Ледяные ветры

Оглядываясь с высоты прошедших десятилетий на те почти восемь лет, которые Сталину довелось прожить после Победы, видишь, что они были во многом необычными. Внутри страны – вновь предельная мобилизация всех человеческих сил для восстановления и роста могущества государства.

В международном плане эти же восемь лет характерны тем, что все сильнее дули холодные ветры. «Мы вышли из этой войны, – заявил президент США Г. Трумэн, – как наиболее мощная в мире держава, возможно, наиболее могущественная в человеческой истории». Администрация США, страны, монопольно обладавшей самым страшным оружием массового уничтожения, не смогла избежать соблазна извлечь из этого обстоятельства максимальную выгоду. Выступление Сталина в феврале 1946 года на предвыборном собрании – достаточно спокойное и даже миролюбивое – Запад воспринял чуть ли не как вызов. Этот вызов многим за океаном просто был нужен. США на деле стремились к «руководству миром». Были в ходу и более сильные выражения, вроде необходимости «перестроить мир по образу и подобию Соединенных Штатов».

Ночью 6 марта 1946 года, когда Сталин уже собирался ехать к себе на дачу, в кабинет быстро вошел Поскребышев и положил перед генералиссимусом только что полученную шифровку. Сталин вновь сел за стол и погрузился в чтение. Посольство в Вашингтоне сообщало: в Фултоне состоялось необычное выступление Черчилля в присутствии Трумэна (президент – уроженец штата Миссури). Речь бывшего премьера была до предела воинственной. Сталин, имевший четыре встречи с Черчиллем, которому он никогда не доверял, но ценил его энциклопедический ум, был поражен жесткостью его выражений. Хотя в начале речи Черчилль хорошо отозвался о нем: «Я от души восхищаюсь и отдаю должное героическому русскому народу и моему боевому товарищу маршалу Сталину». А далее Черчилль предупреждал, что над западными демократиями нависла «красная угроза». Но, слава богу, Соединенные Штаты находятся ныне на «вершине мирового могущества», что дает надежду на защиту от «замыслов злонамеренных личностей и агрессивного духа сильных наций». Черчилль сообщил миру, что «от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике опустился над Европейским континентом железный занавес». Здесь бывший премьер был прав. Сразу же после войны Сталин предпринял ряд энергичных шагов, направленных на сокращение всяческих контактов с Западом, остальным миром. Занавес – «железный» или «идеологический», это как посмотреть, – действительно опустился. Один из членов «большой тройки» всегда боялся влияния «гнилых демократий». Долгие годы в СССР могли знать о Западе лишь то, что сочтут нужным люди типа Суслова. Информационная пропасть между двумя мирами обедняла интеллекты, резко ослабляла связи мировых культур. Мы стали еще беднее духом…

Но Черчилль не остановился в своей речи на этом, он предупредил, что «вдали от русских границ… пятая колонна коммунистов ведет свою работу… она представляет собой нарастающую угрозу для христианской цивилизации». Тут великий англичанин, возможно, преувеличивал. Даже он оказался в плену шпиономании и кампании по «охоте за ведьмами». Гость американского президента, явно сочувствующего высказанным идеям, призвал повсюду в мире защищать «великие принципы свободы и прав человека, которые являются общим историческим наследием англоязычного мира».

Сталин, отодвинув шифровку, долго немигающими глазами смотрел сквозь окно в темень мартовской ночи. Робко начинавшаяся весна была быстро и цепко схвачена морозцем. Речь Черчилля была и сигналом, и вызовом. Затем «вождь» подошел к столу и позвонил Молотову. Тот был на месте. Обычно члены Политбюро следили за тем, когда уезжал Сталин, и только после этого сами отправлялись домой.

Когда пришел Молотов, разговор двух «архитекторов» внешней политики страны затянулся еще на добрый час. Они не знали, что речи Черчилля предшествовала «длинная телеграмма» американского поверенного в делах в Москве, направленная в Вашингтон, в которой он дал искаженную трактовку февральской речи Сталина. Дж. Кеннан утверждал, что советские руководители считают третью мировую войну «неизбежной». И советские руководители, жившие постоянной борьбой, увидели в этом откровенном вызове Запада естественный ход вещей. Ни Черчилль, ни Трумэн, ни Сталин не смогли тогда подняться до понимания тщетности попыток построить «новый порядок», основанный на страхе взаимного уничтожения. Они были продуктом своего времени. Положение Сталина было трудным. К тому времени США, обладающие атомной бомбой, были неизмеримо сильнее СССР. Достаточно сказать, что за годы войны промышленный потенциал США вырос на 50 %. Соединенные Штаты выпускали в 4 раза больше оборудования, в 7 раз больше транспортных средств. Сельхозпроизводство выросло на 36 %.

Все это страшно контрастировало с положением в СССР. Тысячи населенных пунктов лежали в руинах. Впереди был страшный неурожай 1946 года. Почти вся западная часть страны находилась в огне партизанской войны. Но этот огонь был наподобие того, что случается на торфяниках. За внешним дымком, в толще слоя огонь только и ждет доступа воздуха, чтобы жадно пожирать все вокруг. В советской истории это пока малоосвещенная тема. Вооруженные отряды, в основном на Западной Украине и в Прибалтике, где выделялась Литва, после изгнания немецких войск продолжили борьбу с Советской властью. Сталин несколько раз отдавал указания Берии покончить с «бандитизмом в возможно короткий срок», но он еще не знал, что эта борьба затянется почти на целые пять лет после окончания войны, особенно в западных районах Украины. Скоро министр внутренних дел СССР С. Круглов доложит о результатах этой борьбы за март, когда состоялось выступление Черчилля. Приведу в сокращении этот пространный документ, адресованный Сталину:

«Товарищу Сталину И.В.

12 апреля 1946 года.

За март месяц 1946 года в западных районах Украины ликвидировано 8360 бандитов (убито, пленено, явилось с повинной), захвачено 8 минометов, 20 пулеметов, 712 автоматов, 2002 винтовки, 600 пистолетов, 1766 гранат, 4 типографских станка, 33 пишущие машинки… Захвачены подрайонный проводник ОУН Федорук Ф.И., подрайонный референт СБ Черный В.Г., подрайонный референт Горинь И.Г., зам. районного господарчего Варваричев И.И., шеф связи областного провода ОУН Кравчук Л.И. Погибло партийного, советского актива, офицеров и солдат МВД, МГБ и Красной Армии более 200 человек.

