим – по крайней мере, те, что посмелее». Читая диалоги, порой забываешь, что они написаны… в 60–40-е годы IV века до нашей эры… Разве не созвучны слова Платона тому, что мы знаем о Сталине и сталинском окружении: «Чтобы сохранить за собою власть, тирану придется их всех уничтожить, так что в конце концов не останется никого ни из друзей, ни из врагов, кто бы на что-то годился».

Можно и дальше продолжать цитировать диалоги Платона о «тиранах» и «тираническом человеке». Но и приведенного, видимо, достаточно, чтобы утверждать, что наряду со специфическими особенностями диктаторского правления в разные эпохи есть и нечто общее: «господствующая личность» не может действовать иначе как от «имени народа». Диктаторы проводят жестокую селекцию своих «соратников» и «друзей»; они не терпят инакомыслия, стремятся поддерживать напряжение в народе, заостряя его внимание на многочисленных врагах. Угроза войны и злых сил абсолютно необходима, чтобы высветить мессианскую роль вождя… Сталин, не зная Платона, выведывал эти же «тайны», читая жизнеописания русских царей.

К 300-летию дома Романовых был выпущен роскошный фолиант наподобие тех альбомов о «великих» руководителях, которые издавались в советское время при Сталине и после него. Сталин, в душе презирая всех русских царей, императоров и императриц, вышедших из рода бояр Романовых, нашел время, чтобы перелистать толстенную книгу. Задержавшись на страницах, где описывалась смерть Александра II после покушения, Сталин прочел: «… в 2 часа 35 минут император, возвращаясь из Михайловского дворца на Екатерининском канале, был смертельно ранен брошенной в него бомбой… Наклонясь к правому плечу Государя, Великий князь спросил, слышит ли его Величество, на что Государь тихо ответил: «слышу»; на дальнейший вопрос о том, как Государь себя чувствует, император сказал: «…скорее во дворец… несите меня во дворец… там умереть». То были последние слова, слышанные очевидцами злодейского преступления…» Сталин захлопнул огромную книгу, может быть, подумав: был бы сильным – так не они тебя, а ты их… Он понимал более чем кто-либо из его соратников: любая власть, даже диаметрально противоположного социального и политического содержания, имеет нечто общее. Она должна быть сильной. Особенно власть диктаторская. Это Сталин хорошо усвоил.

Так же хорошо Сталин усвоил идею, лежащую в основе всех его «тайн»: в обществе необходимо непрерывно поддерживать высокий накал борьбы. В этой борьбе он чувствовал себя уверенно. Для него вся дореволюционная жизнь была борьбой за выживание, за подрыв самодержавных устоев. 20-е годы сложились так, что он смог перевести эту борьбу в плоскость идейного шельмования и политического устранения почти всех, кто думал не так, как он, кто мог хотя бы теоретически претендовать на первые роли. Борьбу за выбор методов и путей развития страны Сталин превратил в борьбу за личное самоутверждение. В 30-е годы борьба по его воле заключалась в физическом уничтожении всех реальных, а главное – потенциально возможных противников. Он так преуспел в этой борьбе, что, думаю, спустя и столетия земляне, если они выживут, будут ассоциировать варварство не только с Тамерланом, Чингисханом, Гитлером, но и с именем Сталина. Он не писал книги «Майн кампф» («Моя борьба»), как Гитлер. Но вся его жизнь и деяния – это действительно его борьба с бесчисленным сонмом врагов: не столько реальных, сколько мнимых, предполагаемых.

Самыми реальными из всех его врагов были фашисты, с которыми он пытался, скорее всего из-за тактических соображений, поддерживать отношения, закамуфлированные под «дружбу». Но в конце концов схватка с гитлеризмом, поставившая на грань краха не только его карьеру, но и всю страну, вновь вынесла его на самую вершину власти и славы. Достигнув апогея своего могущества, он не мог не понимать, что обязан не просто стечению обстоятельств, бесспорности идеи, но прежде всего выбранной методологии. Вся она – в вечной борьбе. Неважно, какая она: борьба с фракционерами, за индустриализацию, коллективизацию, с «космополитами» и множеством других «крепостей», которые должны «взять большевики». В конечном счете лично для него, «вождя», такая борьба – это его самоутверждение, увековечение, обожествление.

