Арсенал обороны

В середине ноября 1940 года «Известия» опубликовали коммюнике о поездке Председателя Совнаркома и народного комиссара иностранных дел В.М. Молотова и о переговорах с германскими руководителями. Сообщалось, что «в рамках дружественных отношений, существующих между двумя странами, в атмосфере взаимного доверия» состоялся обмен мнениями между В.М. Молотовым и рейхсканцлером А. Гитлером, министром иностранных дел И. Риббентропом, а также рейхсмаршалом Г. Герингом и заместителем Гитлера по НСДАП Р. Гессом. Но в действительности никакого «взаимного доверия» как раз не было. Молотов, прибывший 12 ноября на Ангальтский вокзал Берлина, выглядел настороженным. С каждым часом настороженность и недоверие к «друзьям» росли. Когда Молотова проводили в кабинет Гитлера, он поразился его величине – огромное мрачноватое помещение, похожее на банкетный зал. Фюрер в своем зеленовато-мышином френче в углу кабинета был едва виден. Протягивая мягкую потную ладонь, Гитлер немигающими глазами внимательно оглядывал советского наркома.

Без обиняков фюрер приступил к излюбленной теме: страны «оси» накануне своего триумфа. Скоро Британская империя будет продана с молотка. Нужно решить, каким должен быть мир после утверждения «нового порядка». В этом заинтересованы Германия и, как он, фюрер, надеется, Россия. С подчеркнутым цинизмом нацистский диктатор, взмахивая рукой с красной повязкой со свастикой в центре, вел речь о разделе сфер влияния в мире. Молотов с невозмутимым каменным лицом слушал фюрера, не перебивая. Но когда Гитлер иссяк и обратился к высокому советскому представителю, надеясь услышать его мнение о немецких проектах будущего мира, тот холодно заметил, что, по его мнению, нет смысла обсуждать подобные комбинации. Острый нос Гитлера вздернулся еще выше. А Молотов, не обращая внимания на обескураженность фашистского лидера, негромким голосом стал задавать неприятные вопросы: что делает немецкая военная миссия в Румынии, почему германские войска направляются в Финляндию…

Гитлер как-то сразу потерял интерес к переговорам и предложил их продолжить завтра. Партнеры из большевистского и фашистского лагерей опасались друг друга. Дух глухого недоверия витал в кабинетах Гитлера и Риббентропа, когда туда приходил Молотов. Стороны уже понимали, что заключенные год назад соглашения – мертворожденные. Они были нужны каждой из сторон для своих целей. Германии – ввести в заблуждение СССР, развязав тем самым себе руки. Советскому Союзу – выиграть время. Шла большая игра. Каждая из сторон считала, что она выигрывает. Молотов, возвращаясь ночью в берлинский отель «Бельвю», чувствовал неуверенность гитлеровских бонз. Постарался успокоить себя старым доводом: немцы не могут позволить себе повторения ошибки Первой мировой войны – вести войну на два фронта.

И, судя по всему, успокоил. Потому что и после визита в Берлин Молотов по-прежнему считал, что немецкая сторона будет пока соблюдать подписанные в 1939 году советско-германские соглашения. У Сталина же подспудно начало расти недоверие к германской политике. Он еще не знал, что почти в то же самое время, когда Молотов находился в имперской канцелярии, генерал-полковник Ф. Гальдер, начальник Генштаба сухопутных войск, докладывал Главнокомандующему сухопутных войск вермахта генерал-фельдмаршалу В. Браухичу последний вариант Директивы № 21 (план «Барбаросса») о нападении на Советский Союз. Вероломные правители рейха, расточая улыбки на переговорах, форсировали военные приготовления, которые вступили в решающую фазу. Гитлер, слушая доклад Браухича и Гальдера о завершении подготовки плана, который он подпишет в декабре, заявил:

– Я не сделаю такой ошибки, как Наполеон. Когда я пойду на Москву, то выступлю достаточно рано, чтобы достичь ее до зимы.

Гитлер одобрил время начала Восточной кампании – 15 мая 1941 года. Ее продолжительность, как ориентировочно указывали гитлеровские «планировщики», – восемь недель, т. е. менее двух месяцев. Так разворачивались события в Берлине.

