Зонт

Поздняя осень, начало 70-х. Я студент второго курса МАИ. Сажусь в электричку, чтобы ехать в наш поселок, который располагается посередине между Боровским и Минским шоссе. Можно ехать как с Белорусского, так и с Киевского вокзала до станции Баковка или Переделкино Киевской или Белорусской ж.д., а потом пешком идти до дачи. На сей раз мне ближе и удобнее Киевский вокзал.

Я в электричке и пишу стихи о любви к своей однокурснице Лене Меламед, которая, я думаю, не имела никакого представления о моей в неё влюблённости. Почему – да шут его знает, всего вероятнее по причине идиотской скромности, а говоря языком нынешним, из-за комплексов, которые тогда простительны в виду прыщавой молодости. Стихи не получаются, как вдруг, что-то, что-то неясное, невыраженное забрезжило. Что-то, что Александр Межиров называл на своих поэтических семинарах ритмом поэзии.

Выхожу на станции Переделкино, идет проливной дождь, уже темно и премерзко. Иду быстро и на ходу роняю и ловлю утлого, маленького человечка под зонтом. Из-под зонта слышу знакомый до боли, до стона голос: «Как это у вас, однако одновременно и неловко и ловко вышло. И уронили, и в воздухе поймали, не дали упасть на землю под зонтом. И большой вы какой-то и сильный очень, спортом вероятно занимаетесь?» Машинально отвечаю: «Да, хоккеем с шайбой», и заглядываю под зонт. Больше я никогда не пробовал рифмовать слова – под зонтом стоял и улыбался в узкие глаза и щепотку усов Булат Шалвович Окуджава.