Популярность триумфатора

История полна примерами обожествления отдельных личностей. В исследовании советского историка С. Утченко о Юлии Цезаре приводятся такие подробности его прославления. «…Сенатом было назначено пятидесятидневное благодарственное молебствие в честь победы. Сенат разрешил Цезарю появляться на всех играх в одеянии триумфатора, в лавровом венке, а также носить высокие красные сапоги, которые, по преданию, носили когда-то альбанские цари. Сенат и народ постановили, чтобы Цезарю был выстроен на Палатине дом за государственный счет и чтобы дни его побед были объявлены праздничными днями. Во время игр и процессий его статую из слоновой кости проносили на роскошных носилках; статуи Цезаря воздвигались также в храме Квирина и среди изображений царей на Капитолии. Это были уже такие почести, которые, по словам Светония, превосходили человеческий предел…»

В 30-е годы славословие Сталина не достигло еще «человеческого предела». Хотя даже на выставке картин Рембрандта, как писал в своей книжке Фейхтвангер, красовался «колоссальный некрасивый бюст Сталина». Но следует сказать, что Сталин был тогда действительно популярен в народе. Сегодня это звучит странно, даже кощунственно по отношению к человеку, который на своем «лицевом счету» имеет столько преступлений против собственного народа. Но тогда люди, по крайней мере подавляющее большинство, судили о Сталине, о делах в государстве по внешним явлениям, часто не имея ни возможности, ни желания проникнуть в сущность происходящего. То было время, когда всеми способами утверждалось единомыслие, однообразие. С детского сада детей приучали скандировать здравицы в честь «великого вождя». То было время, когда никто не мог себе позволить не любить Сталина. По мере высвечивания правдой всех культовых уродств, преступлений Сталина и его окружения, механизма действия всей бюрократической машины, возникает мысль: почему все же Сталин в те годы был популярен? Почему и сейчас немало людей с благоговением относятся к умершему кумиру? Каковы «тайны» популярности Сталина в народе?

Думаю, что этот феномен можно объяснить целым комплексом причин. Одна из них заключается в том, что, несмотря на огромные моральные провалы и физические жертвы, общество в целом не деградировало и добивалось немалых успехов в экономической, социальной, культурной сферах. Думаю, что, будь лидером другой человек, руководитель ленинского типа, эти успехи были бы, конечно, большими. И тем не менее культовые уродства не затормозили полностью общественного развития.

Крупные изменения произошли в индустриальном развитии. Вот несколько цифр, которые, правда, скорее всего преувеличены, но тем не менее характеризуют выполнение ленинского плана ГОЭЛРО в промышленности:

Как видим, в промышленности был совершен крупный рывок от глубокой отсталости к индустриально развитому государству. Народ, переживший империалистическую и гражданскую войны, разруху, не мог не поражать огромным потенциалом энергии, творческого заряда, рожденного Октябрем. Разумеется, и здесь сказались и ошибки, и перегибы, связанные с утверждением культового вождизма. Но тем не менее в национальном, народном самосознании настойчиво пульсировала гордая мысль: «Мы многое можем! Даешь пятилетку в четыре года!» Словно подтверждая сталинские слова: «Жить стало лучше, жить стало веселее!» к концу 30-х годов появились сотни новых заводов, фабрик, дорог, городов, дворцов культуры, домов отдыха, больниц, школ, лабораторий, преобразовавших панораму страны. Хотя качество строительства и продукции, как правило, было низким.

