Вина без прощения

В первую годовщину смерти В.И. Ленина, 21 января 1925 года, «Правда» поместила статью Н.И. Бухарина «Памяти Ильича». Анализируя эпицентр трагедии конца 30-х годов, обратимся к некоторым мыслям Н.И. Бухарина, сформулированным в названной статье.

«Знал ли Ленин себе цену? – спрашивает Бухарин. – Понимал ли он все свое значение? Я не сомневаюсь ни одной секунды, что да. Но он никогда не смотрелся в историческое зеркало: он был слишком прост для этого, и он был слишком для этого прост потому, что был слишком велик…

Он знал колоссально много. Но именно поэтому он понимал, как это еще мало, если мерить другими масштабами: а ведь Ильич считал миллионами и десятилетиями…

И поэтому тем больше, тем величественнее становилась личность Ленина, чем меньше обращал он внимания на свою личность. Разве кто мог заподозрить Старика в личном пристрастии? Разве кто мог допустить, что Ильич думает о чем-либо ином, кроме интересов великого дела?»

Бухарин, как можно предположить, в своей статье попытался сопоставить Ленина (которого он, правда, слишком идеализировал) с его «преемником». Сталин отождествил себя с социализмом. Величие социализма он поставил в зависимость от собственного величия. Он узурпировал не только власть, но и представления людей о социализме, его идеалах и ценностях. И это полностью развязало ему руки. Чудовищность антиистины, выражавшейся в отождествлении социализма со Сталиным, люди тогда понять не смогли. Стараясь продемонстрировать свою «простоту», он нередко в президиумах собраний садился во втором ряду, «отчитывал» какого-нибудь редактора газеты за славословие в свой адрес, не давал ходу книжонке о своем детстве, а главное, все свои шаги «связывал» с Лениным. Но все это были точно выверенные жесты, с помощью которых он переодевал правду в маскарадный костюм. Если Людовик XIV говорил, что «государство – это я», то Сталин хотя публично не заявлял этого, но всей своей практикой давал понять, что «социализм – это я». В это поверило его окружение. Поверило очень много людей в стране. Миллионы людей. Он хотел, чтобы поверили абсолютно все. Тех, кто не верил или даже потенциально мог не поверить, нужно было ликвидировать.

Ленин «никогда не смотрелся в историческое зеркало…». Сталин то и дело пытался заглянуть в него. Ленин «считал миллионами и десятилетиями…». Сталин тоже считал «миллионами», но… миллионами жертв; он был не только не способен мыслить на десятилетия вперед, но и не предвидел того, что произойдет после его смерти всего через три года – на XX съезде партии… Его тщеславная претензия олицетворять собой социализм чрезвычайно дорого обошлась народу. Как говорил Френсис Бэкон еще в XVII веке: «Ранит не та ложь, что проходит через сознание, а та, что входит и поселяется в нем». Ложь, «поселившаяся» в сознании Сталина, а затем закрепленная в тысячах, миллионах умов, стала не раной, а глубоким шрамом на ткани нашей истории. Шрам, который долго камуфлировался, замазывался, запудривался, однако, еще кровоточит… Пройдут годы, пока люди, узнав все без прикрас, недомолвок и недосказанностей, смогут хотя бы чуть-чуть спокойнее перелистывать страницы былого. На этих страницах с полной определенностью, надеюсь, будет сказано, что главный виновник кровавых репрессий – Сталин, созданные им командно-административная система и карательно-бюрократический аппарат. Именно они превратили народ в пассивный объект истории. Что бы ни делал Сталин для укрепления государства, превращения его в мощную индустриальную державу, для усиления военной мощи, – его вина в происшедшем в конце 30-х годов безмерна. За это ему никогда не может быть прощения. А это – только часть всей вины. Деформированный, сталинский «социализм» породил в свою очередь и периоды субъективизма, застоя, все, что связано с ними. Необходимость обновления, начавшегося в середине 80-х годов, обусловлена прежде всего ликвидацией последствий сталинизма.

В 1937–1938 годы Сталин публично – ни устно, ни письменно – не выступал за ужесточение репрессий. Даже его выступление на февральско-мартовском Пленуме ЦК 1937 года, позже опубликованное в сокращенном виде в «Правде», больше сводилось к призывам к бдительности, недопустимости беспечности, опасности троцкизма и т. д. Хотя зловещие ноты чувствуются в каждой фразе. В сборнике «О подрывной деятельности фашистских разведок, троцкистско-бухаринской банды в СССР и задачах борьбы с ними», вышедшем в нескольких издательствах, были опубликованы доклад И. Сталина на Пленуме ЦК ВКП(б) 3 марта 1937 года, доклад В. Молотова, статьи Н. Рубина, Я. Сереброва, А. Хамадана, С. Урамова, А. Вышинского, передовые «Правды». Подобные издания буквально нагнетали психоз шпиономании и вредительства, поощряли доносительство, создавали гнетущую обстановку. Сталин как будто стоял в стороне, за кулисами. Но, находясь там, он не наблюдал, а дирижировал, направлял, руководил. Он часто приглашал к себе «трех карликов» – Ежова, Вышинского, Ульриха, не столько физических (они были невысокого роста), сколько моральных. Ход следствия и процессов, вынесение приговоров всем наиболее заметным и известным лицам обсуждались в кабинете Сталина. Иногда распоряжения от его имени передавал Поскребышев. На многих документах по «делам» арестованных «врагов народа» – собственноручные поправки Сталина. Так, например, по докладу Ежова на февральско-мартовском Пленуме ЦК было принято специальное постановление, некоторые пункты которого были сформулированы в сталинской редакции. В частности, эти:

«б) Отмечается плохая постановка следственной работы. Следствие часто находится в зависимости от преступника (! – Прим. Д.В.) и его доброй воли, дать исчерпывающие показания или нет…

г) Создан нетерпимый режим для врагов советской власти. Их размещение часто более походит на принудительные дома отдыха, чем тюрьмы (пишут письма, получают посылки и т. д.)».

Органам НКВД предписывалось немедленно устранить «имеющиеся недостатки». Нетрудно представить, как «устранялись недостатки», отмеченные Сталиным!

Даже после ноябрьского постановления 1938 года, когда кровавая вакханалия стала постепенно затихать, Сталин требовал «завершить незакрытые дела». Вместо того чтобы спокойно разобраться, освободить невинно арестованных, извиниться перед ними, заключительные волны кампании смывали в небытие все новых и новых людей. Вот одно из последних крупных донесений того периода.

«В ЦК ВКП(б)

товарищу Сталину И.В.

С 21 февраля по 14 марта 1939 года военной коллегией Верховного суда СССР в закрытых судебных заседаниях в Москве были рассмотрены дела в отношении 436 человек. Осужденных к расстрелу – 413. Приговоры на основании Закона от 1 декабря 1934 года приведены в исполнение.

На судебном заседании военной коллегии полностью признали себя виновными Косиор СВ., Чубарь В.Я., Постышев П.П., Косарев А.В., Вершков П.А., Егоров А.И., Федько И.Ф., Хаханьян Л.М., Бакулин А.В., Берман Б.Д., Берман Н.Д., Гилинский А.Л., Гей К.В., Смирнов П.А. (бывший нарком Военно-Морского Флота. – Прим. Д.В.), Смирнов М.П. (бывший нарком торговли. – Прим. Д.В.) и другие.

Некоторые подсудимые на суде от своих показаний, данных на предварительном следствии, отказались, но были полностью изобличены другими материалами дела…

Председатель военной коллегии

Верховного суда Союза ССР

16 марта 1939 года

Армвоенюрист

В. Ульрих».

Кстати, в списке указан А.И. Егоров как «сознавшийся» и «осужденный». Это еще одна фальсификация. Он не признал себя виновным и погиб во время следствия.

Как всегда, ничто не дрогнуло у Сталина, не ошеломила мысль о масштабах беззакония, не перехватил горло спазм раскаяния, не прошли перед глазами лица погибших, большинство которых он лично знал. Короткая знакомая жестокая фраза Поскребышева: «Сталину доложено».

«Вождь» помнил, как в июле 1938 года после решения, принятого опросом членов и кандидатов в члены ЦК, был выведен из кандидатов в члены Политбюро Влас Яковлевич Чубарь (он был в составе Политбюро с XV съезда). Чубарь написал ему, Сталину, большую толковую записку о мерах по улучшению оборонной промышленности. Сталин внимательно прочитал, отметил про себя дельный характер выводов и предложений, но ему не понравилась концовка письма:

«Все эти соображения я готовился доложить, но дело опять сорвалось и опять не по моей вине. Очень обидно и тяжело сознавать, что из-за потока клеветы и происков врагов народа мне приходится выбывать из упряжки, но где бы ни пришлось мне работать по вашему решению, везде и всегда буду честно и добросовестно бороться за наше общее дело, за процветание СССР и за коммунизм.

16 июля 1938 г.

В. Чубарь».

«Хитрит», – по-видимому, подумал Сталин и велел переслать письмо Ежову. Сталина невозможно было разжалобить. Узнав из доклада Ульриха о казни Чубаря, как и других осужденных, «вождь» спокойно отложил рапорт председателя военной коллегии в сторону и стал читать предложение М. Митина и П. Поспелова о необходимости подготовки «Краткой биографии И.В. Сталина»…

Вновь вернувшись мыслью к Чубарю, он вспомнил, что и Эйхе, и Рудзутак, и Постышев, и многие, многие другие просили его вмешаться и остановить расправу. Все клянутся в верности ему, «товарищу Сталину»… Но почему они просят? Разве это достойно? «Если НКВД разобралось и решило, при чем тут товарищ Сталин?» Он любил думать и говорить о себе в третьем лице. Никакого сострадания. Никакого слюнтяйства… Думаю, что пониманию природы сталинской жестокости могут помочь очень тонкие наблюдения и размышления Ф.М. Достоевского в его «Записках из Мертвого дома». Великий писатель и психолог отмечал, что «кровь и власть пьянят: развиваются загрубелость, разврат; уму и чувству становятся доступны и, наконец, сладки самые ненормальные явления. Человек и гражданин гибнут в тиране навсегда, а возврат к человеческому достоинству, к раскаянию, к возрождению становится для него уже почти невозможен».