Сталин всегда помнил, что для него идея классовой борьбы является основополагающей. Когда были уничтожены помещики и капиталисты, он нашел еще один класс, который нужно было ликвидировать, – кулаков. Наконец, оставшись без явных классовых врагов, Сталин изобрел формулу, по которой они будут всегда. Сидя глубокой ночью в своем кремлевском кабинете, за неделю до зловещего февральско-мартовского Пленума 1937 года, Сталин мучительно искал определение, вывод, в соответствии с которым можно было бы борьбу внутри общества сделать «перманентной». Многократно зачеркнутые и исправленные слова ключевой фразы его будущей речи свидетельствуют, что Сталин долго вынашивал ее. Наконец, как это явствует из стенограммы Пленума, диктатор сформулировал то, что было ему так необходимо. Напомню еще раз: «Чем больше будем мы продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее они будут идти на острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить советскому обществу, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы, как последнее средство обреченных». Дальше в речи еще одна знаменательная фраза: врагов «мы будем в будущем разбивать так же, как разбиваем их в настоящем, как разбивали их в прошлом».

В ставке на бесконечную борьбу, понимаемую однозначно как антагонистическую, жестокую, бескомпромиссную, кроется одна из главных «тайн» сталинской методологии мышления и действия. Даже добившись покорности великого народа, Сталин не успокоился. В январе 1948 года «тиранический человек» (пользуясь определением Платона) вызвал к себе министра внутренних дел СССР С.Н. Круглова и отдал распоряжение: продумать «конкретные мероприятия» по созданию новых, дополнительных лагерей и тюрем особого назначения. В едва слышных токах необъятного Отечества Сталин уловил нечто тревожное. Участились случаи проявления недовольства людей, появились попытки перехода за кордон, некоторые писатели замолчали, как бы протестуя против безысходности сжимающегося обруча единовластия.

– В феврале доложите проект решения, – подытожил Сталин. – Для троцкистов, меньшевиков, эсеров, анархистов, белоэмигрантов нужно создать особые условия…

– Будет исполнено, товарищ Сталин, будет исполнено… – несколько раз повторил послушный ставленник Берии.

Пусть читатель не подумает, что я перепутал даты. Нет. В 1948 году Сталин вновь заговорил о троцкистах, меньшевиках, эсерах, анархистах… Думаю, что он искал «новых врагов» – неотроцкистов, неоменьшевиков, неоэсеров и т. д. Круглов не заставил ждать. В середине февраля Поскребышев передал Сталину документ:

«Центральный Комитет ВКП(б)

товарищу Сталину И.В.

В соответствии с Вашими указаниями, при этом представляем проект постановления Совета Министров об организации лагерей и тюрем со строгим режимом для содержания особо опасных государственных преступников и о направлении их по отбытии наказания на поселение в отдаленные места СССР.

Просим Вашего решения.

В. Абакумов, С. Круглов».

В проекте постановления говорилось, что «троцкисты, террористы, правые, меньшевики, эсеры, анархисты, националисты, белоэмигранты» должны направляться в десятки новых лагерей на Колыме, под Норильском, в Коми АССР, Елабуге, Караганде и других местах. При этом с осужденными предписывалось вести «чекистскую работу по выявлению оставшихся на воле». В отношении заключенных, указывалось в проекте, должно быть «исключено сокращение сроков изоляции и других льгот». Более того, МВД[21] предлагалось «в случае необходимости задерживать освобождение заключенных, с последующим оформлением в установленном законом порядке». Звучит многозначительно: отбывшего срок задерживать «в установленном законом порядке»!

Сталинское «согласен» является лишь еще одним штрихом к его портрету. Для него борьба, насилие, несвобода стали инструментами «созидания» по-сталински. Абсолютизация чего-либо всегда опасна. Абсолютизация классовой борьбы привела Сталина к отрицанию многих подлинных общечеловеческих ценностей. Важнейшие ценности – социальная справедливость, гуманизм, свобода личности – были попраны. Сталинские «тайны» единовластия – это тайны тирании. Если бы был жив Троцкий, уничтоженный «вождем», он мог бы повторить свои слова: «Сталин ведет к термидору».

По мере того как мир постепенно узнавал Сталина не только с помощью Фейхтвангера и Барбюса, находилось все больше людей, которые убеждались, что главная сила Сталина, «тайна» его неуязвимости – в абсолютизации феномена классовой борьбы. Многим даже начинало казаться, что Д.С. Мережковский своим антибольшевистским памфлетом «Царство Антихриста» раньше других увидел смертельную опасность этой абсолютизации. Напомню, что он писал через три года после Октябрьской революции: «Хороша или дурна идея классовой борьбы, благородна или презренна, – мы, живые люди, участники борьбы, палачи или жертвы, кое-что знали о ней, чего Маркс не знал, что и не снилось всем мудрецам социал-демократии. У них идея эта была только в уме; у нас в крови и костях: кровь наша льется, кости трещат от нее». Действительно, Сталин, как никто другой, сделал все, чтобы идея, которая раньше «была только в уме», стала господствующей в политике, экономике, идеологии, культуре, в повседневной жизни. Он не чувствовал себя спокойным, если не слышал, не ощущал конвульсий жертв этой идеи.