Литовская ССР. Уничтожено бандитов – 145, явилось с повинной – 75, задержано – 1500 человек. Захвачено пулеметов – 44, винтовок – 289, пистолетов – 122, гранат – 182, множительных аппаратов – 12. Ликвидированы бандгруппы Иодепукиса А., Норейкиса И. и ряд других. За месяц в республике зафиксировано 122 бандитских проявления. Погибло актива и бойцов МВД, МГБ и Красной Армии – 215 человек…»

Дальше в донесении сообщалось о вооруженных столкновениях в Белорусской, Латвийской, Эстонской республиках. Сталин, расписавшись на докладе, сказал Берии и Круглову, что очень недоволен неэффективными действиями регулярных частей и истребительных батальонов.

Трудности повсюду, а здесь еще этот откровенный вызов Запада. В Организации Объединенных Наций СССР – полная изоляция. Хорошо, что есть право «вето» в Совете Безопасности. Сталин чувствовал, что началось тяжелое, неравное противоборство. Но он и не думал уступать. Он превратит страну в крепость. Провозглашенная антикоммунистическая «доктрина Трумэна» сделала, по мысли Сталина, невозможным принятие и «плана Маршалла». СССР была крайне нужна экономическая помощь, и ее, возможно, можно было бы получить по этому плану, но ценой фактического контроля над советской экономикой. Сталин устами Молотова сказал на Парижском совещании (27 июня – 2 июля 1947 г.) «нет». Видимо, «вождь» верно угадал цели этого плана, ибо позже Трумэн в своих воспоминаниях откровенно писал: «Маршалл своей концепцией выдвигал цель – освободить Европу от угрозы порабощения, которое готовит для нее русский коммунизм». В общем, началась долгая «холодная война». Французский политолог Лилли Марку, с которой мне довелось встречаться в Москве, справедливо пишет в своей книге «Холодная война», что с 1946 года, почти десятилетие, продолжалась «эскалация, спираль напряженности которой неудержимо раскручивается, как низвергающаяся вниз лавина, подчиняясь своей внутренней логике, не признающей здравого смысла». А эта логика была такой, что Сталин видел выход лишь в ликвидации ядерной монополии США. Ценой колоссального напряжения к 1952 году в СССР было почти удвоено производство стали, угля, цемента по сравнению с довоенным уровнем, резко увеличено производство нефти, электроэнергии. Сталин не переставал утверждать, что абсолютный приоритет тяжелой промышленности является «постоянным законом» развития социализма. Сверхусилия в тяжелой индустрии, в науке создали предпосылки для рывка и в ядерной области. Сталин, как я уже говорил, поручил курировать все эти сверхсекретные работы Берии и еженедельно требовал доклада о состоянии дел.

Здесь существовала хорошая школа. Еще до войны идеи А.Ф. Иоффе, И.В. Курчатова, Г.Н. Флерова, Л.Д. Ландау, И.Е. Тамма дали возможность приступить к созданию первого уранового реактора. Затем работы были приостановлены. И лишь с 1942 года они широко развернулись под руководством Курчатова. Сталин торопил, торопил… Он приказал не жалеть средств для форсированной реализации программы. В фонде Сталина сохранился ряд документов-докладов, напоминающих о драматической «ядерной гонке». Точнее – погоне за ушедшим в отрыв соперником. Например, такое донесение:

«По поручению Специального Комитета при Совете Министров СССР нами на месте в первой декаде октября месяца 1946 года проверено строительство спецобъектов Курчатова и Кикоина…» Далее говорится, что приняты меры по ускорению этого строительства; количество работающих непосредственно на объектах доведено до 37 тысяч. Подписи под документом: С. Круглов, М. Первухин, И. Курчатов.

Почти одновременно С. Круглов и А. Завенягин докладывают Сталину и Берии, что для форсирования работ по продуктам атомного распада дополнительно привлечены специалисты-заключенные, осужденные на 10 и более лет: С.А. Вознесенский, Н.В. Тимофеев-Ресовский, С.Р. Царапкин, Я.М. Фишман, Б.В. Кирьян, И.Ф. Попов, А.С. Ткачев, А.А. Горюнов, И.Я. Башилов и другие.

В декабре 1946 года советские ученые осуществили первую цепную реакцию, на следующий год запустили первый ядерный реактор, что дало основание Молотову заявить в ноябре 1947 года, что секрета атомной бомбы больше не существует. Летом 1949 года было произведено испытание советской атомной бомбы; в 1953 году – термоядерного устройства. Наращиванию экономической и оборонной мощи была посвящена вся деятельность Сталина. Свое величие диктатор мог теперь поддержать только величием и мощью государства. Значительная часть ГУЛАГа была нацелена на оборонные работы. Часто правительственные задания многие министры начинали с «обычного» первого шага – обращались к Берии.

«Товарищу Берия Л.П.

Учитывая исключительную необходимость создания научно-исследовательской базы на востоке, прошу Вашего указания министру внутренних дел т. Круглову об открытии на площадке филиала ЦАГИ лагеря из числа заключенных сибирских лагерей в количестве 1000 человек.

23 июля 1946 года.

М. Хруничев».

Или еще более цинично:

«Товарищу Берия Л.П.

Для развертывания строительства прошу организовать еще лагерь на 5 тысяч человек, выделить 30 000 метров брезента для пошива палаток и 50 тонн колючей проволоки.

22 марта 1947 года.

А. Задемидко».

Вдумайтесь: как низко пала нравственность, какой предельно циничной стала социальная политика, как обесценилась человеческая жизнь! Судьба и жизнь зэков сопрягается лишь с их количеством, колючей проволокой и брезентом над головами! Думаю, что эта короткая, лаконичная и жуткая в своем исключительном цинизме докладная может служить трагическим и глубоким отражением той пропасти, куда скатился сталинизм. По моему мнению, потомкам нужны не только мартирологи – бесконечные списки погибших невинно, но и такие документы, обнажающие до конца преступления сталинизма. Этот документ – апогей антиморали.

Через сорок с лишним лет после появления на свет этого документа мне довелось побеседовать с Александром Николаевичем Задемидко, бывшим министром строительства предприятий топливной промышленности. Я показал ему документ (такие подписывали во множестве почти все министры), датированный 22 марта 1947 года:

– Как Вы относитесь сегодня к этой записке, адресованной Берии?