Отношение Сталина к своим жертвам, товарищам по Политбюро, ЦК, как и вообще к использованию насилия, свидетельствует: «человек и гражданин» в Сталине-тиране умерли давно. Все самые низменные чувства и качества натуры, которые в 20-е годы еще как-то сдерживались, пышно расцвели в условиях единовластия. Любая власть вне контроля снизу опасна. А власть диктаторская – особенно. Еще раз подтвердилась старая истина: тирания – мать несправедливости.

Е.П. Питовранов в беседе со мной подтверждает мысль, что разжалобить Сталина было «дохлым делом». Он просто не обращал внимания на просьбы о помиловании, милосердии, проявлении чувства справедливости. «Когда меня посадили за «мягкость к врагам народа», – рассказывал мой собеседник, – я сказал себе: все, конец. Ни один человек из руководящего состава НКВД, будучи арестованным, не выходил живым из Лефортово. В камере со мной сидел Л. Шейнин, следователь и в последующем писатель. Ожидая со дня на день трагической развязки, я в то же время мучительно искал выход. И, как оказалось впоследствии, нашел. Выпросив лист бумаги, я написал письмо Сталину, у которого не раз бывал на приеме, являясь начальником одного из главных управлений НКВД. Я не стал ничего просить: ни снисхождения, ни пощады. Написал только, что у меня есть принципиальные соображения по совершенствованию нашей контрразведки. Добился, чтобы пришел в камеру начальник тюрьмы. Сказал ему: об этом письме знают «наверху». Если вы не передадите его по назначению, вам будет плохо.

Как мне потом рассказывали, – продолжал Питовранов, – Сталину о письме доложили. Он позвонил в наше ведомство и спросил: «За что сидит Питовранов?» Ему ответили. Помолчав, Сталин бросил в трубку: «Возьмите его к себе обратно на работу. Кажется, человек он неглупый». Через несколько дней меня неожиданно выпустили. Сталину для этого понадобилось несколько слов. Но, как я понял, мне удалось сыграть на психологии диктатора: я не молил о пощаде, как делали все, а предлагал идеи и новые решения».

То, что сработало в случае с Питоврановым, который и ныне здравствует, не получилось у Чубаря.

Никакие просьбы о помиловании и справедливости не могли тронуть Сталина. То ли нормальные человеческие чувства – сострадание, жалость, милосердие – были страшно глубоко упрятаны, то ли вместо них в сердце Сталина были «стальные» нити, то ли он считал беспощадность важнейшим атрибутом вождя?..

Сталину докладывали о направленных в ЦК прошениях Н.И. Вавилова, крупнейшего биолога, генетика, ботаника и географа, гордости советской науки. Он знал об аресте М.Е. Кольцова, чьи талантливые репортажи из Испании высоко ценил. Докладывали Сталину и письмо С.П. Королева, находившегося в одном из далеких колымских лагерей. Сколько их было, таких писем! Сотрудники секретариата Сталина анализировали его почту. Иногда ему подавали обобщенную справку, наиболее интересные (по мнению помощников) письма. Эти уникальные, потрясающие документы абсолютно не трогали Сталина. Он полагал, что страдания людей неизбежны. Это как плата за прогресс, за движение вперед, за успехи. Может быть, Сталин вспомнил Шиллера: «Свободным от страданий еще никто не рождался». Но если это неизбежно, то это и естественно…

Великие идеи, их воплощение (в этом Сталин был уверен) требуют самоотверженности, самопожертвования, полной самоотдачи. Без жертв социализм построить нельзя. А поскольку их было так много, Сталин к ним привык. По его указанию никаких обобщающих данных, статистических выкладок о жертвах репрессий в печати не сообщалось. Люди питались слухами и страхами. В общественное сознание, нацеленное на достижение экономических, социальных, культурных вершин, прокрадывался страх. Особенно у тех, кто видел признаки недоверия к себе, угрозу доноса, а стало быть, и расправы. Ведь человека, на которого заводилось «дело», в сущности, уже не было. По сути, страх в этом случае выступал антиподом свободы, ее отрицанием. Люди боялись не потому, что чувствовали за собой какую-то вину, они боялись оказаться жертвой навета, произвола. Те, чьи опасения оправдывались, не могли бы согласиться с Ницше: «Если тебе не удалась жизнь, то, может быть, удастся смерть?» Ведь смысл репрессий был непонятен. Тем и питался страх… Кто-то не пришел на работу. Ночью забрали соседа. Кому-то осторожно говорили: передайте семье, что муж сегодня с завода не придет. То вдруг в школьной библиотеке стали вырывать страницу из учебника… Как будто кто-то невидимый «пропалывал» человеческое поле.