А в западных столицах гадали: как будут развиваться советско-германские отношения дальше? Берия докладывал Сталину агентурные сведения из Парижа, где полагали, что не исключен «германо-советский военный договор». Сталин не стал читать дальше, углубился в содержание беседы французского посла Наджиара, записанной службой Берии. Тем более что посол говорил о нем, Сталине. «Вождя» это всегда особенно интересовало. Наджиар сказал своему собеседнику: «Сталин – это Бoг русских. Они уничтожили иконы для того, чтобы заменить их изображением Сталина. Христос изображался раньше в нимбе, посмотрите, Сталин тоже изображается в свете… Русские свергли царя для того, чтобы вернуться к еще худшему царю. Они всегда хотят чего-то сверхъестественного, сверхчеловеческого. В Англии, например, промышленность достигла большого расцвета, но все это складывалось постепенно, нормально. А здесь сообщают, что рабочий работает на 20 станках, а другой перевыполнил норму на 300 %. А то, что ежедневно выпускается никуда не годная продукция, во всем ощущается недостаток, они не замечают… В целом положение у русских не из лучших не только из-за войны с Финляндией, а из-за их системы… Русские поступили с нами низко. Сталин мог бы сказать нам на переговорах: вы требуете от нас вещей, которые не могут быть практическими (так в тексте. – Прим. Д.В.). Он мог бы даже заключить договор с Германией, договор о ненападении, но сами они должны были остаться нейтральными, не правда ли?»

Сталин, отложив бумаги, долго смотрел в одну точку, вновь прокручивая в памяти события конца лета и осени 1939 года. К тому, что о нем говорили и писали на Западе как о безжалостном диктаторе, он уже привык. А как еще могут о нем, твердом руководителе, говорить враги? Прервав размышления, он вернулся к текущим делам.

Сталин, продолжая верить созданным вместе с Молотовым мифам о том, что «немцы пока будут придерживаться пакта», что они «не решатся вести войну на два фронта», стремился тем не менее форсировать оборонные приготовления, которые, судя по многим документам (планам создания новых укрепрайонов, технического перевооружения войск, создания дополнительных стратегических запасов и др.), были рассчитаны не менее чем на два-три года. Хотя Сталин должен был бы учесть, что после падения Франции Гитлер фактически с одним фронтом покончил. Конечно, если бы эти два-три года история (а точнее, Гитлер) предоставила стране для выполнения задуманного, многое, возможно, было бы по-другому. Но просчеты политического и стратегического характера, допущенные Сталиным, которых я еще коснусь в этой главе, поставили страну в исключительно сложное положение. Усилиями диктатора, советских органов, наркоматов делалось немало для форсированного решения оборонных задач. Потенциал для этого был. Индустриальная база страны за 30-е годы стала одной из самых мощных в мире, хотя в качественном отношении была невысокой. Во главе наркоматов, игравших первостепенное значение в деле обороны, стояли волевые организаторы И.Ф. Тевосян, В.А. Малышев, А.И. Шахурин, И.А. Лихачев, Д.Ф. Устинов, Б.Л. Ванников и другие.

Накануне войны Сталину, вынужденному вплотную заняться оборонными вопросами, удалось распознать в обычных командирах производства самоотверженных руководителей промышленности, которые в критические месяцы войны смогли вместе с огосударствленной партией сделать, казалось бы, невозможное в налаживании производства боевой техники и оружия за фантастически короткие сроки. Сталин знал всех наркомов, многих директоров заводов лично, часто вызывал их к себе для доклада вместе с ведущими конструкторами. Как свидетельствуют, например, Ванников и Устинов, Сталин довольно быстро схватывал основную суть процессов производства, тенденции, технологические особенности и трудности. Но преодоление этих трудностей, как всегда полагал Сталин, возможно только при условии предельного напряжения и мобилизации всех человеческих сил. В предвоенные годы, вспоминал Ванников, оборонной промышленностью во многом занимался сам Сталин, хотя ее шефом, согласно распределению обязанностей между руководителями партии и правительства, был Н.А. Вознесенский, роль которого в войне пока, к сожалению, описана недостаточно. А она значительна. Сталин, не будучи специалистом в работе с конструкторами, производственниками, руководствовался обычно не реальными научно-техническими возможностями, а больше полагался на метод нажима, подстегивания и откровенных угроз. Как пишет Ванников, после окончания одного из заседаний Сталин сказал:

– Конструкторы всегда оставляют для себя резерв, они не показывают полностью имеющихся возможностей; надо из них выжимать побольше.