– Время было такое… Социализм строили с помощью огромной армии заключенных. Сегодня все это, конечно, мне кажется диким… – Помолчав, рассказал об одном из элементов технологии насилия в строительстве:

– Как-то однажды ночью, часа в два, нас с заместителем вызвали к Берии. Зловеще поблескивая глазами из-за стекол пенсне, он негромко спросил:

– Почему не докладываете о сдаче объекта? (На одном комбинате строили специальный цех.)

– Не закончили монтаж установки…

– Кто не закончил? – И не дожидаясь ответа: – Вызовите директора комбината, – бросил вошедшему по вызову помощнику.

Минуты через три-четыре на дальнем конце провода в Донбассе послышался голос. Берия, не слушая, бросил в трубку несколько фраз:

– Здравствуйте. Говорит Берия. Почему в срок не выполнили задание? Сегодня же к 8 утра завершить монтаж. Спокойной ночи!

Можно представить, какая «спокойная ночь» была у этого директора и всего комбината! Берия тут же приказал помощнику:

– Вызовите начальника управления.

– Слушаю Вас, товарищ Берия!

– Я приказал директору комбината (Берия называет фамилию, я ее сегодня уже не помню, – говорит Задемидко) к 8 утра завершить монтаж установки. Не справится, посади к себе в подвал. До свидания!

Мы с заместителем знали об этих методах «работы» Берии, но когда смотрели на его спокойные и короткие, даже деловые распоряжения, мурашки бегали по телу.

Помолчав, Александр Николаевич вновь негромко и тоскливо произнес:

– Время было такое…

Несмотря на низкую эффективность подневольного труда, Сталин верил, что широкое использование заключенных на оборонных работах – не только дешевый способ наращивания военных мышц, но и проверенный способ «перевоспитания» сотен тысяч «врагов» и «предателей». Сталин давно уже привык смотреть на них, как на «бывших» людей.

Но как бы мы ни относились к Сталину, следует констатировать: своей беспощадной волей, ценой неимоверных усилий советских людей, огромных материальных и человеческих жертв он добился, казалось, невозможного рывка. Атомная монополия США была ликвидирована. Было заложено начало стратегического паритета. Интеллект Сталина, как и его оппонентов за океаном, не был приспособлен для нового политического мышления. Он мыслил лишь в плоскости «черного» и «красного», постоянной борьбы, соперничества и, даже уступая по большинству параметров своему главному противнику, смотрел на конечный исход противостояния оптимистично.

Чтобы увеличить свои шансы в этой борьбе, Сталин считал необходимым всячески способствовать зарождающемуся движению широких масс за мир и предотвращение войны, активизировать антиимпериалистические выступления всех отрядов международного рабочего и коммунистического движения. Сталин после долгих обсуждений с Молотовым и Ждановым решил пойти на шаг, который, как можно было заранее предвидеть, будет встречен на Западе крайне негативно. Сталин счел необходимым в условиях обострившегося противоборства создать орган по координации деятельности компартий. В европейских столицах и за океаном этот шаг расценили как официальное принятие вызова в «холодной войне».

Сталин не забыл, как в свое время он долго думал, прежде чем распустить Коминтерн после 24 лет его существования. Ему подсказывали осуществить этот шаг в самом начале войны, но у него хватило мудрости понять, что это было бы расценено как слабость перед фашизмом и союзниками. Сталин выбрал очень удачный момент – весной 1943 года, когда у него в активе был Сталинград. Советский лидер, целиком захваченный войной, надеялся, что это будет должным образом оценено Соединенными Штатами и Англией, подтолкнет их к ускорению открытия второго фронта. Сталин не мог не видеть, что Коминтерн давно уже говорил только «по-советски» и стал его личным рупором и инструментом. После долгих размышлений «вождь» пришел к выводу, что роспуск Коминтерна даст ему больше плюсов, чем минусов. Но это все было уже в прошлом. И вдруг вновь – создание международного коммунистического центра. Чем руководствовался Сталин? Какие соображения приходили ему в голову?

Когда рождался Коммунистический Интернационал, его вожди верили в близкую мировую революцию. Особенно Ленин, Троцкий и Зиновьев. Но когда революционный паводок сошел, обнажив прочные устои старого мира, выявилась его высокая жизнестойкость. Стало ясно, что в условиях относительной стабилизации капитализма Коминтерну уготована весьма ограниченная роль, подчиненная стране пребывания. Руководство из одного центра серьезно дискредитировало коммунистическое движение, давая возможность всем врагам и критикам постоянно и не без оснований говорить о «руке Москвы». Но сейчас, в обстановке «холодной войны», Сталин почувствовал, что двухполюсность мира, образование двух лагерей вновь ставят на повестку дня вопросы взаимодействия компартий. Вместе с тем он понимал, что полного возврата к старому, хотя бы по форме, не должно и не может быть.

По инициативе польских товарищей, поддержанной Сталиным, с 22 по 27 сентября 1947 года в городе Шклярска Поремба (Польша) состоялось совещание представителей девяти коммунистических партий Европы. Накануне совещания А.А. Жданов, которому Сталин поручил представлять ВКП(б), прислал «вождю» шифровку, в которой докладывал о предварительных наметках рабочей группы. Он сообщал, что собравшиеся сходятся в том, что:

«Работу совещания предполагается начать с информационных докладов от всех компартий, участвующих в совещании. Затем выработать повестку дня. Мы будем предлагать такие вопросы:

1) о международном положении, – выступим мы;

2) о координации деятельности партий. Предложим доклад сделать польским товарищам. Итогом должно быть создание координационного центра с резиденцией в Варшаве. Думаю, особый упор следует сделать на добровольные начала в этом деле.

Прошу указаний.

А. Жданов».

Сталин одобрил. В результате обмена мнениями через четыре года после роспуска Коминтерна было создано Информационное бюро коммунистических и рабочих партий (Информбюро). На Западе его сразу нарекли «Коминформом». В шифрованном сообщении Жданова Сталину излагались доклады представителей партий, прибывших на совещание. Наиболее активно и позитивно, по словам Жданова, вели себя югославы, которые не знали, что новый орган в ноябре 1949 года примет резолюцию, которая получит название «Югославская компартия во власти убийц и шпионов». Интересная деталь. Жданов по содержанию, направленности и конструктивности выше других оценил два доклада: Э. Карделя – представителя СКЮ и Р. Сланского – секретаря ЦК КПЧ. И вновь ирония судьбы: менее чем через год Жданов заклеймит Карделя как «империалистического шпиона», а Сланский через несколько лет сложит голову в результате постыдного процесса, который будет проведен по бериевскому сценарию.