Сталин знал точные данные о масштабах репрессий, и они его не пугали. Но где-то во второй половине 1938 года к нему начали поступать тревожные донесения: поднятые по тревоге две дивизии Киевского военного округа не вышли в назначенное время в заданный район; проектирование химического комбината осуществлено неудовлетворительно; конструкторское бюро по разработке транспортных самолетов запаздывает с выполнением задания… Становилось ясно, что дело не только во «вредителях». Возник огромный дефицит кадров. Страна, народное хозяйство, армия были отброшены не на месяцы, а скорее – на годы назад.

Сталин, как и всегда в таких случаях, нашел «виновного». В данном случае – Ежова. А.С. Яковлев, известный советский конструктор, встречавшийся со Сталиным, вспоминал слова «вождя»: «Ежов – мерзавец, в 1938 году погубил много невинных людей. Мы его за это расстреляли». Арестованным кандидатам в члены Политбюро П.П. Постышеву, Я.Э. Рудзутаку, В.Я. Чубарю, Р.И. Эйхе помимо других преступлений вменялось в вину… «истребление большевистских кадров». Сталин пытался и на этот раз переложить ответственность за террор на других.

«Вождю» доложили письма Постышева, Косиора, Рудзутака, Чубаря, Эйхе, в которых они полностью отрицали свою вину. Прежде чем рекомендовать их для избрания в состав Политбюро, Поскребышев, Мехлис, Ягода, Ежов изучили их родословную до «пятого колена». Это были проверенные люди. Об этом же они писали Сталину в своих предсмертных письмах, говорили на заседаниях неправого суда. Вот что, например, написал Эйхе в своем письме Сталину.

«…Я перехожу теперь к самой унизительной поре моей жизни – к моей действительно серьезной вине перед партией и перед вами. Эта вина – мое признание в контрреволюционной деятельности. Но положение было таково: я не смог вынести тех пыток, которым меня подвергали Ушаков и Николаев, особенно первый из них – он знал о том, что мои поломанные ребра еще не зажили и, используя это знание, причинял при допросах страшную боль – меня вынудили обмануть себя и других (своим признанием)…

Я прошу вас, я умоляю вас вновь рассмотреть мое дело не для того, чтобы пощадить меня, но для того, чтобы разоблачить всю ту гнусную провокацию, которая как змея обволокла теперь стольких людей из-за моей слабости и преступной клеветы. Я никогда не предавал ни вас, ни партию. Я знаю, что гибну из-за гнусной, низкой провокации врагов партии и народа, которую они сфабриковали против меня».

В строках письма слышался не только голос неизбывной, смертельной тоски, но и протест, и слабая надежда… Читая письмо Эйхе, Сталин не мог не знать, что «змею провокации» выпустил он, первый человек в партии и государстве. «Вождь» даже не стал советоваться с другими членами Политбюро: приговор Эйхе он вынес, когда дал санкцию на его арест. Своих решений главный Инквизитор никогда не менял.

Сталину показали и заявление Рудзутака на суде, который, подчеркну этот момент, длился всего двадцать минут.

«Единственная просьба, с которой я обращаюсь к суду, это сообщить в ЦК ВКП(б), что в НКВД есть еще не ликвидированный центр, ловко фабрикующий дела и заставляющий невинных людей сознаваться в преступлениях, которых они не совершали; у обвиняемых нет возможности доказать, что они не участвовали в преступлениях, о которых говорится в таких признаниях, вымученных от различных лиц. Методы следствия таковы, что они вынуждают людей лгать и клеветать на невинных…»

Рудзутак просил встречи со Сталиным, но тот ответил на эту просьбу заключенного грубой бранью. А ведь это был один из кристально чистых старых большевиков, отсидевший 10 лет еще в царской тюрьме и погибший в сталинском застенке. Сталин не забыл, что накануне ареста, в мае 1937 года, Рудзутак был у него. Рудзутак спокойно докладывал по вопросу, который интересовал Сталина. Но «вождь» не слушал, а пытался понять, насколько был верен «сигнал» Ежова: со времени Генуэзской конференции Рудзутак завербован иностранной разведкой. Работая председателем ЦКК ВКП(б) и наркомом РКИ СССР, а в последнее время заместителем Председателя Совнаркома, поддерживал связь с троцкистами… Сталин вдруг вспомнил, что однажды, еще при жизни Ленина, Троцкий высоко отозвался о Рудзутаке-дипломате, эрудите, интеллигенте, владевшем несколькими языками… Сомнения сразу отпали.

Уже вечером, подписывая приветствие Советского правительства героям-полярникам – участникам экспедиции на Северный полюс, Сталин увидел среди других и подпись Рудзутака. После секундной заминки карандаш «вождя» вычеркнул эту фамилию. Вычеркнул из очередного приветствия, но оказался бессильным вычеркнуть из истории. А назавтра, 24 мая 1937 года, Сталин продиктовал текст извещения членам ЦК для заочного голосования (опросом). В нем сообщалось, что органами НКВД неопровержимо установлено, что Тухачевский и Рудзутак являлись немецко-фашистскими шпионами. Замечательный советский полководец и крупный государственный деятель по воле Сталина оказались в одной трагической связке. С той лишь разницей: Тухачевскому предстоит прожить немногим более двух недель, а Рудзутаку – около года… На гильотину беззакония этих людей, как и многие тысячи других, отправил сам Сталин.