Неизмеримо хуже дело обстояло в сельском хозяйстве, где были допущены особо крупные ошибки в определении путей и методов кооперирования. Помноженные на преступные деяния при раскулачивании, они на многие десятилетия определили безрадостную картину в аграрном секторе. Если накануне коллективизации в стране было 25 миллионов мелких единоличных крестьянских хозяйств (35 % бедняцких, 60 % середняцких и 5 % кулацких), то к середине 30-х годов свыше 90 % крестьянских дворов вошли в состав коллективных хозяйств. Однако это не дало, как ожидалось, решающего прироста сельхозпродукции. Приведу еще одну таблицу:

Крупные стратегические просчеты, связанные с насилием как основным инструментом коллективизации, не только породили длительную социальную напряженность в обществе, но исторически «отомстили» хроническим отставанием в этой сфере деятельности. Сколько бы ни говорил Сталин в своих речах о крупных успехах в колхозном строительстве, о «решающих достижениях» здесь говорить не было оснований. Да, в колхозы пришла техника, специалисты, образование, культура, но разрушенные вековые структуры оказалось совсем не просто заменить новыми.

Более впечатляющими выглядят достижения в области народного образования.

Всеобщая грамотность населения стала великим достижением народа. Печать, радио, кино активно влияли на миллионы людей, отдававших все силы построению социалистического общества.

Подавляющее большинство людей верили, что это только начало, что завтра, послезавтра откроются новые горизонты в улучшении их жизни, условий труда, социального обеспечения. После отмены карточек, нормирования продуктов питания в магазинах стало больше появляться не только промышленных, но и продовольственных товаров. И хотя, по сегодняшним меркам, жилось трудно, тесно, без достатка, общая атмосфера в обществе была оптимистичной. Печать, радио настойчиво внушали, что все нынешние и особенно будущие успехи связаны прежде всего с «мудрым руководством вождя». Подрастающему поколению ежедневно с малых лет вдалбливалось: «Сталин думает о каждом», «если бы не Сталин, мы не были бы индустриальной державой, у нас не было бы крова над головой и гарантированного куска хлеба». Историю остановить нельзя, поэтому, несмотря на промахи, изъяны и преступления Сталина и его окружения, народ строил, творил, дерзал. Самое парадоксальное и драматическое заключается в том, что в дни, когда тысячи и тысячи невинных честных сынов и дочерей Отечества гибли в сталинской мясорубке, те, кого миновала эта горькая участь, изумляли страну, а часто и мир.

Почти в те же июньские дни 1937 года, когда М.Н. Тухачевский и группа других военачальников попали на скорый и неправый суд, «Правда» сообщала, что героический экипаж в составе В. Чкалова, Г. Байдукова и А. Белякова на отечественном самолете АНТ– 25 совершил первый в мире беспосадочный перелет по маршруту Москва – Северный полюс – Северная Америка. Это был триумф советской техники, советских людей. В марте 1937 года «Правда» писала, что Алексей Стаханов установил новый трудовой рекорд. За 6 часов он вырубил на шахте «Центральная» им. Сталина 321 тонну угля. Это 23 нормы забойщика на этом участке! За одну смену Стаханов на 83 тонны перевыполнил суточное задание всего участка! Но и этот рекорд обязательно увязывали с именем Сталина. В своей книге «Рассказ о моей жизни», вышедшей вскоре после установления рекорда, Стаханов пишет: «Когда я все припоминаю, все мысли собираю вместе, то мне хочется каждый раз сказать одно и то же: спасибо товарищу Сталину! Товарищ Сталин так поднял меня, рядового рабочего, что об этом я не мог и думать никогда. Я уже теперь привык к словам «стахановское движение», часто встречаю свое имя в газетах, слышу на собраниях. Первое время мне все это, откровенно говоря, непонятно было. Да и теперь я считаю, что наше движение справедливо звать сталинским, потому что рабочий класс, двинувшийся в сталинский поход за овладение техникой, родил мой рекорд и рекорды моих товарищей. Именно товарищ Сталин сделал наше движение широким».