После войны, когда в Европе, да, пожалуй, и в мире, зримо наблюдался всеобщий сдвиг влево, могло показаться, что история подтверждает правоту Сталина. Многие стали считать, что железный плуг классовой борьбы скоро вновь начнет вспарывать земную твердь. Тогда, похоже, никто не пытался мыслить планетарно; дамоклов меч ядерного апокалипсиса был еще плохо виден. Пока ветры «холодной войны» не заморозили социальную и общественную активность антиимпериалистических сил, казалось, что дело не ограничится крахом колониальной системы.

Выступления Сталина послевоенного времени по-прежнему посвящены борьбе за восстановление народного хозяйства, борьбе за приоритетное, как и раньше, развитие тяжелой промышленности, борьбе за оживление сельского хозяйства. А ситуация там сложилась крайне напряженная. Первый послевоенный год был неурожайным. Прекращение поставок зерна из США наряду с крайне низким урожаем в европейской части страны создали критическое положение. Но Сталина эти коллизии не могли вывести из душевного равновесия. С отменой карточек пришлось повременить до осени 1947 года. С голодом страна сталкивалась не впервые. Чего стоит, например, сталинский голодный геноцид 1933 года! Сталин вспомнил, что в переломном 1943 году был тоже неурожай. Но фронту помогли американцы, а мирное население вновь стоически, с большими жертвами, пережило беду. Однажды в апреле 1944 года Берия молча положил перед Сталиным доклад наркома внутренних дел Казахской ССР Богданова, адресованный Москве. Верховному было некогда читать, но вечером он перелистал восемь страниц этого доклада. Богданов писал, что неурожай 1943 года вызвал большие трудности: тысячи людей пухли от голода, многие умирали, особенно спецпереселенцы. Сталина больше волновали другие проблемы, но взгляд его зацепился за конкретные факты, приводимые Богдановым:

«Колхозница Ковалева (Каменский район Западно-Казахстанской области), муж которой погиб на фронте, имеет четырех детей, живет в исключительно тяжелых условиях, собирает падаль и отбросы…

Семья колхозницы Федосовой (колхоз имени Ворошилова Андреевского района Алма-Атинской области), у которой 2 сына погибли на фронте, а муж после трех ранений и сейчас находится на фронте, не получает никакой помощи, употребляет в пищу собак и кошек…

В 23 колхозах Зыряновского района Восточно-Казахстанской области большинство из обследованных 110 семей фронтовиков продолжительное время не получали продуктов питания; в ряде колхозов среди детей поголовное опухание, часть находится в безнадежном состоянии…

В колхозе «5 декабря» Зеленовского района Западно-Казахстанской области колхозники вырыли на скотомогильнике труп лошади и мясо разделили между собой…

В колхозе «15 лет РККА» Приуральского района Западно-Казахстанской области покончила самоубийством колхозница Гастель, оставив записку: «Совершаю самоубийство потому, что деться некуда, нет поддержки ниоткуда…»

Тогда он просто отложил доклад в сторону – и без того много забот… А сейчас? Мысль текла по привычному желобку: жертвы неизбежны. Разве не ясно всем, что война продолжает собирать свой скорбный урожай? Среди множества документов – телеграмм, докладов, рапортов о тяжелом положении с продовольствием – я не обнаружил следов конструктивной реакции Сталина, которая бы свидетельствовала о его стремлении как-то помочь.

Я видел много документов с сообщениями о голоде, о котором никогда не информировали ни печать, ни радио. В марте 1945 года, когда Сталину доложили о тяжелом положении в Читинской области, реакции опять не последовало. Правда, Молотов отдал распоряжение направить в Читу дополнительно муку. А в тот год там собрали… по 1,3 центнера зерна с гектара. Берия информировал, что, например, в селе Буторино Белейского района дети крадут корм у свиней… А цензоры, вскрывая письма, направленные на фронт из Читинской области, констатировали: в Моготуйском районе едят дохлых кур; в Сковородино подобрали павших лошадей и съели их; в Улетовском районе съели всю лебеду, крапиву, хмель, корни пырея… Сообщали и о страшном, чудовищном: доведенная до крайнего отчаяния мать семерых опухших от голода детей А.В. Демиденко убила младшую полуторагодовалую дочь и употребила ее в пищу, чтобы спасти остальных… Неимоверно тяжело писать об этом. Такой страшной была для народа война. И эти дикие случаи, казалось, не могут быть прямо отнесены на счет Сталина. Но всю жизнь он был бесчувственным. Для него люди – это «масса», огромная и бесформенная. Страдания и горе «массы», по мысли «вождя», – суровая необходимость, и только. Он считал естественным, что великие цели требуют великих жертв. Сталин всегда думал – и здесь он был не одинок, – что верность революционному радикализму означает и беспощадность на пути к намеченным вершинам. Ведь там будет властвовать он или, в крайнем случае (если не доживет до коммунизма), там будут властвовать его идеи! Если размениваться на мелочи бытия, то можно утонуть в суете повседневности. Настоящий лидер, полагал Сталин, не должен быть сентиментальным. Но об этом он публично говорить не будет. Это тоже его «тайна». Наоборот, пусть все знают, что он «заботится» обо всех.