И Сталин «выжимал». В мемуарах Устинова приводится поразительный факт, когда одна из артиллерийских систем была создана за невиданно короткие сроки – восемнадцать дней. «Если бы существовала регистрация рекордов скоростного проектирования, то создание 152-мм гаубицы Д-I заняло бы, без сомнения, самое видное место в их числе. 76-мм пушка, принятая на вооружение в 1939 году, создавалась восемнадцать месяцев, и по довоенным меркам это считалось очень коротким сроком. Сравните: восемнадцать месяцев – и восемнадцать дней!» Так люди работали в годы войны. Но и перед войной Сталин, беседуя с создателями новых образцов вооружения, всегда ставил предельно короткие, казалось бы, нереальные сроки. При этом неисполнение их грозило самым худшим.

При решении оборонных вопросов единовластие Сталина нередко оказывало исключительно отрицательное влияние. Например, накануне войны маршал Г.И. Кулик, занимавший в то время пост начальника Главного артиллерийского управления, предложил увеличить калибр танковых орудий. Кулик вместе с Ждановым настаивал снять с вооружения 45– и 75-миллиметровые пушки и заменить их 107-миллиметровыми. Сталин сразу согласился, помня по гражданской войне пушку такого же калибра. Но он не учитывал, что то было полевое орудие, а здесь нужна была иная система, обладающая большой бронебойностыо. Сталину, Жданову и Кулику пробовали робко возражать специалисты – нарком вооружения Ванников, директора заводов Елян, Фрадкин. Все было напрасно. Доводы и аргументы, основанные на научных, инженерных расчетах, Сталина не убеждали. Собрались вновь. Как вспоминал Ванников, разговор принял уже другой, зловещий характер. Сталин жестко бросил, обращаясь к присутствующим:

– Ванников не хочет делать 107-миллиметровые пушки для танков…

Жданов тут же поддержал Сталина:

– Ванников всегда всему сопротивляется, это стиль его работы…

Дальше спорить было бесполезно и явно небезопасно.

После этих разговоров Сталин просто подписал подготовленное Ждановым постановление. В результате буквально накануне войны было остановлено производство танковых орудий меньшего калибра. Это было грубой ошибкой. Война вскоре заставила отменить некомпетентное решение Сталина и вернуться к выпуску старых орудий. Но сколько времени было упущено! Сколько было потрачено сил и средств на восстановление ликвидированного производства! Спустя месяц после начала войны Сталин нашел виновников – Кулика и Жданова, ругался, возмущался… Однако в своей долгой тираде на Политбюро даже не вспомнил, что роковая ошибка была допущена непосредственно им. Сталин ошибки признавать не умел и не любил. Тем более он не мог прощать другим те ошибки, которые совершил сам.

Оборонным вопросам была фактически посвящена XVIII партийная конференция, состоявшаяся в феврале 1941 года. В докладе быстро выдвигавшегося секретаря ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкова «О задачах партийных организаций в области промышленности и транспорта» были рассмотрены вопросы о возможном переводе промышленности на военные рельсы. Предусматривалось по предложению Сталина увеличить в 1941 году прирост промышленной продукции на 17–18 %. И это тогда не выглядело нереальным. Например, в 1940 году по сравнению с 1939 годом оборонная промышленность увеличила свое производство на 27 %! Мы сегодня спокойно и буднично относимся к этим проявлениям подвижничества советских людей. Часто мысль, привычно скользя по критическим желобкам осуждения тоталитаризма, как бы абстрагируется от того факта, что кроме негативного, тяжелого, непростительного существовал такой поразительный социальный феномен, как трудовая активность и подвижничество советских людей. Правда, часто людьми двигал и страх. Обходясь обычно предельно элементарным минимумом жизненно необходимых благ, миллионы тружеников превращали в материальную плоть планы, которые сегодня кажутся фантастическими! Народ был готов жертвовать очень многим, лишь бы обеспечить безопасность Отечества. И это не просто слова. Если ассигнования на оборону в годы первой пятилетки составляли лишь 5,4 % всех бюджетных расходов, то в 1941 году они возросли до 43,4 %. Страна до предела затянула на поясе сталинский ремень.

Сталину еженедельно докладывали о состоянии и ходе технического перевооружения армии и флота. 1 июня 1940 года он несколько раз подчеркнул красным карандашом в справке численность новых танков KB – 625, Т-34–1225… Самолетов новых марок было лишь около 20 %. Не лучше обстояло дело и с другими видами вооружений.

После каждого такого анализа Сталин с еще большей жестокостью диктовал свою волю наркомам, конструкторам, директорам заводов. Он торопил и требовал: «Сделать во что бы то ни стало!» Невыполнение его указаний могло привести к самому худшему. Это все понимали. Но действовали не только угрозы. Люди сознавали, что страна должна выстоять в приближающейся войне, а для этого нужно сделать невозможное. И они делали… К началу гитлеровского нашествия промышленность выпустила 2700 самолетов новых типов, 4300 танков, около половины – новых образцов.