Папанин, Чкалов, Бусыгин, Виноградовы, Кривонос, Дюканов, многие другие пионеры своего дела, патриоты, новаторы, энтузиасты пропагандировались не «сами по себе», а непременно через призму «руководства», «участия», «заботы» Сталина о каждом из них, о каждом человеке. Реальные успехи, рекорды, изобретения, достижения, увязываясь в контексте с ролью Сталина, создавали «вождю» устойчивую популярность. Часто это выражалось в самых необычных формах. Я уже говорил, что после публикации ряда статей о Сталине я получил тысячи писем. Одно из них – от члена партии С.Е. Плоста. Он пишет, что его отец, будущий крупный политработник Красной Армии, после рождения сына по единодушной просьбе друзей – слушателей Военно-политической академии им. В.И. Ленина назвал его Сталием. Сталий Ефимович пишет мне, что дальнейшая судьба его отца сложилась трагически: 15 мая 1937 года он был арестован как «враг народа», а 4 ноября, накануне 20-й годовщины Великого Октября, расстрелян. Мальчик остался жив, но он, взрослый уже человек, всю жизнь носит имя, связанное с фамилией деспота, погубившего его отца… Каждая трагедия имеет свою окраску, свое лицо.

Даже кампании по разоблачению и уничтожению «врагов» увязывались с авторитетом и популярностью Сталина. Непрерывно в печати муссировалась мысль, что «троцкистско-зиновьевские вредители» имели целью осуществить террористические акты в отношении руководителей партии и государства и прежде всего «хотели убить товарища Сталина». И вместе с тем «товарищ Сталин, постоянно подвергаясь опасности, проявляет внимание к каждому человеку, имевшему ошибки, если он хочет стать на путь исправления». На февральско-мартовском Пленуме ЦК 1937 года Молотов привел пример «бережного отношения товарища Сталина к кадрам», зачитав одно из писем «вождя».

«Пермь, секретарю горкома тов. Голышеву.

До ЦК дошли сведения о преследованиях и травле директора моторного завода Побережского и его основных работников из-за прошлых грешков по части троцкизма. Ввиду того, что как Побережский, так и его работники работают ныне добросовестно и пользуются полным доверием у ЦК ВКП(б), просим вас оградить товарища Побережского и его работников от травли и создать вокруг них атмосферу полного доверия.

О принятых мерах сообщите незамедлительно в ЦК ВКП(б).

26 дек. 1936 г.

Секретарь ЦК Сталин».

«Вот как надо относиться к товарищам из бывших троцкистов, которые теперь честно работают на своем посту», – заключил Молотов. Даже в самый разгар репрессий Сталин с помощью своего окружения стремился создать себе репутацию человека в высшей степени справедливого и внимательного. Все это делалось для закрепления широкой популярности лидера в народе. Надо признать, что страна, еще не остывшая от революционных бурь, активно воспринимала и впитывала в себя призывы к усилению бдительности, необходимости ужесточения борьбы с «врагами народа», живо реагировала на факты «разоблачений», не замечая в них ни мистификаций, ни фальсификаций.

Сталин заботился даже о мелочах, если они были связаны с его «явлением народу». Его манера просто одеваться, просто говорить весьма импонировала людям. Фейхтвангер отмечал, что «Сталин определенно не является великим оратором. Он говорит медлительно, без всякого блеска, слегка глуховатым голосом, затруднительно. Он медленно развивает свои аргументы, апеллирующие к здравому смыслу людей, постигающих не быстро, но основательно… Когда Сталин говорит со своей лукавой приятной усмешкой, со своим характерным жестом указательного пальца, он не создает, как другие ораторы, разрыва между собой и аудиторией…». Он тщательно готовился к своим редким выступлениям. Товстухе, а затем Поскребышеву поручалось к каждому выступлению подобрать дюжину интересных цитат из произведений основоположников научного социализма, художественной литературы, фольклора. Как сообщал Антонов, работник секретариата Ворошилова, «референты-докладчики Сталина помогают ему подбором цифрового материала по соответствующим вопросам. Часто эти данные заказывают в соответствующих наркоматах. Из этих цифр тов. Сталин выбирает себе нужные. Никакого текста референты не дают». В ходе выступления Сталин иногда их использовал. При этом он придерживался всегда определенной литургической тональности, усвоенной им еще в духовной семинарии. Он любил катехизисную структуру своих речей: вопрос – ответ, вопрос – объяснение. Часто прибегал к рефрену, умышленным повторам, обладающим, по его мнению, гипнотическим действием. И надо сказать, эта неброская, но продуманная манера производила большое впечатление на участников различных совещаний и встреч. Самое главное, она убеждала в его мудрости. А ведь давно замечено, что ничто так не способствует популярности, как уверенность людей в достоинстве ума их руководителя.