Многие долгое время думали, что диктаторское правление Сталина держалось прежде всего на его авторитете, духовной, нравственной власти над людьми. Но сам Сталин знал, что это не так. Его главные инструменты – аппарат насилия, сосредоточенный в НКВД, и партия, которую он давно и настойчиво превращал в идеологический «орден». Это уже были не просто «приводные ремни» его воли, а главные элементы той Системы, которую он создал. Именно эти инструменты власти отождествляли социализм и «вождя». То были «тайны» Системы, ее силы и влияния. Но были у него и личные тайны.

Сталин, по-видимому, не вел дневников, был осторожен в записях. Многие документы по его указанию уничтожались. В толстых томах его переписки (собственно, писали, докладывали ему, Сталину, а он лишь решал устно или письменно, оставляя короткие резолюции типа «согласен», «доложите о результатах», «дело продумано плохо» и т. д.) иногда встречаются его пометки: «Прошу эти документы уничтожить. И. Ст.». Как удалось установить, порой уничтожались доклады о выполнении его некоторых указаний по линии НКВД. Сталин был одним из немногих, кто имел право читать зарубежные материалы, в которых он изображался зло, карикатурно, в духе политической сатиры. Для Сталина чтение переводов этих документов играло роль аккумулятора ненависти; он «заряжался» злобой на бесчисленных врагов – в стране и за рубежом.

Например, в августе 1937 года Сталину сообщили, что один из «бывших», поэт Т.Н. Гарин-Михайловский, зарабатывая себе на жизнь, хочет опубликовать в эмигрантской прессе поэму «Пушкин и Сталин». Одновременно с сообщением прислали и текст поэмы, подготовленный в виде диалога «вождя» с великим русским поэтом. Сталин тогда со злобной брезгливостью перелистал страницы рукописи, отпечатанной еще на старинной машинке с «ъ», и остановился на заключительных строках поэмы:

«Сталин (просыпается, протирает глаза, смотрит вокруг и перелистывает тома Пушкина. Один. Кричит.)

Эй, слуги! Мой обед всегдашний

И список ГПУ вчерашний,

Я имя дать одно забыл.

Проклятый Пушкинъ с толку сбил…

(Довольный, потирает себе руки.)

Итак, товарищи, в работе

И в государственной заботе

Течет, как Волга, жизнь моя…

Знай, Пушкинъ – «Русь не ты, а Я!»

Он помнил, какое чувство ненависти овладело им, когда в 1937 году он познакомился с особенно потрясшей его речью Троцкого – «Я обвиняю!», которую тот хотел бы произнести на нью-йоркском ипподроме: «Почему Москва так боится голоса одного человека? Только потому, что я знаю правду, что мне незачем скрывать ее. Я готов представить в международную комиссию расследований документы, факты и свидетельства, в которых и скрыта правда. Я заявляю: если эта комиссия решит, что хоть в малейшей степени я виноват в тех преступлениях, которое мне приписываются Сталиным, я добровольно отдам себя в руки ГПУ. Я делаю это заявление перед всем миром… Но если комиссия найдет, что процессы в Москве – это сознательная и преднамеренная провокация, то я потребую от своих обвинителей занять место на скамье подсудимых».

Такие документы Сталин хранил, пока через какое-то время не отдавал Поскребышеву. Тот многие уничтожил, некоторые сохранились в тайниках архивов.

Вот еще один интересный документ, датированный 1923 годом (месяц не указан) и озаглавленный «Биографические сведения И.В. Сталина». Копия сохранилась в архиве Наркомата национальностей. Назначение и авторство неизвестны, но есть основания предполагать, что документ подготовлен под «руководством» Сталина.

В «Биографических сведениях» подробно расписываются «революционные заслуги» Сталина до Октября. «В октябрьские дни И.В. Сталин состоял членом пятерки (коллектива) для политического руководства восстанием…» Особенно примечательны заключительные строки документа: «Как прежняя, так и в особенности настоящая революционная работа И.В. Сталина имеет огромное значение. Отличаясь неутомимой энергией, исключительным, выдающимся умом и непреклонной волей, тов. Сталин является одной из главных скрытых, поистине стальных пружин революции, которая с несокрушимой силой разворачивает русскую революцию в мировой Октябрь. Старый последователь Ленина, он более чем кто-либо другой усвоил методы и мысли его практической деятельности.

В настоящее время благодаря этому он блестяще восполняет отсутствие Ленина в области не только специально партийной деятельности, но и в области государственного строительства».