Наряду с чрезвычайными мерами по наращиванию военного производства везде насаждалась жесткая дисциплина. Были, в частности, резко ужесточены требования к нарушителям трудовой дисциплины, широко применялись строгие административные и юридические меры. В 1940–1941 годах Сталину несколько раз докладывали о выполнении Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 года (о переходе на восьмичасовой рабочий день, запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и др.). Количество прогулов сократилось, дисциплина на производстве под воздействием страха стала выше. Однако Сталин каждый раз говорил Поскребышеву:

– Усилить и продолжить эту работу! Передайте в наркоматы: считать достигнутое в борьбе за дисциплину только началом.

Одновременно Сталин с помощью Мехлиса (теперь уже наркома Государственного контроля СССР), партийных органов резко ужесточил спрос с руководящих работников, держа под постоянным контролем выполнение ими своих обязанностей. По его настоянию, например, на XVIII партийной конференции были приняты необычные меры. Шестерых членов Центрального Комитета, в том числе М.М. Литвинова, Е.А. Щаденко, «как не обеспечивших выполнение обязанностей членов ЦК ВКП(б)» перевели из членов в кандидаты ЦК. Одновременно были исключены из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б) пятнадцать человек (в том числе П.С. Жемчужина – жена В.М. Молотова); девять человек были исключены из состава Центральной ревизионной комиссии «как не обеспечившие выполнение своих обязанностей». Наркомы М.М. Каганович, М.Ф. Денисов. И.П. Сергеев, З.А. Шашков, А.А. Ишков, В.В. Богатырев были предупреждены в специальном постановлении партийной конференции, «что если они не исправятся, не будут выполнять поручения партии и правительства, то будут выведены из руководящих органов партии и сняты с работы». Для некоторых эти предупреждения стали роковыми.

Освободившиеся места в ЦК по предложению Сталина заняли в основном военные, в том числе Г.К. Жуков, А.И. Запорожец, И.В. Тюленев, М.П. Кирпонос, И.С. Юмашев, И.Р. Апанасенко и некоторые другие. Словно чувствуя, что в подготовке к защите страны, наряду со сделанным, было допущено немало крупных ошибок, Сталин спешил, страшно торопился. Накануне войны он работал по 16–17 часов в сутки, его желтые зрачки словно бы потемнели от недосыпания и усталости. Он стал еще более безжалостным и к себе, и к окружающим, по сути, требуя от всех безусловной жертвенности.

Сталин понимал, что от мобилизации всех ресурсов страны зависит ее способность вынести грядущие испытания, хотя он не думал, не хотел верить, что они так близки. ЦК партии в «целях полной координации действий советских и партийных организаций и безусловного обеспечения единства в их руководящей работе» постановил назначить 6 мая 1941 года И.В. Сталина, секретаря ЦК партии, одновременно и Председателем Совета Народных Комиссаров СССР. На его плечи легла колоссальная ответственность и нагрузка. Будучи по натуре человеком жестоким, Сталин, решая оборонные задачи, поднимал «планку» требований максимально высоко, обычно на грань человеческих возможностей. С этого времени ночная работа для него стала неизменным правилом. На такой режим, как мы помним, перешли и наркоматы, многие центральные учреждения. Ритм и темп жизни страны заметно изменились. Ее пульс бился мощно и учащенно.

Сталин уделял большое внимание ведущим конструкторам оборонных отраслей промышленности страны. Я уже говорил, что с большинством из них он был лично знаком, часто встречался при обсуждении различных технических и организационных вопросов в Кремле. Решения Сталина были неизменно жесткими, даже безжалостными. Их выполнение всегда требовало жертв. Например, чтобы ликвидировать отставание в авиационной промышленности, по настоянию Сталина Политбюро ЦК ВКП(б) в сентябре 1939 года приняло решение о строительстве в течение 1940–1941 годов девяти новых авиационных заводов! Столько же заводов было решено реконструировать. Авиапромышленность стала работать по жесткому графику. Ее нарком ежедневно докладывал в ЦК о количестве выпущенных самолетов и моторов. Люди не уходили из цехов, лабораторий, конструкторских бюро по нескольку суток. В количественном отношении авиационная промышленность добилась резкого скачка, но новые типы самолетов начали создаваться только во второй половине 1940 года.