Ни одна фотография Сталина не могла быть опубликована без предварительного одобрения самого «вождя» или позднее – Поскребышева. Сталин любил каноническое изображение своей личности: фотографии в солдатской шинели – воплощение «пролетарской строгости», держащий на коленях или за руку ребенка – «отец своего народа», в форме генералиссимуса – «великий полководец, победитель». Может быть, поэтому бесчисленные скульптуры, портреты, фотографии Сталина удручающе однообразны и невыразительны. Работая над книгой, я смог найти большое количество его фотографий. Но наиболее впечатляющи те, которые сделаны случайно, без позирования. Самые интересные в этом смысле фотографии Н.С. Власика и Н.С. Аллилуевой, но качество их таково, что они, к сожалению, едва ли могут быть воспроизведены в книге.

Сталин, заботясь об упрочении своего единовластия, исподволь способствовал формированию в стране целой иерархии руководителей, которые стояли на более низких ступенях власти. Можно было уже в начале, допустим, 30-х годов взять подшивку центральной газеты и обнаружить неофициальную табель о рангах. Конечно, на вершине пирамиды – «лучший ученик Ленина». В отчетах пишут, что зал стоя приветствует вождя. Аплодисменты переходят в овации. Непременно здравицы, «ура». Единодержцу долго не дают говорить. Восторг неподдельный. Состояние экзальтации. Настоящее идолопоклонение. Нет предела превосходным степеням, славящим эпитетам.

А вот как пишет газета о Молотове, Кагановиче. Ворошилове: «В президиуме появился славный соратник Сталина». Бурные, продолжительные аплодисменты. Могут даже назвать по имени-отчеству. Здесь же непременные эпитеты: «стойкий большевик-ленинец», «сталинский нарком», «руководитель сталинской школы»…

Дальше, когда речь идет о руководителях пониже (наркомы, секретари обкомов, руководители крупных ведомств), эпитеты уже более «взвешенные»: «верные большевики», «отличные чекисты», «самоотверженные руководители»… Но хотя эти люди стояли значительно ниже на иерархической лестнице, они возглавляли целые республики, области, наркоматы и до 1934 года часто именовались «вождями» (регионального масштаба).

Те же, кто находится еще ниже, ведут работу по претворению «гениальных» планов индустриализации, коллективизации, организуют подписки на воздушные флотилии, проводят митинги и шествия, участвуют в раскулачивании и заполняют доски почета. Многим из них в конце десятилетия сильно повезет, если останутся живыми, тогда они наверняка поднимутся на следующую ступень. Вакансий будет много. Во времена сталинского единовластия табель о рангах составляла одну из важнейших основ цезаризма. Чем меньше народовластия, тем больше начальников.

Сталин понимал, что в народе, особенно среди крестьянства, еще не были изжиты подспудные «царистские» традиции. Века забитости и темноты не могли не оставить глубоких следов, какой-то иррациональной веры во всемогущество любого правителя, особенно находящегося в столице. Среди крестьян культовые настроения были связаны не только непосредственно со Сталиным, но и с властью вообще.