Просто не верится, что такой документ мог быть написан кем-то при жизни Ленина. Кто его автор? Зачем были сочинены эти «сведения» о «стальной пружине революции», которая «блестяще восполняет отсутствие Ленина»? Может быть, Сталин, став генсеком и почувствовав, что Ленин больше не вернется к политическому рулю государства и партии, готовился стать его преемником уже в 1923 году? Все это – сталинские тайны…

А.А. Епишев, который, напомню, работал одно время заместителем министра государственной безопасности, рассказывал, что у Сталина была толстая тетрадь в черном коленкоровом переплете, куда он иногда что-то записывал. Едва ли для памяти, ибо она была у него «компьютерной», хотя к концу жизни и начала сдавать. Возможно, содержание этих записей навсегда останется тайной. Я не знаю источника, на который опирался Алексей Алексеевич, но он предполагал, что Сталин какое-то время хранил и некоторые личные письма от Зиновьева, Каменева, Бухарина и даже Троцкого.

Прямой доступ к Сталину имели лишь Берия, Поскребышев и Власик. О существовании этих записей знали только они. Но Поскребышев и Власик, которым больше всего доверял Сталин, незадолго до его смерти были скомпрометированы Берией и устранены из окружения. Словом, накануне смерти «вождя» из этих троих около него оставался один Берия.

Когда к пораженному инсультом Сталину Берия и Хрущев привезли утром врачей (до этого 12–14 часов он оставался без медицинской помощи), сталинский Монстр сразу понял, что это конец. Оставив Хрущева, Маленкова и остальных членов Политбюро возле умирающего Сталина, Берия умчался в Кремль. Кто сегодня скажет, не в сталинский ли сейф кинулся в первую очередь этот новый Фуше? Если да, то куда он мог убрать личные записи «вождя», другие его бумаги?

Берия не мог не видеть, что в последние год-полтора отношение Сталина к нему непрерывно ухудшалось. В свою очередь, и Сталин не мог не догадываться о намерениях Берии. Может быть, генералиссимус оставил распоряжение или даже завещание? Отношение к «вождю» тогда было настолько подобострастным, что окружение исполнило бы, видимо, его волю. У Берии были основания опасаться и спешить. А проникнуть в кабинет Сталина мог только он. Ведь Сталина охраняли его люди. Как бы там ни было, насколько мне удалось установить, сталинский сейф был фактически пуст, если не считать партбилета и пачки малозначащих бумаг. Берия, уничтожив загадочную личную тетрадь Сталина (если она там была), расчищал себе путь на самую вершину. Возможно, мы никогда не узнаем этой сталинской «тайны» – содержания записей в черной тетради. А.А. Епишев был уверен, что Берия очистил сейф до его официального вскрытия. Видимо, это ему было очень нужно.

Сталин имел обыкновение откладывать в особую папку документы, которые почему-либо его заинтересовали, – отдельные письма, шифровки, свидетельства. Так, в начале 1946 года Берия передал Сталину фотокопии личного и политического завещаний Гитлера. (Сталин так надеялся захватить его живым!) Он долго читал переведенные тексты завещаний фюрера, останавливаясь подолгу на некоторых фразах:

«…Я решился перед окончанием земного существования взять в жены девушку… она по своему желанию умирает со мной как моя супруга… Наше желание – быть тотчас же сожженными на месте.

…Приобретенные мною в течение многих лет картины я собирал не для личных целей, а лишь для создания галереи в моем родном городе Линц на Дунае.

…Я не хочу попасть в руки врагов, которые для увеселения своих затравленных масс нуждаются в организуемых евреями зрелищах.

…Я умираю с радостным сердцем… придет сияющее возрождение национал-социалистского движения…»

Сталина, глубже своих соратников понимавшего религиозный смысл, особенно возмутила одна фраза завещания: «Я решился перед окончанием земного существования…» Что же, он надеялся и на загробную жизнь? Не в раю ли?! Сталин очень жалел, что Гитлер избежал международного суда военных преступников, но эти документы, как и некоторые другие, доставленные из Берлина, позволили ему четче увидеть зловещий профиль того, с кем он вел смертельную борьбу все эти годы. А ведь в апреле 1945 года он приказал создать специальную группу, чтобы захватить Гитлера живым… Мог ли он догадываться, что придет время и многие историки, философы, писатели будут его, Сталина, сравнивать с тем, кого он поверг, искать сходные черты, присущие двум диктаторам? Это тоже вечная тайна.