Однако естественно, что подобный форсаж в создании авиационной (и другой) техники имел и серьезные издержки. Качество выпускаемых самолетов было весьма невысоким. Это сразу же привело к росту катастроф и аварий в Военно-Воздушных Силах. Ежедневные сводки потерь военной авиации были обескураживающими. Но Сталин видел в этом явлении не столько технические и технологические изъяны производства, эксплуатации и несовершенство самих летательных аппаратов, сколько вину летного состава, вредительство. В начале апреля 1941 года, раздраженный после чтения очередной сводки об авариях и катастрофах, Предсовнаркома потребовал подготовить проект приказа наркома обороны и доложить ему.

12 апреля Тимошенко и Жуков доложили Сталину проект приказа, в котором, в частности, говорилось:

«Главный Военный Совет Красной Армии, разобрав вопрос об авариях и катастрофах в авиации Красной Армии, установил, что аварии не только не уменьшаются, но все более увеличиваются из-за расхлябанности летного и командного состава авиации, ведущей к нарушениям элементарных правил летной службы. Из-за расхлябанности ежедневно при авариях и катастрофах в среднем гибнут 2–3 самолета, что составляет в год 600–900 самолетов. Только за неполный первый квартал 1941 года произошли 71 катастрофа и 156 аварий, при этом убито 141 человек и разбито 138 самолетов».

Далее нарком приказал снять генерал-лейтенанта авиации Рычагова с поста начальника Главного управления ВВС Красной Армии, предать суду ряд командиров авиационных частей.

Проект приказа, на котором есть поправки Жданова и Маленкова, был одобрен Сталиным с выразительным добавлением:

«То-щу Тимошенко

Согласен, с той, однако, оговоркой, чтобы в приказ был включен абзац о т. Проскурове и чтобы т. Проскуров был предан суду наравне с т. Мироновым[15]. Это будет честно и справедливо.

И. Сталин».

Непростое положение было с производством танков, артиллерии, боеприпасов. Конструкторы М.И. Кошкин, А.А. Морозов и Н.А. Кучеренко за короткие сроки создали прекрасный средний танк Т-34, всеми признанный как лучшая боевая машина Второй мировой войны. Но таких машин, вместе с KB (тяжелым танком), к началу войны армия получила лишь около двух тысяч. Советским ученым удалось накануне войны создать принципиально новое реактивное оружие. Установка БМ-13 («катюша») в течение 10 секунд выпускала 16 снарядов, обеспечивая высокую эффективность массированного огня. Но лишь с началом войны промышленность смогла приступить к выпуску реактивных снарядов, применение которых в Великой Отечественной войне сыграло важную роль.

Эти примеры свидетельствуют не только об огромных творческих возможностях научной, инженерной мысли в нашей стране, но и о способности государства мобилизовать миллионы людей. В то же время давали себя знать скрытые, да и прямые, угрозы тяжелой кары, которая могла последовать в случае производственного неуспеха.

По предложению Сталина самоотверженный труд создателей нового оружия был высоко отмечен государством. Так, в октябре 1940 года крупнейшие конструкторы Ф.В. Токарев (стрелковое вооружение), Н.Н. Поликарпов (авиация), Б.Г. Шпитальный (артвооружение), В.Г. Грабин (артиллерийские системы), А.С. Яковлев (авиация), А.А. Микулин (авиамоторы), В.Я. Климов (авиамоторы), И.И. Иванов (артиллерийские системы), М.Я. Крупчатников (артиллерийские системы) были удостоены звания Героя Социалистического Труда. Достижения конструкторской мысли опережали технологические и производственные возможности. Сказывалась некомпетентность некоторых руководителей, например Г.И. Кулика, который накануне войны из-за своих необоснованных решений допустил серьезное отставание производства противотанковых и зенитных средств.

Война стучалась в дверь, а производство новейших образцов оружия и боевой техники только разворачивалось. В книге «Военная экономика СССР в период Отечественной войны», написанной Н.А. Вознесенским в 1948 году, отмечалось: «Война застала советскую военную промышленность в процессе освоения новой техники, массовый выпуск современной военной техники не был еще организован». Во многих вновь формируемых соединениях ощущался огромный голод в вооружении. Особенно это было заметно в танковых и моторизованных дивизиях.

Сталин действовал своими обычными методами – угрозы, давление, смена руководителей, принятие специальных решений, направление комиссий на места. В конце 1940 года он поручил Ворошилову проверить работу танковых заводов. В январе 1941 года Маршал Советского Союза направил Сталину и Молотову записку по итогам проверки четырех заводов.