В докладе Жданова «О международном положении», одобренном Сталиным, был сформулирован тезис, который на долгие годы станет едва ли не центральным в советской пропаганде – «раздел мира на два противоположных лагеря». Это, пожалуй, было ответом на антикоммунистическую «доктрину Трумэна». В докладе изложена оценка и «плана Маршалла» – «программы закабаления Европы». Жданов вновь крайне критически оценил роль социал-демократических партий, не поскупился на оскорбительные эпитеты в их адрес. Сталин упорствовал в своих ошибках в течение всей жизни; до конца своих дней он сохранил глубокую неприязнь и недоверие к социал-демократам, что в конечном счете постоянно ослабляло не только прогрессивные силы, но и широко развернувшуюся борьбу за мир.

На совещании в Шклярска Поремба было условлено следующую встречу провести в Белграде. Но, увы, она там так никогда и не состоялась.

Народы Югославии внесли крупный вклад в разгром фашизма, ни на минуту не прекращая своей героической борьбы против агрессора. В апреле 1945 года во время приезда И. Броз Тито в Москву между СССР и Югославией был заключен Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве. Сталин несколько раз встречался с Тито, вел весьма теплые беседы. В результате состоявшихся переговоров было решено передать Югославской Народной армии (ЮНА) боевую технику и вооружение для 12 стрелковых и двух авиационных дивизий, танковых и артиллерийских бригад. Дружеские отношения, казалось, могут развиваться только по восходящей. В ЮНА работала большая группа советских военных специалистов, в СССР учились тысячи югославских военнослужащих. Тесным было сотрудничество и между ВКП(б) и СКЮ, и вдруг – конфликт. И какой!

Ряд текущих вопросов (подготовка болгаро-югославского договора о дружбе, направление югославского авиаполка в Албанию, заявление Димитрова на пресс-конференции о принципиальной возможности создать в будущем федерацию или конфедерацию европейских народно-демократических государств), по которым с Москвой не посоветовались, вызвали гневную реакцию Сталина. Слава, власть, могущество затуманили ему разум. Не только у себя дома, но и среди своих союзников, считал диктатор, он может распоряжаться, как в собственной усадьбе. Глубинные корни конфликта – в политическом цинизме большевистской Системы.

Сталин предложил провести советско-болгаро-югославскую встречу. Она состоялась 10 февраля 1948 года в Москве. Делегации возглавляли Сталин, Димитров и Кардель. От СССР в совещании участвовали несколько членов Политбюро – В.М. Молотов, Г.М. Маленков, А.А. Жданов, а также М.А. Суслов. Известные деятели входили в состав болгарской делегации – Т. Костов и В. Коларов; югославскую представляли М. Джилас и В. Бокарич. Сталин с самого начала в раздраженной форме выразил неудовольствие расхождениями по внешнеполитическим вопросам. Он квалифицировал некоторые шаги Болгарии и Югославии как «особую внешнеполитическую линию». На заявления болгар и югославов, что для этих упреков нет оснований, что инкриминируемые им обвинения носят частный характер, Сталин вдруг выдвинул неожиданное предложение о необходимости создания федерации Болгарии и Югославии. Сталин, привыкший, что его пожелания в собственной стране всегда воспринимаются как решение, вдруг ясно почувствовал внутреннее сопротивление. И Димитров и Кардель, не отвергая в принципе возможности федерации, ответили, что для этого еще не созрели условия. Кардель заявил, что он не может высказать более определенного ответа до решения политического руководства страны. Сталин, привыкший повелевать во всех делах как Председатель ГКО или Верховный Главнокомандующий, пожалуй, впервые за многие годы встретил сопротивление… коммунистов! Это было неслыханно! Уже очень давно никто не возражал диктатору. Он совершенно не был готов к этому. Приступ глухой злобы требовал выхода.

Когда же Сталин узнал, что в Белграде решили не спешить с созданием федерации, рассматривать этот вопрос лишь в исторической перспективе, пришел в бешенство.

Милован Джилас, описывая встречу югославской и болгарской делегаций со Сталиным, вспоминал: Димитрову после его выступления «вождь» бросил:

– Ерунда! Вы зарвались, как комсомолец. Вы хотели удивить мир, как будто вы все еще секретарь Коминтерна. Вы и югославы ничего не сообщаете о своих делах, мы обо всем узнаем на улице – вы ставите нас перед свершившимися фактами!

Карделю Сталин, по существу, так и не дал выступить, прерывал его не менее злобно, хотя и менее оскорбительно, чем Димитрова:

– Ерунда! Расхождения есть, и глубокие! Что вы скажете насчет Албании? Вы нас вообще не проинформировали о вводе войск в Албанию!

Кардель возразил, что на это существовало согласие албанского правительства. Сталин закричал:

– Это могло бы привести к серьезным международным осложнениям… Вы вообще не советуетесь. Это у вас не ошибки, а принцип – да, принцип!

Далее М. Джилас пишет: «Мы отбыли через три-четыре дня, – на заре нас отвезли на Внуковский аэродром и без всяких почестей запихнули в самолет…»

Встреча эта была мало похожа на диалог. Сталин сразу же хотел поставить собеседников на место, как республиканских секретарей своей страны.

Единовластие лишает человека элементарной самокритичности. Самосознание личности, которое, по Гегелю, освещает себя как бы изнутри и может в союзе с совестью быть судьей, у Сталина не способно было даже заронить малейшее сомнение в собственной неправоте. Сталин привык, что его боялись, безропотно подчинялись, со всем соглашались. И в этом случае он был уверен, что его слова-требования будут непременно приняты. И вдруг – отпор!

Последовали импульсивные санкции: отзыв советских военных советников из Югославии, резкое письмо Сталина и Молотова югославскому руководству. Тито подготовил взвешенный ответ, одобренный ЦК СКЮ. Он отвергал обвинение в недружественных действиях, в троцкизме. В нем, в частности, говорилось: «Как бы кто из нас ни любил страну социализма СССР, он не может ни в коем случае меньше любить свою страну, которая тоже строит социализм…» В мае пришел ответ из Москвы на 25 страницах. Сталин, известный своей выдержкой, способностью собраться, действовал спонтанно, без анализа реальной ситуации. Голос амбиции заглушил голос разума, а органы по инициативе Берии быстро собрали множество «фактов», подтверждающих «отход», «предательство» Тито и всего югославского руководства. Сталин еще не понял, что он потерпел крупное чувствительное послевоенное поражение.