Сталину часто писали простые люди. Ответы готовились в его большом секретариате, поручавшем местным органам помочь в просьбах заявителей. Иногда Сталин собственноручно отвечал на некоторые письма. В архиве генсека удалось обнаружить десятки фотокопий этих ответов. Вот один из примеров:

«Ленинград. Семье Климкиных.

Дорогие товарищи!

Из-за перегруженности опоздал с ответом, за что прошу извинения. Выражаемое Вами пожелание уже выполнено мною. Направлены облигации: на 100 рублей в распоряжение ЦК МОПРа[13] и на 300 рублей – в распоряжение колхоза «Пламя Революции» в Хоперском округе – одного из застрельщиков массовой коллективизации деревни.

Высылаю детишкам карточку, как они этого просили.

Привет!

7.04.30 г.

И. Сталин».

Позднее каждое такое письмо становилось предметом широкой пропагандистской кампании в районе, области, крае как пример «простоты и заботы вождя о народе».

Удалось установить, что Сталин немало внимания уделял не только, как бы теперь сказали, проблемам управления, но и непосредственно «технике единовластия». Он внимательно проштудировал работы В. Воровского «О природе абсолютизма», М. Александрова «Государство, бюрократия и абсолютизм в истории России», Ю. Казьмина «Судьба властелина» и другие аналогичные труды. Можно сделать вывод, что тяга к исторической литературе у Сталина не была бескорыстной, простым читательским интересом. Он искал аналогии, «рецепты», изучал технологию власти, ее психологические нюансы. Так, например, Сталин усвоил, что большое воздействие на сознание и чувства людей производят его речи на различных торжествах, крупных совещаниях в Кремле. В течение 1935 года Сталин выступил в Кремле на совещании железнодорожников (30 июля), колхозниц – ударниц свекловичных полей (10 ноября), на совещании передовых комбайнеров (1 декабря), на приеме передовых колхозников и колхозниц Таджикистана и Туркменистана (4 декабря), трактористов (20 декабря) и т. д. Каждое подобное совещание широко освещалось в печати, отражалось в кинохронике. По мере роста популярности Сталин, однако, пришел к выводу, что выступать, «являться народу» нужно реже; в этом случае в той же пропорции растет значимость его общения с людьми. Сталин почувствовал, что затворничество, скрытность дают большие возможности для распространения официальных легенд, мифов, сусальных штампов о «вожде».

Страна, где веками народом правил самодержец, не может легко и просто стряхнуть психологические напластования одними заклинаниями. Нужно время. Поэтому для поддержания и роста своей популярности Сталин делал особый акцент на формирование «веры в вождя», «веры в его заботу о людях», «веры в его справедливость». Все те ошибки, просчеты и преступления, которые совершал Сталин, он всегда объяснял «вредительством», «головотяпством», «тупостью» чиновников, местных руководителей, которые или не поняли, или исказили его указания. Эта линия срабатывала безотказно. Ведь даже сейчас есть люди, которые считают, что трагедия Сталина в том, что он «доверился» Ежову, а затем Берии, что Сталин «многого не знал», что размах репрессий был ему «неизвестен». Все это отголоски той утонченной идеологической кампании, которую Сталин вел многие годы. Ее суть внешне бесхитростна: все победы, успехи народа достигнуты благодаря Сталину; все перегибы, злоупотребления, поражения стали возможными в результате неисполнения его воли.

Причины популярности Сталина в народе кроются и в невысокой политической культуре широких масс. Я об этом уже говорил, но хочу вернуться к этой мысли вот с какой стороны. Ленин в одной из своих последних статей «О нашей революции» писал, что для строительства социализма требуется определенный уровень культуры и нужно создавать предпосылки этого уровня. В данном случае мне хотелось бы подчеркнуть тот аспект этой культуры, который выражает взаимоотношение народа и власти. Сталин, как только почувствовал (а впервые он имел основания для этого в 1927 г. и окончательно – после XVII съезда партии в 1934 г.), что может стать «долгосрочным» вождем, тут же начал более всего заботиться о том, чтобы сделать этот символ привлекательным для людей. В ход пошли фильмы, книги, исследования о сильной личности, диктаторах, «прогрессивных» царях. Наряду с подлинно революционным искусством исподволь насаждались произведения, фактически абсолютизирующие роль отдельной личности. Сталин лично консультировал С. Эйзенштейна и Н. Черкасова, каким должен быть образ Ивана Грозного в одноименном кинофильме.