Диктатор сознательно предрешал судьбы многих тысяч людей. Практически все предложения Ежова, Ульриха, Вышинского о вынесении самых жестоких приговоров безоговорочно поддерживались. Я уже писал, что иногда Сталин просто бросал: «Согласен». Но очень часто снисходил до того, чтобы оставить свой автограф на чудовищном некрологе. Те, кто до сих пор кивает на Ежова и Берию, мол, это их дело, ошибаются. Сталин хорошо знал, что делал. Следы его кровавы. Есть множество документов, свидетельствующих о чудовищной беспощадности Сталина.

«Товарищу Сталину.

Посылаю списки арестованных, подлежащих суду военной коллегии по первой категории.

Ежов».

Резолюция лаконична: «За расстрел всех 138 человек.

И. Ст., В. Молотов».

«Товарищу Сталину.

Посылаю на утверждение 4 списка лиц, подлежащих суду: на 313, на 208, на 15 жен врагов народа, на военных работников – 300 человек. Прошу санкции осудить всех к расстрелу.

20. VIII.38 г. Ежов».

Резолюция, как всегда, однозначна:

«За. 20.VIII.

И. Ст., В. Молотов».

Были и чудовищные «рекорды». 12 декабря 1938 года Сталин и Молотов санкционировали к расстрелу 3167 человек! Списки составлены без указания вины, результатов следствия. Фактически бывало и так, что после утверждения списков дело оставалось за «формальным» вынесением приговоров. Подобную кровавую статистику можно приводить очень долго. Но можно и нужно посмотреть на действия Сталина и с другой стороны. Передо мной письмо почти 90-летней Веры Ивановны Дерючиной из Белой Церкви. Ее письмо может стать еще одним страшным обвинением сталинской карательной машине.

«Когда страшной ночью 1937 года пришли за моим мужем-шахтером, выполнявшим по четыре нормы, стахановцем, я думала, что это ошибка. Сказали мне – не реви, дура. Через час придет твой муж. А пришел через двенадцать лет. Инвалидом. И что только я не перенесла с малыми детьми, престарелой матерью – описать невозможно. Из квартиры выгнали, везде на нас стояло клеймо: семья врага народа. Если бы не добрые люди – то все бы погибли… Напишите о моей судьбе в своей книге где-нибудь в уголочке. Дерючина Вера Ивановна».

Вот еще одно письмо – от москвича Степана Ивановича Семенова, отсидевшего в сталинских лагерях 15 лет. У него расстреляли двух братьев и умерла в тюрьме жена. Сейчас это глубокий старик, без детей и внуков. В его письме есть строки: «Самое страшное, когда тебя никто не ждет, когда ты никому не нужен. У меня и братьев могли быть дети, внуки, семьи. Проклятый Тамерлан все изломал и растоптал. Он лишил будущего еще не родившихся граждан. Не дал им родиться, поскольку убил их отцов и матерей. Доживаю жизнь в одиночестве и до сих пор не могу понять, как мы не рассмотрели в «вожде» чудовище, как допустил наш народ такое?»

Казалось бы, непосредственного участия в судьбе Дерючиной и Семенова Сталин не принимал, но это именно «казалось бы». Созданная им машина террора косила без особого разбора тысячи и тысячи безвинных жертв. И все они так или иначе на «лицевом счету» бесспорного творца кровавых преступлений.

Поэтому рассуждения некоторых людей (об этом писал еще в 1962 г. И. Эренбург; повторяли эту идею и другие – много позже) о том, что «Сталин не знал того, что творил Ежов», «не представлял масштабов и размаха репрессий», мол, «это дело провокаторов, пробравшихся в НКВД», не имеют никаких оснований. Сталин все знал. Сталин руководил репрессиями. Сталин определял «стратегию» насилия. Сталин расставлял акценты в этом насилии. Сталин пытался скрыть подлинные масштабы репрессий путем ликвидации многих исполнителей террора. Думаю, и сегодня никто не может знать больше и полнее о том, что произошло в 1936–1939 годах, чем сам Сталин, главный виновник трагедии народа. Знали и знают немало и те, кто был орудием террора. В процессе работы над книгой я получил не одну тысячу писем. Их письма я узнавал сразу. Часто они были без подписи. Приведу выдержки лишь из двух:

«Сталин, как санитар, очистил родину от швали. Да жалко, плохо очистил, коли и сегодня есть такие, кто топчет это светлое имя.

Ю.К.».

«Поиграете в демократию, поиграете и позовете диктатора. В России никогда без сильной руки ничего путного нельзя было сделать. Сталин из страны с сохой сделал державу с атомной бомбой. Этим все сказано».

Без подписи.

Однажды вечером у меня дома раздался звонок. Старческий голос представился Иваном Николаевичем (думаю, вымышленным именем). Без обиняков звонивший заявил: «С удовольствием поставил бы вас к стенке, тем более что в 1937–1938 годах я этим занимался». «Не трогайте Сталина, – прошамкал бывший исполнитель приговоров, – он еще вернется к нам в другой форме», – и положил трубку.