Эскалация мер была стремительной. Сталин решил подключить к конфликту Информбюро. В Белград поступило два послания из Москвы с приглашением югославской делегации прибыть на заседание Информбюро в Бухарест. Югославы ответили вежливым, но твердым отказом, расценив это как вмешательство в их внутренние дела, одновременно выразив готовность нормализовать отношения.

Сталин решил проводить заседание Информбюро без «обвиняемых». Но это был уже разрыв. Накануне, 15 июня 1948 года, Сталин рассмотрел проект доклада Жданова в Бухаресте, озаглавленный «О положении в КП Югославии». В сопроводительной записке Жданов писал, что «текст доклада рассмотрен мною, Маленковым и Сусловым». Все они по решению Сталина поехали в Бухарест. Сталин собственноручно внес ряд поправок. В докладе Жданов сформулировал такие положения: «Всю ответственность за создавшееся положение несут Тито, Кардель, Джилас и Ранкович. Их методы – из арсенала троцкизма. Политика в городе и деревне – неправильна. В компартии нетерпим такой позорный, чисто турецкий террористический режим. С таким режимом должно быть покончено (выделено мной. – Прим. Д.В.). Компартия Югославии сумеет выполнить эту почетную задачу…»

Как говорил Хрущев на XX съезде партии, Сталин, потеряв чувство реальности, даже заявил:

– Достаточно мне пошевелить мизинцем, и Тито больше не будет. Он падет.

У меня есть сведения, правда требующие дополнительного изучения, о конкретных мерах по устранению Тито, которые предложил Сталин. Но почему они не были осуществлены – остается тайной.

А Жданов сообщил из Бухареста: беседы с Костовым, Червенковым, Тольятти, Дюкло, Ракоши, Георгиу-Дежем, другими товарищами показывают, что все «без исключения заняли непримиримую позицию по отношению к югославам». Великодержавное давление, выдаваемое за пролетарский интернационализм, осуществлялось явно в угоду разгневанному диктатору. Сталин не остановился перед денонсацией Договора о дружбе, отзывом посла, прекращением экономических связей. Кульминацией конфликта явилось принятие совещанием Информбюро, состоявшимся в Будапеште в ноябре 1949 года, постыдной резолюции «Югославская компартия во власти убийц и шпионов». Над текстом резолюции на сей раз хорошо поработал М.А. Суслов, ставший секретарем ЦК. Чего в ней только нет! Сравнение югославских руководителей с гитлеровцами, обвинение в шпионаже, блокировании с империализмом, кулацком перерождении и т. д. Специфические особенности внутриполитического развития Югославии, отдельные шаги, отличные от сталинских схем, как и некоторые жесткие ответные меры, предпринятые в пылу борьбы югославским руководством, квалифицировались как действия «прислужников империализма», как «ликвидация народно-демократического строя в Югославии». Сегодня даже трудно представить, как далеко завела ВКП(б), другие коммунистические и рабочие партии амбициозность и великодержавность Сталина.

Все это теперь принадлежит истории. В «отлучении» Югославии от социализма, предпринятом Сталиным, в попытках применить диктаторские методы в отношениях с суверенными странами и партиями чувствуется его почерк 1929–1933, 1937–1939 годов. Н.С. Хрущев, «обремененный» близостью со Сталиным, тем не менее показал, что шанс совести лучше использовать поздно, чем никогда. Его поездка в Белград в конце мая – начале июня 1955 года – одна из ступеней, по которым он мужественно взошел на трибуну XX съезда партии.

Те несколько лет, что судьба отвела Сталину после окончания Второй мировой войны, были для «вождя» бурными, как и вся его жизнь после победы Октября. Его заботы простирались теперь дальше границ собственного государства. В социалистических странах, которые с легкой руки Жданова стали именовать «лагерем», давал себя знать целый ряд проблем. Каждая из стран получила возможность идти по пути «социалистического строительства», опираясь в директивном порядке на установки и решения, принимаемые в Москве. Вместе с тем это была попытка создания международного сотрудничества на новых принципах. Но вмешательство Сталина, его требование придерживаться одной модели, насаждение бюрократических и догматических штампов в политической структуре и общественном сознании нанесли много вреда новому делу. Особенно когда пытались применять сталинские методы в ликвидации инакомыслящих. Сталин, никогда не понимавший глубин экономики, фактически способствовал механическому перенесению советского опыта в страны с разным уровнем экономического развития, которые встали на путь социализма. Ошибочность таких шагов давно стала очевидной.

Есть основания полагать, что перед смертью он, возможно, начал убеждаться в неэффективности «единого центра». «Югославское поражение» Сталина, скорее всего, заставило его кое-что пересмотреть в своем догматическом арсенале. Об этом свидетельствует постепенная потеря интереса Сталина к Информбюро. После «югославского дела» созывались еще одно-два совещания, а потом незаметно Информбюро прекратило свое существование. Насаждение в послевоенное время командных методов в международном коммунистическом движении оказалось явно неудачным.

В эти мрачные годы «холодной войны» наряду с образованием социалистического лагеря Сталин мог отнести к крупным положительным факторам, пожалуй, лишь два события: создание Китайской Народной Республики и оформление мощного движения народов за сохранение мира, предотвращение новой мировой войны. Конец 40-х – начало 50-х годов были крайне тревожными. Иногда могло показаться, что политические лидеры потеряли рассудок. Даже папа римский провозгласил, что любой католик, который будет оказывать содействие коммунистам, будет отлучен от церкви. Везде шла «охота за ведьмами». Трудно было поверить, что державы-победительницы спустя всего три-четыре года стояли на пороге новой войны, на этот раз друг против друга. Америка, ослепленная мощью, не могла мириться, что поднимается еще один колосс. В Пентагоне готовили планы ядерных бомбардировок СССР. Сталин в этих условиях продолжал вести осторожную политику, наращивая военные мышцы, но стараясь в то же время не провоцировать своего бывшего союзника. Он, правда, не говорил, как Мао, что атомная бомба – это «бумажный тигр», но неоднократно давал понять, что и в возможной войне решающая роль останется за народными массами. Был, правда, момент, когда забрезжила узенькая полоска света на горизонте, обещавшая, казалось, ослабление стылых ветров. 1 февраля 1949 года европейский директор агентства Интернэшнл ньюс сервис Кингсбери Смит прислал из Парижа Сталину следующую телеграмму: «…официальный представитель Белого дома Чарльз Росс сегодня заявил, что президент Трумэн был бы рад иметь возможность совещаться с Вами в Вашингтоне. Будете ли Вы, Ваше Превосходительство, готовы поехать в Вашингтон для этой цели? Если нет, то где бы Вы были готовы встретиться с президентом?»