Лежали в папке и другие бумаги, к которым Сталин, по-видимому, обращался. Они сохранились в его фонде. Назову лишь некоторые. В папке письмо Сталину от выпускников Института красной профессуры, подписанное 27 октября 1935 года, где новые специалисты жалуются, что их выселяют из общежития, а «классово чуждые элементы, вроде княжны Багратион, оставляют». Здесь же протокол заседания комиссии о ликвидации Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев. В докладной записке Я. Петерса и П. Поспелова говорится, что в Обществе «преобладают бывшие эсеры и меньшевики, тесно спаянные между собой связями. После убийства Кирова было арестовано 40–50 членов Общества…» Далее сообщается, что в их журнале «Каторга и ссылка» особый упор делается на Бакунина, Лаврова, Ткачева, Радищева, Огарева, Лунина и других. Есть статьи о Ницше и Керенском; в журнале сообщалось, как народовольцы готовили свои бомбы (мол, подозрительно)… Кое-кто в Обществе считает, что «они должны защищать своих членов Общества, арестуемых соввластью…» После чтения Сталиным этой записки судьба Общества была предрешена.

Там же и письмо «вождю» за подписью И.А. Акулова с предложением соорудить памятник на Перекопе и Чонгаре. Резолюция: «В архив. Вопрос отложен. Средств пока нет». Письмо друга Светланы Аллилуевой А.Я. Каплера из тюрьмы с просьбой о направлении на фронт; записка Берии об информации югославского генерала Стефановича относительно судьбы сына Якова, с которым он одно время вместе находился в плену; доклад Круглова о доставке в декабре 1945 года из Праги «Русского заграничного архива». Письма Сталину от Г. Ягоды, К. Радека, В. Зощенко, А. Жданова, О. Серовой, многих других. Со временем некоторые передавались в личный архив, другие, видимо, уничтожались. В «Личной переписке» кроме служебных бумаг немало писем, адресованных непосредственно «вождю». Знакомство с этими документами также позволяет приподнять часть полога, которым диктатор укрывал свои «тайны». В закрытом обществе, которое создал Сталин, естественно, ни о какой гласности, информированности народа не могло быть и речи. Людьми, которые знают как можно меньше, руководить легче. Этим «минимумом» занимались Жданов, Суслов и их выученики.

Существует еще одна тайна, которую едва ли когда удастся полностью раскрыть: смерть жены Сталина. Официальные заявления и различные версии известны давно. Но, пожалуй, ни одна из них не убедительна. Я просто выскажу одно соображение. В архиве есть любопытный документ, адресованный М.И. Калинину: прошение о помиловании Александры Гавриловны Корчагиной, заключенной лагеря на Соловках. Прошение написано фиолетовым карандашом на нескольких листках школьной тетради 22 октября 1935 года.

Как явствует из пространного письма, член партии А.Г. Корчагина пять лет работала домработницей в семье Сталина. Была арестована, когда один из заключенных, работавших ранее в Кремле, некий Синелобов, дал показания о том, что она-де говорила, будто Надежду Сергеевну застрелил сам Сталин. В письме Корчагина не очень убедительно отрицает этот факт, ссылаясь на официальную версию о «разрыве сердца» своей хозяйки. Упоминаемые в прошении Буркова, Синелобов (инициалов в тексте нет), сожитель Корчагиной охранник Я.К. Гломе, безымянный секретарь партячейки интересовались у домработницы: почему о причине смерти не указали в газетах? Из прошения явствует, что официальная версия смерти многих не удовлетворила, тем более, как пишет Корчагина, Сталин тогда же, в ночь смерти, вернулся на кремлевскую квартиру, видимо, следом за женой. По всей вероятности, эти разговоры, дошедшие до Сталина, напугали его, и он решил не только убрать Корчагину, но и фактом ее ареста заставить замолчать всех, кто что-либо знал об этом деле. Именно – замолчать.

В конце 1935-го – начале 1936 года судили по-сталински. Корчагина пишет Калинину, что угрозы следователя Когана принудили ее признать обвинение, а затем она без суда была сослана в Соловецкий лагерь. К письму приложено заключение особо уполномоченного НКВД Луцкого, которое гласит, что А. Г. Корчагина «проходит по делу о контрреволюционных террористических группах в правительственной библиотеке, в комендатуре Кремля и др.». Резолюция «всесоюзного старосты» лаконична: «Отклонен. М.И. Калинин. 8.III.36 г.».

Следует добавить, что в то время многие считали, что Аллилуева не покончила с собой, а ее застрелил Сталин, в приступе гнева не захотев больше терпеть своенравности жены, имевшей твердый характер. И эта версия не выглядит нереальной, учитывая моральный облик «вождя». У него ни разу не дрогнула рука, не шевельнулась мысль, когда он отправлял на гильотину беззакония своих друзей, товарищей по Политбюро, боевых соратников по гражданской войне, близких родственников. Нельзя, конечно, исключать и того, что Надежда Сергеевна не просто устала от бессердечия мужа, но и выразила таким трагическим способом свой протест против того, что знала.