Нужно сказать, что популярности Сталина особенно активно способствовало окружение «вождя». Говоря словами Саллюстия, эти люди славословием «домогались благосклонности». Сталин был подозрителен, в каждом неосторожном жесте, слове, мысли он видел «знак», смысл, намерение. Есть доказательства, что рутинные, бессодержательные, апологетические статьи в честь его 60-летия, 70-летия Сталин тем не менее внимательно анализировал. Он просматривал наедине кипы журналов, книг, в которых писали о нем. Его тщеславие было ненасытным. Но он умел его скрывать на людях, поддерживая легенду о своей «исключительной скромности». Правда, несмотря на различные заголовки, эти статьи были очень похожи друг на друга. Например, Молотову подготовили статью «Сталин как продолжатель дела Ленина», а Микояну – «Сталин – это Ленин сегодня». Окружение знало об этой особенности «вождя» и соревновалось между собой в поиске эпитетов, возвышенных сравнений, исторических аналогий, которые бы, по мнению авторов, могли еще больше прославить «великого вождя». Сплошь и рядом «хвалителям» изменяло не только чувство меры, но и здравый смысл. В 1939 году, когда еще не были подведены кровавые итоги искоренения «врагов народа», помощники Сталина Поскребышев и Двинский писали о нем как о человеке, которому присущи «величайшая человечность и гуманность». В их статье «Учитель и друг человечества» есть такие слова: «Сталин вошел в революцию с образом Ленина в уме и сердце. О Ленине он думает всегда, и даже тогда, когда мысли его погружены в проблемы, подлежащие разрешению, рука его машинально, автоматически чертит на листке бумаги: «Ленин… учитель… друг…» Как часто после рабочего дня уносили мы с его стола исчерченные этими словами вдоль и поперек листочки».

Подобная сусальность должна была, по мысли авторов, воздействовать не столько на ум, сколько на чувства людей. О том, что это придуманная сусальность, я могу судить по такому факту. В архиве (фонде И.В. Сталина) хранятся самые различные бумаги, документы – от исторического значения до малозначащих записок. Сохранились там доклады, с которыми Сталин выступал на съездах партии, и одновременно записки вроде: «тт. Андрееву, Молотову, Ворошилову: Пора кончать. Закругляйте выступления. К четырем надо закончить пленум. И. Ст.». Так вот, в архиве есть и бумажки, на которых Сталин машинально, автоматически чертил совсем не то, о чем писали Поскребышев и Двинский. Вот на одном из заседаний Политбюро в руках у Сталина оказалась брошюра «О правой опасности в нашей партии». Сталин рассеянно слушал выступления и все время отвлеченно водил карандашом по обложке. Я переписал следующие слова:

«Сталин. Признавать. Учитель. О правой опасности. О правой опасности в нашей партии. Мухалатка. Частное совещание. Токио. Учитель. Сокольников. Рабочее издательство «Прибой». Огонь. Дискуссия. Молотов».

По машинальным записям, сделанным в конце 20-х годов, можно сделать лишь один определенный вывод: Сталин жил только борьбой. Утверждения Поскребышева и Двинского о том, что Ленин был у Сталина «в уме и сердце», механическими записями (увы!) не подтверждаются. Хотя я мог бы привести подобной тарабарщины немало.