На следующий день Сталин ответил:

«Я благодарен президенту Трумэну за приглашение в Вашингтон. Приезд в Вашингтон является давнишним моим желанием, о чем я в свое время говорил президенту Рузвельту в Ялте и президенту Трумэну в Потсдаме. К сожалению, в настоящее время я лишен возможности осуществить это свое желание, так как врачи решительно возражают против моей сколько-нибудь длительной поездки, особенно по морю или по воздуху». Сталин предложил местом этой встречи Москву, Ленинград, Калининград, Одессу, Ялту, Польшу, Чехословакию, зная, что Трумэн обязательно откажется от встречи. Беседовать им было не о чем. Президент полагал, что у Америки есть большие шансы заставить СССР говорить то, что он хотел бы услышать. Но, думаю, Трумэн со временем убедился в эфемерности этих надежд. Сталин и не думал поддаваться диктату. Не случайно 26 июня 1949 года передовая «Правды» была озаглавлена «Трумэн расхвастался»…

И вдруг неожиданно в этом притихшем и смятенном мире, где слышался только топот солдатских сапог и бряцание оружием, раздались первые, хотя и слабые, голоса, взывающие к разуму. В 1948 году во Вроцлаве собрались пацифисты, приехавшие из обоих «лагерей», где тон задавали деятели мировой культуры. Следующим шагом этой, раньше других прозревшей, части человечества был созыв Всемирного конгресса сторонников мира в Париже.

Сталин, вначале скептически смотревший на это «интеллигентское течение», вдруг почувствовал в нем большие подспудные возможности. Он понимал, что в условиях, когда Америка, имеющая атомное оружие, практически неуязвима, война ставит социалистический лагерь в крайне невыгодное положение. Поэтому нужно максимально использовать мировое общественное мнение против тех, кто хочет разрешить основное противоречие эпохи ядерным путем. В 1950 году сторонники мира предприняли впечатляющую акцию – организовали кампанию по сбору подписей под Стокгольмским воззванием мира. Размах кампании был грандиозен. Члены комитета по организации акции менее чем через год объявили, что на планете свою подпись с требованием не допустить войны поставили более 500 миллионов человек! Сталин, официальная советская пропаганда выражали поддержку идее мирного сосуществования. Мне иногда кажется, что Стокгольмская кампания была истоком, началом формирования планетарного сознания человечества, суть которого в признании приоритетов общечеловеческих ценностей. Сейчас к этой цели мы стоим ближе, чем тогда, но как важно было сделать первые шаги!

Когда в апреле 1949 года в Париже, в зале «Плейель», открылся Всемирный конгресс сторонников мира, собравший около двух тысяч делегатов со всех концов света, Сталин напряженно следил за его ходом как политическим событием первостепенной важности. Они с Молотовым сами определили состав советской делегации: А.А. Фадеев, И.Г. Эренбург. В.Л. Василевская, А.Е. Корнейчук, М. Турсун-заде, В.П. Волгин, П.Н. Федосеев, Л.Т. Космодемьянская, А.П. Маресьев. Сталин не мог не испытать глубокого волнения (если был на него способен), когда «Правда» 21 апреля сообщила, что американский певец Поль Робсон, заканчивая свое выступление на конгрессе, прямо на трибуне запел на русском языке арию из оперы И.И. Дзержинского «Тихий Дон» «От края и до края…». Мог ли Сталин не чувствовать, что начинается эра подлинно народного влияния на судьбы мира и войны?

В этой схватке миров, когда ледяные ветры, заморозив разум политиков и генералов, могли вот-вот опрокинуть барьер, отделяющий мир от войны, Сталин получил огромную поддержку в лице китайской революции. Победа революции в Китае заметно изменила соотношение сил и их структуру в мире.

Двадцатилетняя борьба китайского народа за свое социальное и национальное освобождение триумфально завершилась провозглашением 1 октября 1949 года Китайской Народной Республики. По указанию Сталина 5 октября «Правда» опубликовала передовую «Историческая победа китайского народа», а рядом четыре портрета – Мао Цзэдуна и несколько меньших размеров Чжу Дэ, Лю Шаоци, Чжоу Эньлая. В передовой приводились слова лидера китайской революции: «Если бы не существовало Советского Союза, если бы не было победы в антифашистской второй мировой войне, если бы – что особенно важно для нас – японский империализм не был разгромлен, если бы в Европе не появились страны новой демократии… то нажим международных реакционных сил, конечно, был бы гораздо сильнее, чем сейчас. Разве мы могли бы одержать победу при таких обстоятельствах? Конечно, нет».

Сталин чрезвычайно внимательно следил за ходом событий в Китае. Когда ему сообщили, что в Пекин приехал новый американский посол Хэрли, заявивший о полной поддержке Чан Кайши, Сталину многое стало ясно. Он понимал, что если в Китае возобладает влияние Соединенных Штатов, то положение СССР станет еще более тяжелым. Первоначально в борьбе Мао и Чан Кайши для Сталина было много непонятного, он даже одно время полагал, что восстание миллионов голодных масс не имеет какого-либо отношения к социалистическому или демократическому движению. Узнав о переговорах по внутренним вопросам между Чан Кайши и Мао Цзэдуном, которые состоялись в октябре 1945 года в Чуньцине, Сталин почувствовал, что позиция коммунистов более реалистична и прогрессивна.

Сталин немало писал в свое время о Китае. В его Собрании сочинений опубликовано около десятка работ о китайской революции. Некоторые из них политически чрезвычайно примитивны. Например, он утверждал, что «революционизирование Востока должно дать решающий толчок к обострению революционного кризиса на Западе. Атакованный с двух сторон – и с тыла и с фронта, – империализм должен будет признать себя обреченным на гибель». Характерно, что Сталин, высказывая некоторые правильные положения о китайской революции, часто прибегал к политическому менторству: «Коммунисты Китая должны (здесь и далее выделено мной. – Прим. Д.В.) обратить особое внимание на работу в армии, должны вплотную взяться за изучение военного дела… Китайская компартия должна участвовать в будущей революционной власти Китая» и т. д.