Среди личных тайн, а их немало, – одна, связанная со старшим сыном Яковом. По ряду свидетельств есть основания полагать, что делались одна-две попытки организовать побег из плена старшего лейтенанта Я. Джугашвили. Об этом, в частности, пишет Д. Ибаррури. Сталин хотел не столько спасти сына, сколько обезопасить себя. Он боялся, что фашисты могут «сломать» Якова и использовать его против отца. Но постепенно немцы все реже стали упоминать о Джугашвили, а потом и замолчали совсем. Пожалуй, полностью Сталин успокоился лишь тогда, когда нарком внутренних дел доложил ему 5 марта 1945 года:

«Государственный Комитет Обороны

товарищу Сталину И. В.

В конце января с. г. Первым Белорусским фронтом была освобождена из немецкого лагеря группа югославских офицеров. Среди освобожденных – генерал югославской жандармерии Стефанович, который рассказал следующее.

В лагере «Х-С» г. Любек содержался ст. л-т Джугашвили Яков, а также сын бывшего премьер-министра Франции Леона Блюма – капитан Роберт Блюм и другие. Джугашвили и Блюм содержались в одной камере. Стефанович раз 15 заходил к Джугашвили, предлагал материальную помощь, но тот отказывался, вел себя независимо и гордо. Не вставал перед немецкими офицерами, подвергаясь за это карцеру. Газетные сплетни немцев обо мне – ложь, говорил Джугашвили. Был уверен в победе СССР. Написал мне свой адрес в Москве: ул. Грановского, дом 3, кв. 84.

Берия».

Безуспешные меры, которые Сталин с Берией предпринимали, чтобы вызволить Якова (или не дать ему «заговорить»), оказались ненужными. Но эти тайны из разряда тех, которые скрыты навсегда.

К концу жизни, по мере того как силы покидали «вождя», он все чаще задумывался: что достанется после него историкам? Какие «следы» он оставил для них? Каково его документальное и эпистолярное наследие? Видимо, этим объясняется то, что года за полтора до своего 70-летия Сталин поручил Маленкову внимательно посмотреть архивы: какие материалы, связанные с Лениным и им, Сталиным, остались неизвестны? Есть основания считать, что Ленин интересовал его меньше. Но, будучи исключительно хитрым человеком, Сталин понимал, что в «соседстве» с Лениным эта «инвентаризация» архивов не вызовет ни сейчас, ни позже особых кривотолков и сомнений. Сделать это было нетрудно, поскольку почти все основные архивы находились в ведении МВД. Через 8–10 месяцев министр внутренних дел С. Круглов доложил:

«ЦК ВКП(б)

товарищу Маленкову Г.М.

Архивными органами МВД систематически проводится работа по выявлению и учету хранящихся в архивах подлинных документов, написанных В.И. Лениным и И.В. Сталиным.

В течение 1948 года был проведен полистный осмотр 190 000 дел документальных материалов 38 важнейших архивных фондов: ЦИК, СНК СССР и РСФСР, СТО СССР, Наркомнаца, НКВД СССР, Наркомпроса, ВСНХ, газеты «Известия», Управления делами Реввоенсовета Республики и других.

В результате полистного просмотра указанного количества документальных материалов было выявлено и передано в ИМЛ 1203 автографа и копии с подлинных документов, написанных В.И. Лениным и И.В. Сталиным…

В этом году в архиве Октябрьской революции и социалистического строительства с этой целью будет просмотрено 58 000 дел.

28 января 1949 года.

Министр внутренних дел С. Круглов».

Судя по некоторым данным, Маленков не один раз докладывал Сталину о результатах таких «ревизий». Думается, что далеко не все документы попали в ИМЛ. Сталин очень заботился о том, чтобы в истории о нем осталось лишь то, что он разрешил. Поэтому неудивительно, что многих подлинных документов в архивах нет, а на копиях не воспроизведены его резолюции. Это тоже чисто сталинские «тайны». Многие из них действительно раскрыть непросто.

Когда сразу после войны военные доложили ему, что чехословацкое правительство намерено передать в дар СССР «Русский заграничный архив», он распорядился организовать прием и просмотр документов фонда. Тот же Круглов доложил 3 января 1946 года, что под руководством НКВД в Москву доставлено 9 вагонов документов (архивы правительства Деникина, Петлюры, личные архивы Алексеева, Савинкова, Милюкова, Чернова, Брусилова и многих других русских деятелей). Там были книги и материалы по истории Октябрьской социалистической революции и гражданской войны. Для приема документов привлекались специалисты из Академии наук – И. Никитинский, С. Богоявленский, И. Минц, С. Сутоцкий, но руководили всем этим и докладывали Сталину о содержании и дальнейшей судьбе архива высшие чины НКВД. Ряд документов надолго осел в его шкафах и сейфах. Например, в результате разбора «Русского заграничного архива» сотрудники НКВД обнаружили рукопись А.А. Брусилова, бывшего царского генерала, командующего Юго-Западным фронтом в Первой мировой войне, который осуществил знаменитый прорыв, вошедший в историю как «брусиловский». С 1920 года он служил в Красной Армии, был инспектором кавалерии РККА, состоял с 1924 года при РВС СССР для особо важных поручений. Рукопись «Мои воспоминания», завершенная в 1925 году во время лечения в Карловых Варах (в следующем году Брусилов умер), явно не предназначалась для публикации в СССР.