Сознание таких людей как бы застыло в 1937 году, и их ущербное мировоззрение «винтика» не изменили ни годы, ни ветры перемен. Этих людей осталось немного, они немало знают, но предпочитают свое участие в великом терроре публично не афишировать. Да, у творца террора было немало исполнителей. Чаще это были жертвы времени, но когда и в 80-е годы скрипучий голос напоминает вам, что «он не сожалеет о своем соучастии», это уже не поза, а позиция. В сознании таких людей сталинизм засел крепко, и покаяние для них едва ли доступно. Они боготворили Сталина раньше, боготворят его и теперь. Их сознание, наверное, не очистить от культового мусора. Это они писали:

«Рапорт товарищу Берии Л.П.

Пора товарищу Сталину преподнести звание «Великого» или «Отца нации». Закрепить это звание указом Верховного Совета. Надо подумать о грандиозном памятнике на века из меди, бетона, бронзы. Нужно учредить орден Сталина.

19. III.44 год.

Шалаев».

Памятников соорудили множество. А вот звание «Великого» и орден – не успели…

В истории всегда есть страницы, которые некоторые люди хотели бы скорее забыть. Но этого сделать невозможно, да и не нужно. Все, что было, стало частью нас самих. Через все это прошли главным образом те поколения, которые уже ушли в вечность. Чем больше мы живем, тем меньше людей, которые старше нас. И с каждым днем больше тех, кто нас моложе. Но память о безвинных жертвах сталинского безумия для нас безмерно горька. Они пали не как герои, но как мученики. Сталин не дал Каширину или Корку, Дыбенко или Якиру погибнуть на поле брани с фашизмом, если бы была на то воля судьбы. Осознание этой необратимости добавляет новые страдания.

Мы все помним Сталина по фотографиям, бюстам, монументам, которые незаметно, но как-то быстро исчезли со своих пьедесталов. «Вождь» часто изображался с поднятой рукой, указывающей всем путь, с доброй улыбкой, характерным прищуром внимательных глаз. Кто мог тогда думать, что за этой маской скрываются патологическая жестокость, бессердечие и коварство, равных которым непросто найти в нашей истории? Это в полной мере почувствовали не только миллионы репрессированных и их семьи, но и родственники самого Сталина. Один из кропотливых исследователей жизни И.В. Джугашвили-Сталина, В.В. Нефедов, провел немалую работу по выяснению судеб родственников «вождя». Вот что ему удалось установить.

По линии Екатерины Семеновны Сванидзе (первой жены) были репрессированы:

1. Александр Семенович Сванидзе, брат жены Сталина. Член партии с 1904 года (партийный псевдоним – Алеша Сванидзе). Нарком финансов Грузии, до 1937 года работал в Наркомате финансов СССР. Один из ближайших друзей Сталина. Обвинен в шпионаже и расстрелян.

2. Мария Анисимовна Сванидзе, жена А.С. Сванидзе. Оперная певица. В 1937 году арестована, приговорена к 10 годам тюрьмы. Умерла в ссылке.

3. Иван Александрович Сванидзе, сын А.С. Сванидзе. Арестован как сын «врага народа». Вернулся из ссылки в 1956 году.

4. Мария Семеновна Сванидзе, сестра жены Сталина. В 1927–1934 годах – личный секретарь А.С. Енукидзе. Арестована в 1937 году. Умерла в тюрьме.

5. Юлия Исааковна (Мельцер) Джугашвили, жена сына Сталина – Якова. Арестована, в 1943 году освобождена.

По линии Надежды Сергеевны Аллилуевой (второй жены) были репрессированы:

1. Анна Сергеевна (Аллилуева) Реденс, сестра жены Сталина. Арестована в 1948 году, осуждена на 10 лет за «шпионаж». Освобождена в 1954 году.

2. Станислав Францевич Реденс, муж А.С. Аллилуевой, нарком внутренних дел Закавказья, Казахстана. Делегат XV, XVI, XVII съездов ВКП(б), член ЦКК – ЦРК ВКП(б). В 1938 году арестован как «враг народа», в 1941 году расстрелян.

3. Ксения Александровна Аллилуева, жена П.С. Аллилуева, брата жены Сталина. В 1947 году арестована. В 1954 году освобождена.

4. Евгения Александровна Аллилуева, жена П.Я. Аллилуева, дяди жены Сталина. В 1948 году арестована и осуждена за «шпионаж» на 10 лет. В 1954 году освобождена.

5. Иван Павлович Аллилуев (Алтайский), сын П.Я. Аллилуева. Член партии с 1920 года, редактор журнала «Социалистическое земледелие». Арестован в 1938 году и осужден на 5 лет; с помощью С.Я. Аллилуева, тестя Сталина, освобожден в 1940 году.