Стоит вспомнить, что позиция Сталина по «китайскому вопросу» весьма активно критиковалась в свое время Троцким. В своих набросках к выступлению на VIII Пленуме ИККИ в мае 1927 года опальный лидер писал: «Тезисы т. Сталина могут держаться только до тех пор, пока партия лишена возможности услышать их критику, а партийная печать под руководством Бухарина, вместо опубликования действительных взглядов, приписывает нам собственные измышления… В корне ложные тезисы Сталина объявлены фактически неприкосновенными». Сам Троцкий также не во всем был прав, но он уловил неуверенность и некомпетентность Сталина в делах Востока, которую в то далекое теперь уже время пытались прикрыть революционными фразами «универсального» значения. Но со временем Сталин многое поймет в иероглифических сложностях социальной жизни великой страны.

После окончания Второй мировой войны Сталин немало сделал для оказания помощи китайской революции: Народно-освободительной армии Китая (НОАК) было передано большое количество разного вооружения и боевой техники, была оказана и иная помощь. Со второй половины 1947 года ветер победы стал надувать паруса НОАК, вынудив в конце концов Чан Кайши бежать на Тайвань. Мао, в условиях американской враждебности, окончательно остановил свой выбор на Советском Союзе. После победы китайской революции отношения стали быстро развиваться по самым различным направлениям. Их кульминацией явилось приглашение Мао Цзэдуна в Москву на празднование 70-летия Сталина.

Сталин с большой долей недоверия ждал встречи с вождем китайского народа. Хотя он немало говорил и писал раньше о Китае, китайской революции, в сущности, он не знал его истории и культуры, не видел многих особенностей национальной психологии китайского народа, не понимал до конца, что же представляет собой сам Мао Цзэдун. После приезда 16 декабря 1949 года Мао в Москву Сталин имел с ним несколько встреч. Большинство их бесед не протоколировалось, и поэтому для уяснения их сути, содержания и направленности большое значение имеют воспоминания известного советского синолога Н.Т. Федоренко, выступавшего тогда в роли переводчика.

Надо думать, что и для Мао все было необычным; он никогда не бывал за пределами Китая, не участвовал в работе органов Коминтерна, имел слабые контакты с представителями других компартий. Можно даже сказать, что эти люди, несколько раз садившиеся за стол переговоров друг против друга, мыслили по-разному; у них была разная шкала ценностей, они были представителями разных цивилизаций. Это не были «инопланетяне», но были очень разные по своей социальной и культурной природе лидеры. Марксизм их связывал весьма слабо. Мао при случае мог сослаться на колларий из Чунь-цю (классическое произведение Конфуция «Весна и осень»), а Сталин, знавший множество цитат классиков марксизма, теперь предпочитал повторять самого себя. В одном у них было много общего: оба были прагматиками.

Сталин с любопытством и тщательно скрываемым недоверием присматривался к своему собеседнику. А тот, вдруг отойдя от беседы по конкретным злободневным вопросам, вовлекал советского вождя в сказочный, таинственный мир китайских притч. Мао рассказал Сталину одну из них – о том, как «Юй-гун передвинул горы». В древности на севере Китая жил старик по имени Юй-гун («глупый дед») с северных гор. Дорогу от его дома на юг преграждали две большие горы. Юй-гун решил вместе со своими сыновьями срыть эти горы мотыгами. Другой старик, по имени Чжи-соу («мудрый старец»), увидев их, рассмеялся и сказал: «Глупостями занимаетесь: где же вам срыть две такие большие горы!» Юй-гун ответил ему: «Я умру – останутся мои дети, дети умрут – останутся внуки, и так поколения будут сменять друг друга бесконечной чередой. Горы же эти высоки, но уже выше стать не могут; сколько сроем, настолько они и уменьшатся; почему же нам не под силу их срыть?» И Юй-гун, нимало не колеблясь, принялся изо дня в день рыть горы. Это растрогало Бога, и он послал на Землю своих святых, которые и унесли эти горы. Сталин слушал витиеватый китайский фольклор, наполненный глубоким философским смыслом. Сейчас тоже две горы давят тяжестью на китайский народ: гора империалистическая и гора феодальная. Компартия Китая давно решила срыть эти горы. Она тоже «растрогает» бога, который называется китайским народом. Советский вождь согласился с китайским вождем и в унисон с Мао говорил, что вместе мы не только две горы сроем. Как вспоминает Н.Т. Федоренко, беседы были долгими, неторопливыми. Собеседники не спеша пробовали хорошо приготовленные блюда, делали глоток-другой сухого вина и неспешно говорили о делах международных, экономических, идеологических, военных. В ходе таких ночных застолий обсуждались и принципиальные положения готовящегося Договора о дружбе, союзе и взаимной помощи. Однажды, вспоминает Федоренко, Мао рассказал один случай из истории борьбы с гоминьдановцами. Оказавшись в окружении, бойцы не сдавались, следуя призыву командира: «Не взирать на трудности, не страшиться испытаний, смотреть на смерть как на возвращение». Сталин долго пытался уяснить смысл «возвращения». Мао терпеливо объяснил, что в данном случае иероглиф «возвращение» означает презрение к смерти как форме возвращения к своему первосостоянию, т. е., пожалуй, неисчезновению как материи. Сталин, проницательный собеседник и внимательный слушатель, отметил не только бесстрашие, но и мудрость командира.

Так беседовали два лидера двух гигантских стран. Их встреча была оценена как поистине историческая, знаменующая крупные перемены на глобальной шахматной доске мировой политики. У Сталина медленно отступало предубеждение; он долго не доверял Мао Цзэдуну. Видимо, тогда сказалась имевшаяся информация о Мао: его неприязнь к китайским кадрам, учившимся в Москве, демонстративная безучастность китайского лидера во время критических ситуаций под Москвой и Сталинградом в годы войны и другие подобные факты.

Но постепенно, по мере сближения Китая и СССР, усиления антиамериканской позиции Пекина, его роли в корейской войне, отношение Сталина к китайскому вождю менялось. Думаю, и советский лидер произвел на Мао весьма сложное впечатление. Но одно несомненно: державность, величавое спокойствие, которое хорошо умел демонстрировать Сталин, абсолютная уверенность в себе утвердили в сознании китайского руководителя силу и целеустремленность партии и Советского государства. Подписание Договора 14 февраля 1950 года ослабило опасное воздействие ветров «холодной войны». Кульминация напряженности как раз пришлась на год скрепления узами дружбы двух великих народов. Думаю, преемники Сталина (как и сам Мао) сделали тогда далеко не все возможное, чтобы сохранить те добрые отношения, которые начали складываться в 50-е годы. Одна из этих причин – специфическое, а порой и просто негативное отношение Мао к разоблачению культа личности, XX съезду КПСС, всему, что с ним связано. Крепкое рукопожатие двух гигантов длилось исторически недолго. Слава богу, сейчас лидеры двух стран вновь обменялись рукопожатиями. Хотелось, чтобы оно было постоянным.