«О состоянии танкостроения

Производство танков KB на Кировском заводе освоено. На 1.1.1941 г. заводом изготовлено и сдано военной приемке 243 танка при годовом плане 243 шт.

На Харьковском заводе на 1.1.1941 г. Красной Армии сдано 115 штук танков Т-34 при годовом плане в 500 штук. Танк Т-40 (амфибия) прошел всесторонние войсковые и полигонные испытания. Результаты испытаний показали, что танк Т-40 удовлетворяет тактико-техническим требованиям Красной Армии. В декабре 1940 г. в Ленинграде изготовлено два танка Т-50, которые в настоящее время проходят испытания».

Прочитав доклад, Сталин дал жесткие сроки ряду наркоматов и заводов по выпуску новых сортов танковой брони и производству бронекорпусов, башен и моторов. Ему казалось, что дело пошло.

Когда Сталину после XVIII партийной конференции доложили о том, как много боевой техники не хватает для укомплектования танковых частей, он сначала не поверил. Потребовал обстоятельную справку. Но выкладки военных были упрямы: для полного обеспечения войск к марту 1941 года недоставало 12,5 тысячи средних и тяжелых танков, 43 тысяч тракторов, около 300 тысяч автомобилей. Это означало, что вновь сформированные танковые и механизированные соединения были обеспечены лишь на 30 %. Даже при исключительно высоких темпах производства полностью укомплектовать их боевой техникой можно было лишь через три-четыре года! Не лучше обстояли дела и в авиационных соединениях. Новых самолетов (как и танков) было очень мало: не более 10–20 %.

Но плохо обстояло дело не только с авиационной и танковой техникой. Как сообщали Сталину, Жданову и Вознесенскому за месяц до войны Тимошенко и Жуков, «по ряду остродефицитных для Красной Армии предметов вооружения и боевой техники промышленность выполняет план поставки совершенно неудовлетворительно». В этом документе, например, говорилось, что боеприпасов в первом квартале 1941 года выпущено в процентах к плану: к 76-мм дивизионным пушкам – на 62 %, к 122-мм гаубицам – на 62 %, к 122-мм пушкам – на 74 %, к 152-мм гаубицам – на 32 %, снаряды к 82-мм минометам – на 73 %… Нарком обороны и начальник Генштаба видели основные причины крупного отставания в «недостатках руководства со стороны Народного комиссариата боеприпасов».

Сталин, Политбюро, наркоматы искали выход. Он виделся в принятии чрезвычайных мер: направление всех имеющихся материальных ресурсов на создание новых заводов, цехов, производств; предельное напряжение усилий советских людей. Военные заводы переводились на режим военного времени, при котором, в результате трехсменной работы, резко возрастало число работающих, максимально полно использовалось оборудование, ужесточалась дисциплина. Сталину ежедневно к исходу дня докладывали о выполнении графиков ввода тех или иных объектов. Предсовнаркома согласился с предложениями сократить, даже временно приостановить производство отдельных вооружений, с тем чтобы сделать рывок на более важных направлениях. Например, за счет временного сокращения выпуска некоторых видов стрелкового оружия, полевой артиллерии было резко увеличено производство систем оружия для авиации и танков. Мне, правда, приходилось сталкиваться и с точками зрения, осуждающими подобное решение. Думаю, критики в данном случае едва ли правы.

В последние годы перед войной по предложению Вознесенского, одобренному Сталиным, был резко увеличен объем капитальных вложений в объекты оборонной промышленности на востоке страны. К июлю 1941 года общий объем военной продукции, выпускаемой за Волгой, по некоторым данным, достиг 12 %.

Сталина беспокоило и сельское хозяйство: производительность труда в аграрном секторе по сравнению с промышленностью была очень низкой. Сталин был плохим экономистом, но и он должен был видеть, что в результате насильственной коллективизации, насаждения и утверждения командного стиля управления колхозами социальная энергия крестьян все больше затухала. Это произошло вследствие полного отчуждения производителя от конечных результатов своего труда. Была создана крайне уродливая система, когда крестьянин, по существу, мог прокормить себя лишь благодаря подсобному хозяйству. Выращенный урожай, продукты животноводства, произведенные в колхозе или совхозе, автоматически изымались государством. Не покупались, не продавались, а сдавались. Слова «сдать хлеб» стали официальным выражением основной функции колхозов. Рядовой колхозник, как правило, не участвовал в решении мало-мальски острых вопросов: кто будет председателем колхоза, когда и что сеять, что строить, сколько сдавать, как обеспечить расширенное воспроизводство; все решалось наверху. В результате люди постепенно теряли интерес к работе, крепли инертность, безразличие. Крестьянство было похоже на подневольное сословие крепостных тружеников. Чтобы обеспечить элементарный прожиточный минимум (колхоз обычно этого сделать не мог), колхозник все больше обращался к своему приусадебному участку, продуктивность которого была значительно выше, чем в общественном производстве.