Сохранились записки И.П. Аллилуева, который был осужден «за участие в контрреволюционной организации» и отбывал срок в «Сороклагере». Иван Павлович описывает своих друзей по несчастью: комбрига Холодкова, начальника одного из управлений Московского военного округа Лапидуса, молодого наивного парня Петра Жилу (попал во «враги народа» за то, что однажды сидел рядом с Косаревым в президиуме съезда комсомола Украины). Как потом выяснилось, за И.П. Аллилуева, осмелившись, стал хлопотать его престарелый дядя С.Я. Аллилуев. Не решившись просить Сталина, он обратился к Берии и Кобулову, и, пожалуй, единственный раз Монстр сжалился над тестем «вождя».

В своей жестокости Сталин не грешил избирательностью: для всех одна мера. Свои и чужие, знакомые и родственники, товарищи по ЦК и совсем неизвестные люди, молодые и старые большевики, неграмотные мужики и академики, мужчины и женщины – если на их «дело» ставился штамп «врага народа» – сразу превращались для Сталина в нелюдей. Как только от Ежова или Берии поступал «сигнал» о «вредительской» или иной «контрреволюционной» деятельности, «вождь», не раздумывая, давал санкцию на арест. Обычно Сталин больше этим человеком не интересовался. Пожалуй, было лишь одно исключение. Когда ему сказали, что к расстрелу приговорен как «немецкий шпион» А. Сванидзе, брат первой жены, Сталин бросил: «Пусть попросит прощения». Перед расстрелом Сванидзе передали слова родственника. Приговоренный спросил: «О чем я должен просить? Ведь я никакого преступления не совершил». Развязка наступила. Сванидзе расстреляли.

Сталин, узнав о последних словах своего близкого друга детства и шурина, лишь обронил:

– Смотри, какой гордый; умер, но не попросил прощения…

Сталин, по-видимому, не мог соглашаться на аресты своих родственников, не веря в то, что «так нужно». Я уже отмечал: на Сталина магическое действие производило любое «дело». Если ему докладывали органы, информировали, сигнализировали о каких-либо «происках», «врагах», «вредителях», «шпионах», его сознание трансформировало подобные сообщения в априори достоверные. Его исключительная подозрительность не распространялась на доносы и доносчиков. Сталин им верил. Судьба его несчастных родственников – еще одно тому подтверждение.

Всех нас рано или поздно поглотит вечность, и мы уйдем в песок времени, растворившись в бесконечности. Через два-три поколения о каждом из нас смогут вспомнить лишь самые близкие. Мы присоединимся к 70–80 миллиардам теней людей, уже прошедших по планете. Так происходит извечное слияние с природой: придя из нее, мы вновь возвращаемся туда. Но ни у кого нет права лишать других жизни. Сталин попрал это право. Отнятая жизнь – преступление необратимое. Отнятые жизни миллионов – преступление безмерное, запредельное.

Знакомясь с архивами, встречаясь и беседуя с очевидцами и жертвами тех, теперь уже далеких событий, я прежде всего задавался вопросом: как могло все это произойти? Почему погибли сотни и сотни тысяч людей? Почему все, или по крайней мере очень многие, способствовали Сталину и его окружению в совершении преступлений?

Я уже высказал ряд соображений по этому поводу ранее. Добавлю следующее. В истории неоднократно бывало, когда логика революции или контрреволюции вела к террору. И тогда история, по словам Ф. Энгельса, самая жестокая из богинь, могла тащить свою триумфальную колесницу через горы трупов не только во время войны… Во второй половине 30-х годов никаких видимых предпосылок к развязыванию массовых репрессий не было. Страна, несмотря на многочисленные трудности, находилась на подъеме. Могучий революционный заряд Октября придал долгое и устойчивое ускорение социальному движению. Люди почувствовали первые реальные плоды живой, притягательной силы социализма. И в этот момент Сталин и созданный им карательно-бюрократический аппарат начали беспрецедентную кампанию насильственной ликвидации всех представителей прошлых «оппозиций», всех, кто мог в какой-либо форме, хотя бы теоретически, выразить несогласие с режимом тирании «господствующей личности». Народ принял муки, казалось, без всяких причин. Это могло произойти лишь в условиях, когда не было создано надежного механизма социальной защиты.

В этот период проявились наихудшие черты Сталина. На все времена дан страшный урок: самые высокие политические идеалы без гармонии с нравственностью могут быть фальшивой драгоценностью. Истории ведь не скажешь, что нам не повезло с руководителем. Поскольку это невезение было уже не раз, дело, видимо, заключается в несовершенстве механизма и недостаточной демократичности процедуры выдвижения, контроля, прежде всего снизу, и замены руководящей личности. А ведь Ленин полагал, что «масса должна иметь право выбирать себе ответственных руководителей. Масса должна иметь право сменять их, масса должна иметь право знать и проверять каждый самый малый шаг их деятельности». Правда, ни сам Ленин, ни тем более Сталин не дали возможности «массе» самой, реально, выбирать себе «ответственных руководителей». Сталин навязал партии, народу свое понимание социализма и методов его построения. Чем выше уровень демократии, тем меньше она зависит от личных качеств лидера. В конце концов, она просто не приемлет непригодного.