Холодные ветры овевали страну не только на Западе, но и на Востоке. Дислокация сразу после войны американских и советских войск в Корее предопределила создание разных политических структур как на севере, так и на юге полуострова. После того как 10 мая 1948 года в Южной Корее состоялись выборы и были созданы законодательные и исполнительные органы, 25 августа того же года прошли выборы и на Севере. Фактически образовалось два государства, искусственно разделившие корейскую нацию надвое. После вывода советских войск из Северной Кореи то же сделали и американцы. Каждая из сторон считала, что большинство населения полуострова поддерживает ее правительство. К сожалению, какие-либо другие советские, китайские и корейские документы, кроме тех, что публиковались тогда в газетах, общественности неизвестны. Но ясно, что конфликт начался из-за стремления каждой из сторон обеспечить свое господство над всей территорией Кореи. Мне удалось установить из ряда косвенных источников, что Сталин очень настороженно относился к обострению ситуации на полуострове. С самого начала он делал все возможное, чтобы избежать прямой конфронтации СССР с США. Мао был настроен в этом вопросе решительнее. Во время нескольких встреч, которые состоялись у Сталина с Мао Цзэдуном в декабре 1949-го и феврале 1950 года, они обсуждали проблемы Корейского полуострова. Но Сталин понимал, что американцы ушли от Потсдамских соглашений по Корее уже так далеко, что какого-то единого государства безболезненно создать не удастся. Он так же подозрительно относился и к американской идее опеки над Кореей, как и к «свободным» выборам. Ведь в Южной Корее, где находились американские войска, проживало значительно больше населения. Линия по 38-й параллели в 1945 году была определена без какого-то политического обоснования, как временная демаркация между американскими и советскими войсками. В последующем, когда она стала государственной границей, выявилась ее географическая несправедливость, ибо она серьезно ущемляла северян.

Маятник войны резко качнулся несколько раз. Высокая напряженность на демаркационной линии непрерывно усиливалась. Северяне подготовились раньше. С началом войны 25 июня 1950 года войска КНДР нанесли сильный удар, затем овладели Сеулом и вышли на реку Нактонган. Казалось, победа достигнута. Но для американцев это было бы страшным ударом. Они только что утратили свои позиции в Китае и не могли допустить, чтобы их выбросили еще из одной страны. В сентябре американские войска, заручившись поддержкой Совета Безопасности ООН (советский представитель не участвовал в голосовании и не смог применить право «вето»), организовали высадку крупного десанта в Инчоне и контрнаступление с Пусанского плацдарма. Удар был столь сильным, что американские и южнокорейские войска, не задерживаясь на 38-й параллели, заняли Пхеньян, а к концу октября оккупировали значительную часть КНДР. Теперь, наоборот, сложилась ситуация, когда казалось, что добились своего американцы. Тем более что в ряде мест американские войска вышли к границе с КНР. Сталин, по имеющимся данным, был вынужден согласиться с предложением Мао Цзэдуна об оказании китайцами непосредственной помощи КНДР, хотя это вело к усилению опасности эскалации. Американцы прикрылись голубым флагом ООН, а китайцы обратились к так называемому «добровольчеству».

Нужно сказать, что корейский конфликт укрепил доверие Сталина к Мао, а следовательно, и отношения между СССР и КНР в целом. После того как около 30 китайских дивизий двинулись вперед, обстановка вновь резко изменилась. Китайские и северокорейские войска не только освободили территорию севернее 38-й параллели, но и продвинулись южнее до 100 километров. Моральный дух американских войск и военный престиж США к середине лета 1951 года заметно упали. Сталин почувствовал, что наступил самый ответственный и опасный момент. Американцы не вынесут поражения и могут схватиться за последний, ядерный аргумент. Пожалуй, тогда, после 1945 года, это была самая очевидная угроза Третьей мировой войны. Американский генерал Макартур стал настойчиво требовать бомбардировки Маньчжурии; Трумэн дал понять, что не исключено применение ядерного оружия. Дули уже не холодные ветры, а полярный ураган. Ни Сталин, ни Мао уже сами не могли допустить поражения американцев. Наступили долгие два года переговоров, во время которых не прекращались ожесточенные бои на Корейском полуострове. Американская авиация господствовала в воздухе, на земле – китайские «добровольцы». В этой ситуации Сталин понимал, что у обеих сторон нет иного выхода, кроме как пойти на компромисс. В своих посланиях к Мао в начале 1953 года он предлагал пойти на переговоры с американцами и южнокорейцами, чтобы избежать худшего. И здесь он не ошибался. Но окончательное соглашение было достигнуто лишь через несколько месяцев после его смерти, в июле 1953 года.

Анализируя роль Сталина в корейской войне, которая была во многих отношениях сильно закамуфлирована, я пришел к важному выводу, не связанному, казалось бы, прямо с конкретными национальными интересами воюющих сторон. Думаю, война в Корее впервые показала, что в современном мире, разделенном все еще на блоки, при критическом столкновении интересов Запада и Востока неизбежна патовая ситуация. Первый пат обе стороны получили именно в Корее, второй – во время Карибского кризиса. Но здесь, во второй раз, мудрость проявила себя быстрее. Успел или нет Сталин осмыслить корейские уроки, сказать трудно. Ясно лишь, что в Америке это осознали очень болезненно. Напалм, угроза ядерных бомбардировок, содержание войск за многие тысячи километров от собственной территории, многолетнее непризнание Китая, авантюра во Вьетнаме показали, что ставка лишь на силу доживает свой век. Советский Союз это болезненно почувствует много позже, в результате афганской авантюры. После корейской войны мир увидел, что Америка не всесильна. В корейском конфликте Сталин был более осмотрительным. После югославского холодного «душа» к нему вернулась его традиционная осторожность. Может быть, его чему-нибудь научило поражение в схватке с Тито, когда он очертя голову наделал кучу ошибок, цену которым не так легко установить и сегодня?

Апогей культа, совпавший с 70-летием «вождя», причудливым образом был достигнут благодаря Великой Победе 1945 года, на волне личной славы и апологии насилия. Консервация большевистской Системы сопровождалась ледяными ветрами как на просторах Отечества, так и за его пределами.