В записке, приложенной к рукописи, Брусилов пишет: «…ведь всем понятно, что в СССР я не мог бы ничего написать. Оставляю эти тетради на попечение дружественных людей за границей и прошу их не обнародовать вплоть до моей смерти… Если в Европе люди хотят спасти порядок, семью, отечество, – пусть поймут мою ошибку и не повторят ее. Наши политические партии спорили и ссорились, пока не погубили Россию!»

На этой записке лежит печать смятения патриота России, не сумевшего в свои 70 с лишним лет понять и принять революционный Октябрь. Для Сталина же эта записка стала еще одним «доказательством» его правоты в том, что касается недоверия к спецам.

Сталин мог все превратить в тайну. Даже переписные листы июля 1938 года, в которых указаны члены семей руководящей верхушки, принесли диктатору для рассмотрения. Сталин водил карандашом по спискам:

…Берия Нина Теймурадовна, грузинка, научный работник, сын Сергей, 14 лет.

Каганович Мария Марковна, дочь Майя и сын Юрий.

Ворошилова Екатерина Давыдовна.

Жемчужина Полина Семеновна, дочери Светлана Вячеславовна Молотова и Рита Ароновна Жемчужина.

Андреева – Дора Моисеевна Хазан, дочь Наталья Андреевна…

Красный карандаш Сталина ставил ему одному понятные галочки, «инвентаризировал» близких лиц из его окружения. Жирно подчеркнул фамилию собственного счетчика – Харитонов И.С. Секреты, тайны… Без них общество, которое он создавал, существовать не могло.

Вся жизнь Сталина окутана почти непроницаемой пеленой, похожей на саван. Он постоянно следил за всеми своими соратниками. Ни словом, ни делом тем ошибаться было нельзя. Стоило Н.А. Вознесенскому, способному на резкие и смелые суждения, где-то переступить невидимую грань дозволенного, как судьба его круто изменилась. Об этом соратники «вождя» хорошо знали. Берия регулярно докладывал о результатах наблюдений за окружением диктатора. Сталин, в свою очередь, следил за Берией, но эта информация не была столь полной. Содержание докладов было устным, а значит, и сверхтайным.

Сталин любил копаться в списках партийных, государственных, дипломатических, военных работников, оставляя нередко против отдельных фамилий одному ему понятные меты. Они могли означать избрание или неизбрание в ЦК, Верховный Совет, передвижение по вертикали или по горизонтали, а иногда и самое худшее. Причины, мотивы этих решений определялись, видимо, степенью личной преданности «вождю» и какими-то еще, только ему известными критериями.

Большим руководителям, находящимся на виду у множества людей, трудно беречь личные тайны. В демократическом обществе в этом нет нужды. Во времена Сталина государственной тайной особой важности были данные о составе семьи члена Политбюро, его привязанностях и вкусах, его отношении к тем или иным вопросам и проблемам. Таинственное в своей засекреченности и безликости руководство было призвано лишь создавать фон «окружения», «соратников», «единомышленников». В арсенале у Сталина и Берии всегда была наготове версия о возможном «заговоре», «покушении», «теракте». Сталин действительно боялся, смертельно боялся покушений. Он полагал, что в обществе могут (должны!) быть люди, подобные народовольцам, эсерам, которые делают особую ставку на террор. Сталин всю жизнь ждал покушения. А его не было… «Вождь» недооценил своих способностей заставить замолчать, притихнуть великий народ. Тех, кто знал, каким виделся социализм изначально, диктатор уничтожил, а молодые, новые поколения, благодаря сталинской демагогии, считали, что социализм и должен быть таким, каким его строил Сталин. Окружение знало об этом патологическом страхе «вождя» и патологически боялось навлечь на себя подозрения, которые могли стать роковыми. Эту «тайну» знали все соратники Сталина.

Закрытость общества начинается с руководства. Сталин здесь многого добился. Свету гласности предавалась лишь самая малая толика его личной жизни. В стране были тысячи, миллионы портретов, скульптур, бюстов загадочного человека, которого народ боготворил, обожал, но совсем не знал. Сталин умел хранить в тайне силу своей власти и своей личности, предавая народному обозрению лишь то, что предназначалось для ликования и восхищения. Все остальное было укрыто невидимым саваном.