На высказываемую на заседаниях Политбюро, в личных беседах со своим окружением озабоченность положением в сельском хозяйстве Сталину все чаще говорили, что колхозники занимаются личным хозяйством больше, чем общественным. Мол, в этом все дело. Сталин поручил А.А. Андрееву изучить вопрос для обсуждения на Пленуме ЦК. И такой Пленум состоялся в конце мая 1939 года. Доклад Андреева назывался «О мерах по ограждению общественных колхозных земель от разбазаривания в пользу личного хозяйства колхозников». Основной тезис: нужно принять новые жесткие меры по ограничению размеров приусадебных участков колхозников, введению необходимого минимума выработки трудодней каждым членом сельхозартели. Ставка вновь была сделана не на экономические, а на административные, репрессивные меры.

Пленум вел В.М. Молотов. Стенограмма его не издавалась. Но в архиве сохранились некоторые выдержки, реплики, другие материалы, свидетельствующие о том, что Сталин и его окружение по-прежнему уповали лишь на директивы, командно-принудительный стиль управления сельским хозяйством. В докладе Андреев, например, привел такой факт: в Киевской области 5,8 % членов артелей не работали в колхозах, а 18 % колхозников выработали лишь до 50 трудодней. Напряженную тишину зала, слушавшего докладчика, прервал вопрос Сталина:

Сталин. Кто это такие, не участвовавшие в колхозе, не расшифровано?

Андреев. Не расшифровано, тов. Сталин, не удалось. Часть – отходники, остальные – рвачи, прихлебатели в колхозах.

Сталин. Есть такие, у кого нет ни одного трудодня?

Андреев. Есть. Ни одного трудодня нет. Живет исключительно личным хозяйством.

Сталин. Это трудоспособные или инвалиды?

Андреев. Есть отходники, престарелые. Но они дезорганизуют, разлагают честно работающих колхозников своим поведением…

Далее участники Пленума перешли к обсуждению дополнительных мер, направленных на повышение «заинтересованности» колхозников в интенсификации своего труда. Но мысль шла не в том направлении, как сделать колхозников подлинными хозяевами своих коллективов, демократизировать управление ими, поднять материальную заинтересованность, возвратиться к идеям нэповской политики, а в том, чтобы «заставить», «обязать», «ограничить», «нажать» на труженика.

В выступлениях Пономаренко, Денисенко, Седина, других участников Пленума вносились предложения еще больше сократить размеры приусадебных участков, установить жесткий минимум выработки трудодней. Курбатов из Башкирии посчитал необходимым переселить всех колхозников из хуторов. Багиров из Баку предложил обобществить все сады, на что Сталин бросил:

– Обдумать надо. Вы должны представить какие-то практические планы.

– Предложения представить?

– Да.

Жданов сразу же оформил реплику «вождя» как пункт постановления ЦК:

«Поручить тов. Багирову представить в ЦК ВКП(б) свои предложения по вопросу фактического обобществления садов».

В выступлении Щербакова говорилось о том, что в Ногинском районе Московской области 32 % семей не принимают участия в колхозном производстве, т. к. взрослые трудятся в Электростали, на промышленных предприятиях. А дети, старики в колхозах не работают.

Берия. Должны обязательно работать.

Сталин. Приусадебные участки занимают?

Щербаков. Занимают.

Андреев. Надо распространить на них натурпоставки.

Сталин, никогда не понимавший ни природы сельского хозяйства, ни его внутренних «пружин», как всегда, вел дело к новым силовым, административным решениям.