Популярность Сталина стала вместе с тем и уродливой формой социальной самозащиты. Человек, не желающий навлечь на себя подозрения, в своих публичных выступлениях, разговорах не мог допустить промашки в отношении лидера. Любое, даже косвенное очернительство роли «вождя» кончалось трагически для неосторожного человека. Как мне рассказывал социолог А. Федоров, в конце 40-х годов в одной МТС на Витебщине произошел такой случай. После побелки помещения конторы собирались вновь развесить портреты на стенах. Молодой тракторист, зашедший с улицы, нечаянно уронил портрет Сталина, прислоненный к стене, и, пытаясь удержаться на ногах, наступил на лицо «вождя». В комнате было несколько человек. Наступило тягостное молчание. Затем мастер сделал трактористу резкое замечание. Как уж там развивались события дальше, я не знаю, но через три дня, сказал Федоров, парня забрали, и вернулся он лишь после XX съезда партии. Одна из машинисток в редакции районной газеты допустила ошибку в словосочетании «сталинский взор», вставив букву «д» («вздор»). Больше ошибаться ей не пришлось. Она тут же исчезла.

Поэтому где-то в невидимом слое популярности, если посмотреть на нее в разрезе существовавших отношений между людьми, постоянно присутствовал страх. Не все и не всегда это осознавали, но люди, знавшие о репрессиях, те, у кого пострадали родные и знакомые, «славили» Сталина, держа в сознании известные им факты. Поэтому популярность «вождя» держалась не только на определенных достижениях, которых добился народ, усилиях пропаганды и манипуляции общественным сознанием в угоду «величайшего из вождей», но и на понимании (не всегда ясно осознанном) возможности реальной кары за выражение каких-либо замечаний или даже сомнений в его адрес. Не случайно поэтому самый расцвет популярности «вождя» совпал с расцветом доносительства, как неизбежным следствием политики насаждения всеобщей подозрительности и шпиономании.

Естественно, было бы неправильно считать, что абсолютно все граждане нашей страны фанатично любили «вождя» и что у всех он пользовался безусловной популярностью. Нельзя забывать, что в партии была большая прослойка коммунистов с дореволюционным стажем, которую часто называли «ленинской гвардией». Эти люди не по «Краткому курсу», отредактированному Сталиным, знали историю партии и реальный вклад всех руководителей партии в Октябрьскую революцию. Старые коммунисты, по крайней мере большая их часть, узнали о Сталине значительно позже, поскольку в Октябрьские дни, да и в годы гражданской войны будущий генсек, как мы помним, находился на вторых-третьих ролях. Именно поэтому Сталин с особенным «пристрастием» относился к старым коммунистам. Он понимал, что эти люди, даже не выступая открыто против него, потенциально оценивают Сталина иначе, не так, как бы хотелось ему. А посему люди с революционным прошлым были ему не нужны. Результат известен: «старая гвардия» понесла наиболее тяжелый урон.

Сталин видел, что, несмотря на движение вперед, многое не получалось. Буксовало сельское хозяйство, хотя 1936 год, предшествовавший году, меченному как эпицентр трагедии, был урожайным. Страна по-прежнему переживала серьезные экономические и социальные трудности. После революции прошло столько лет, а он все еще призывал к ограничениям во имя будущего, хотя «жить стало лучше, жить стало веселее». Крупных результатов в улучшении жизни людей было не так уж много. Если он, Сталин, скажет, что в этих трудностях повинны вредители, разве народ не поверит? Тем более все эти бывшие оппозиционеры люди с подмоченной репутацией. Кто не видит, что факты вредительства налицо в народном хозяйстве, в аппарате? Разве за рубежом не пытаются использовать бывших оппозиционеров? Вон, например, белоэмигрантская газета «Русское слово» прямо говорит, что у Сталина есть оппозиция не только в партии, но и в армии…