Сталин и его аппарат прибегли к террору без всякого исторического оправдания. Вспомним слова Ф. Энгельса о том, что террор состоит в большинстве случаев из бесполезных жестокостей, совершаемых перепуганными людьми для самоутверждения.

Согласно сталинскому миросозерцанию, великая цель оправдывала широкое применение насилия – создание более «однородного» общества, прежде всего в плане нивелирования мышления и помыслов людей. Но Сталин ошибся в главном: он плохо знал народ, его возможности и чаяния. На какое-то время репрессии заставили народ замолчать, безропотно выносить кровавое безумие. Но веру советских людей в социальную справедливость, истинную ценность гуманистических идеалов Сталин убить не смог. В значительной массе людей сохранилось глухое недовольство и неприятие, загнанные глубоко внутрь. В то время они не могли найти достойного выхода. К слову сказать, многие начинали по-настоящему анализировать происходящее, лишь оказавшись за колючей проволокой. Зерна негодования, гнева, возмущения и скорби дали всходы лишь много лет спустя.

Сегодня, например, уже по-иному воспринимаются и строки, написанные Троцким в книге «Преступления Сталина» (1937 г.). Изгнанник, конечно, смотрел на Сталина прежде всего через призму личной ненависти и предрекал ему близкий крах. Он не мог предположить, что преступления Сталина будут осуждены значительно позже, чем он предрекал. Но, думаю, стоит все же воспроизвести его пророчество:

«Завтра Сталин может стать обременительным для правящей прослойки… Сталин стоит накануне завершения своей трагической миссии. Чем сильнее кажется, что он ни в ком больше не нуждается, тем ближе час, когда никто не будет нуждаться в нем. При этом Сталин едва ли услышит слова благодарности за совершенный труд. Сталин сойдет со сцены, обремененный всеми преступлениями, которые он совершил». Читатель имеет возможность сам судить о выводе Троцкого.

Действия Сталина порой выглядят иррационально. Трудно объяснить, например, какой-либо политической логикой резкое ослабление армии накануне страшной войны. Реализация планов экономического развития заведомо затруднялась огромными потерями в кадровом потенциале. Кровавые действия Сталина выглядели необъяснимыми: он санкционирует уничтожение М. Кольцова, которого хорошо знал, встречался с ним, и не трогает Б. Пастернака с его независимыми взглядами. Действиями Сталина руководила беспредельная жажда власти. Его не могла «насытить» даже кровь многочисленных родственников, самых близких друзей, соратников… Утоляя кровавую жажду и не утолив ее до конца, Сталин совершил беспримерные преступления против свободы: свободы жить и свободы мыслить.

Оплакивая гибель сотен тысяч советских людей, лучших сынов и дочерей Отечества, нельзя смириться с тем, что Сталин сделал пассивными соучастниками своих деяний миллионы людей, которые поверили, что «так нужно». Сталину удалось заручиться своего рода поддержкой множества честных граждан. Огромные масштабы репрессий стали возможны потому, что «вождь» вызвал социальную инерцию насилия, порождавшую доносительство, беспринципность, массовую ложь, клевету. Это преступление Сталина особенно тяжко. Ложь всегда оставляет глубокие следы. В памяти. В психологии людей. В культуре. Тем более что ложь всегда пытается напялить на себя одеяние правды. Ложь тогда не имеет шансов, когда ей противостоит правда в союзе с совестью. Именно совесть бывает самым требовательным судьей. Она выступает как бы нравственным посредником между миром бытия и личностью. Благодаря совести мы знаем степень своего нравственного несовершенства, искренности в отношении к идолам и идеалам. Обмануть свою совесть невозможно. Сегодня известно, что если совесть в те годы часто молчала, то прежде всего потому, что рядом не было правды.

На годы сталинского единовластия приходится эпицентр трагедии всего советского народа и потому, что насильно были вырваны из жизни многие патриоты своего Отечества, лучшие специалисты, высокие таланты, люди, подававшие особые надежды. Замена, часто поспешная, иногда случайная, порой корыстная, не могла быть равноценной. Но Сталин знал, что те люди, которые выдвигались вместо репрессированных, более преданны ему, его «линии», установкам. Своим возвышением, часто неожиданным (нередко и незаслуженным), новые руководители были обязаны только «вождю». Он мог, естественно, рассчитывать на их преданность и усердие.

За два года до начала войны страна была как бы обессиленной. Нет, дымились трубы фабрик и заводов, ходили по рельсам поезда, студенты занимались в университетах, люди надеялись, верили в лучшее завтра. Но «обессиленность» была не только от переполненных лагерей, безвестья об исчезнувших близких, знакомых, друзьях, поредевших партийных и военных рядов, а прежде всего от надругательства над идеей, в которую поверили. Ведь Сталин, совершив злодеяния против народа, совершил преступление и против мысли.

Не Сталин остановил безумие. Этот бессмысленный террор дошел до предела, угрожавшего функционированию самой системы. Угрожавшего на рубеже самых тяжких испытаний. Такова была доля советского народа: страдать и преодолевать, бороться и надеяться, жертвовать и побеждать.