Общими усилиями были выработаны новые меры, еще более жесткие, а по отношению к приусадебному хозяйству иногда просто абсурдные. Вот пример. Жданов предложил Пленуму:

«Есть предложение принять поправку тов. Сталина в 6-й пункт постановления: «Председатели колхозов, допускающие сдачу в лесах под индивидуальные сенокосы колхозникам и лицам, не состоящим в них, будут исключаться из колхоза и отдаваться под суд как нарушители закона». Горе-аграрии окончательно подсекали подсобное хозяйство. Была обычной картина: значительная часть травяных угодий оставалась невыкошенной, но колхознику даже в оврагах, лесах косить категорически запрещалось. Увы, в партийном руководстве господствовало абсурдное представление, что запретами можно заставить колхозников активно трудиться в общественном производстве. Все это иначе как разрушением крестьянского производства назвать нельзя. Точнее – довершением разрушения, которое началось десятилетие назад. Абсурдными выглядели попытки регламентировать все и вся в огромной стране, где так велики различия в национальных, природных и климатических условиях.

Возражавших почти не было. Лишь участник Пленума Кулаков (инициалов, как обычно, в документах того времени нет) не удержался и высказал сомнение относительно одного из пунктов проекта постановления:

«Я вынужден вот какое замечание сделать: здесь на странице 3-й указаны сроки сдачи единоличниками зерна. Красноярский край должен сдать в июле месяце 15 % зерна. Но мы начинаем уборку только с I августа. Откуда в июле брать зерно? Из каких запасов сдавать?»

В конце концов в результате обсуждения родился еще один документ – регламентирующий, запрещающий, обязывающий, угрожающий… Даже Сталин, как свидетельствуют выдержки из стенограммы, засомневался в целесообразности его обнародования:

– Если эту штуку (постановление Пленума. – Прим. Д.В.) опубликовать от имени ЦК и СНК, не внесет ли это какого-либо замешательства в колхозное дело?

– Нет, наоборот, подтянутся, – раздались неуверенные голоса из зала. – Народ уже давно ждет…

Привычка одобрять все сказанное «вождем» уже вошла в плоть и кровь. Тем более «народ давно ждет» того, как бы его еще больше ограничили в своих возможностях… А они, эти возможности, были до предела сужены бюрократическими путами единомыслия и единовластия. И если в той сложной ситуации в промышленности жесткая централизация, чрезвычайные меры давали определенные результаты, то в сфере сельского хозяйства дела обстояли значительно хуже.

В последние предвоенные месяцы, повторюсь, трудовой пульс страны бился учащенно. Газеты много писали о разгоравшемся пожаре войны, воздушной битве над Англией, временном «запрещении ганцев в Германии», превращении Польши в «генерал-губернаторство», о «новых достижениях народного хозяйства СССР». Радио и печать широко освещали указания Сталина и его поручение Госплану составить генеральный хозяйственный план СССР на 15 лет, чтобы решить основную задачу: «Перегнать главные капиталистические страны в производстве на душу населения – чугуна, стали, топлива, электроэнергии, машин и других средств производства и предметов потребления».

Социалистические будни гулом новостроек словно хотели заглушить приближавшиеся раскаты войны. «Правда» сообщала о строительстве третьей очереди московского метро, о съездах комсомола республик, социалистическом соревновании металлургов. Под красноречивым заголовком «Фальшивый фильм» громилась лента «Закон жизни», созданная режиссерами А. Столпером и Б. Ивановым, оцененная как проповедь «гнилой философии распущенности». Печатались длинные списки сталинских лауреатов: Ж.Я. Котин, Г.С. Аксельрод, С.И. Вольфкович, Д.Д. Шостакович, A.M. Герасимов, С.М. Эйзенштейн, Б.М. Иофан, И.С. Козловский… Публиковался пространный доклад Н.С. Хрущева на совещании партийно-советско-колхозного актива в Киеве. Член Политбюро, славя Сталина, с пафосом говорил: «Товарищи, успехи наши колоссальны… однако задачу, которую мы поставили перед собой – получить 100 пудов зерна с гектара, – мы не выполнили…»

Сегодня, читая эти пожелтевшие страницы, несущие вести из давно ушедшего времени, ощущаешь исключительное напряжение будней, даже когда речь идет о театре, новых стройках или «о кампании по изучению иностранных языков». Даже там, где «вождь народа» не упоминается прямо, чувствуется его беспощадная воля. Власть без воли призрачна. А Сталин, повторю, больше всего на свете любил власть. Но, обладая «стальной» волей, «вождь» считал, что его власть, степень ее совершенства далеки пока от идеала. Его указания выполняются быстро, точно, но не всегда качественно. Повинен в этом, полагал Сталин, аппарат – главный механизм его власти. Бюрократическая система в эти годы достигла новых ступеней совершенства. Предельная централизация, господство директивы, примат дисциплины над инициативой, торжество психологии «винтиков» – вполне соответствовали сталинскому пониманию социалистической «демократии».