Ход его мыслей, а часто и прямые рассуждения сразу же улавливали Молотов, Каганович, Ежов, быстро выдвигающийся Маленков… Сталин не был Цезарем и не носил одеяний триумфатора, красных сапог, как альбанские цари. Его почести, казалось, не достигли, как у Юлия Цезаря, «человеческого предела». И прежде всего потому, что Сталин нередко ежился в своей солдатской шинели, как бы ощущая невидимые взоры своих потенциальных недоброжелателей. Только их полное устранение безоговорочно укрепит его положение. Нужна была крупная акция. Массированный удар по притаившимся недоброжелателям, скрытым врагам и оппозиционерам оправдает, по мысли Сталина, многие провалы и просчеты в его хозяйственной политике, ликвидирует его потенциальных врагов. После войны Молотов добавил: Сталин, уничтожая врагов, смотрел далеко – он уничтожил тех, кто в войне с фашизмом мог стать на сторону Гитлера.

Сталину казалось, что он дождался своего часа. Отныне, даже в потенции, даже мысленно, никто не сможет посягнуть на его цезаристское единовластие. Трагедия приближалась. Решение зрело и окончательно оформилось, когда он был вдали от Москвы, в Сочи, где мог спокойно обдумать пути дальнейшего упрочения своего единовластия. Прочитав немало книг о деспотах, Сталин тем не менее многого не знал. Если бы он взял томик Гая Светония, описавшего деспотизм Тиберия, то мог бы вычитать такие строки: «Угодливость была ему так противна, что он не подпускал к своим носилкам никого из сенаторов ни для приветствия, ни по делам. Когда один консулер, прося у него прощения, хотел броситься к его ногам, он так от него отшатнулся, что упал навзничь. Даже когда в разговоре или в пространной речи он слышал лесть, то немедленно обрывал говорящего, бранил и тут же поправлял. Когда кто-то обратился к нему – «государь», он тотчас объявил, чтобы более так его не оскорбляли. Кто-то другой назвал его дела «священными» и говорил, что обращается к сенату по его воле; он поправил его и заставил сказать вместо «по его воле» – «по его совету и вместо «священные» – «важные». Как же далеко вперед ушел Сталин от Тиберия! Но, впрочем, оценить этого «вождь» не мог, ибо Светонием свой ум не засорял…

25 сентября 1936 года они с Ждановым (который на XVII съезде партии стал секретарем ЦК и быстро вошел в доверие к Сталину) направили из Сочи на имя Молотова, Кагановича и других членов Политбюро телеграмму:

«Мы считаем абсолютно необходимым и спешным, чтобы тов. Ежов был назначен на пост народного комиссара внутренних дел. Ягода определенно показал себя явно неспособным разоблачить троцкистско-зиновьевский блок. ОГПУ отстает на четыре года в этом деле. Это замечено всеми партийными работниками и большинством представителей НКВД».

Сигнал был дан. Чудовищный, страшный сигнал. Едва ли кто мог предположить, как много будет обнаружено после него в нашем Отечестве «шпионов», «вредителей», «диверсантов», «террористов», просто «двурушников». Можно даже подумать, что не они жили среди нас, а мы – среди них! А мы поем: «…я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!» Сталина недавний процесс над Зиновьевым и Каменевым ободрил: народ горячо поддержал государственное обвинение. Еще не состоялся суд, не известны обстоятельства дела, а печать, радио дружно скандируют: «Уничтожить гадов!», «Смерть врагам!», «Никакой пощады двурушникам!». Сталин почувствовал, что он добился многого: отобрал истину у народа, превратил его в толпу, за которую теперь будет думать только он сам. Возможно, это преступление Сталина, а у него их длинный ряд, одно из тягчайших.

Помните, «вождь» еще в 1933 году предсказывал, что «контрреволюционные элементы» могут «зашевелиться». Так и произошло! Речь шла уже не просто об унижении народа культовым уродством, а о чем-то большем и страшном. Трагедия надвигалась. Рана будет чудовищно страшной. Вот уже сколько лет она никак не может полностью зарубцеваться…