Рассказы о героизме

«За то, что на ней умереть мне завещано,

Что русская мать нас на свет родила,

Что, в бой провожая нас, русская женщина

По-русски три раза меня обняла!»

Константин Симонов

Мои тексты, а именно так я их называю и таковыми считаю, потому что это не рассказы, не новеллы и не эссе и воообще, я не считаю их литературными – это мои тексты. Я пишу то, что мне нравится, о том, что нравится мне, и пишу так, как мне нравится. Я не претендую ни на историческую или хронологическую достоверность и не готов ни с кем спорить, хорошо или плохо то, что я пишу. Я уверен, что это мое право, равно как и моё право публиковать или не публиковать то, что я пишу. Так вот, мои тексты, мои мысли и реакция на них, в том числе моих знакомых и друзей, а также людей, которых я никогда не знал, не видел и, вероятно, никогда не увижу, привели меня к мысли, что настало время объяснить смысл того, о чем я пишу, и почему это делаю.

Уже неоднократно звучали замечания по поводу того, что тема войны перестала быть кому-либо интересна в российском обществе, а на западе она давным-давно потеряла свою актуальность. Хотелось бы заметить, что это не совсем соответствует действительности. Здесь и сейчас не место и не время приводить статистику, но если, а я полагаю это единственно правильным, тему холокоста считать неотъемлемой частью военной темы, то следует сказать, что лучший фильм, снятый за последние годы в Голливуде выдающимся режиссером и нашим современником Романом Полански – «Пианист» – целиком, от первого до последнего кадра, посвящен войне и холокосту и величие этого фильма в том, что снят он современным, чрезвычайно скупым киноязыком и тема убийства безоружных евреев в гетто прозвучала в нем гениально и, как я понимаю, единственно правильно – автор показал нам, что убийство в гетто было совершенно банальным, а точнее, даже обыденным событием. Вышел на крыльцо, достал пистолет, застрелил еврея и пошёл домой. Гениальный режиссер Роман Полански, и мысль гениальная.

Война – это время, когда убийство человека является делом обычным, банальным и даже обыденным. И в этом весь ужас войны, а особенно последней войны, когда обыденность лишения человека жизни приняла массовый, повальный характер. При этом странным и удивительным кажется мне тот факт, что не прошло и ста лет, а в России, которая больше всех от войны пострадала, даже среди представителей еврейского населения, так часто раздаются голоса о том, что пора, мол, забыть весь этот ужас и мрак. Явление удивительное и, как мне представляется, крайне опасное.

Итак, в силу моего интереса к событиям, имевшим место в пору моего школьного обучения, предлагаю сделать ретроспективу в период от 1961 до 1971 года, десятилетие, которое составляло счастливейший период в жизни автора и его поколения – детство, отрочество, юность. Возвращаясь в ту эпоху мысленно и рецепторами собственной памяти, хочу сказать, что не было в то время в советском обществе, включая литературу, кино, театр, музыку, живопись, да, собственно, все сферы, как высокую духовную, так и житейски обыденную, ничего важнее темы Великой Отечественной войны. Мнение каждого человека по-своему субъективно, собирать голую статистику популярности художественного произведения бессмысленно, оценка специалистов может оказаться весьма тенденциозной, но я своё мнение выскажу, и, полагаю, оно не более тенденциозно, чем другие.

Я думаю, что лучший советский фильм о войне это «Белорусский вокзал» Андрея Смирнова, лучший несоветский фильм о войне это «Пепел и алмаз» Анджея Вайды, а лучший фильм последнего времени о войне это «Пианист» Романа Полански. Время неумолимо движется вперед, и вот почти уже нет в живых поколения, прошедшего войну, потому что в 1945 году, последнем году войны восемнадцать лет было тем, кто родился в 1923, и, стало быть, сегодня этим людям должно быть как минимум восемьдесят шесть. Если учесть, что воевали в основном мужчины, а средняя продолжительность… В общем, нет почти никого. И тех, кто пережил войну осталось немного.

И вот я возвращаюсь в свое детство и юность, в 60-е. Фронтовики, настоящие фронтовики, прошедшие войну, ничего не хотели рассказывать и в школу на 9 Мая не хотели идти или приходили, говорили что-то с трибуны в актовом зале и стремились поскорее уйти. Никогда не забуду, как отец однажды сказал мне: «Если еще раз полезешь к Ване с вопросом, как он воевал, и будешь ныть, чтобы он пришел в школу на 9-е Мая, я сниму ремень. Понял?» Мне обидно, спрашиваю: «Пап, я понял, а почему?» «Ты помнишь, как со сломанной рукой в гипсе ходил три месяца?» «Помню, – говорю, – а причём тут моя рука?» «Тебе больно было?» «Еще как, особенно когда повернёшься во сне или в школе ребята толкнут и на стену больной рукой, и когда гипс снимали, а бинт прилип и отдирали его с кровью, очень было больно», – я зажмурился. Открываю глаза, отец смотрит на меня исподлобья, сквозь очки, в руках газета, взгляд сухой, напряженный. «Ване снарядом во время атаки оторвало ногу, потом он по госпиталям валялся, потом маялся, пока сам себе протез приладил, потом стул себе сделал, а работать слесарем не может, стоять или сидеть всё равно ему тяжело, спина начинает у него болеть и нога левая, понятно тебе? Но и это не главное, главное, что получает он на работе 95 рублей и горько ему, что работяги в получку скидываются ему по трешке, чтобы прожить он мог. А тут ты со своей школой, Днём Победы. Отстань от всех, Емца, пойди себе мороженое купи или в кино сходи, на тебе трешник,» – смягчился отец.

И так все. Жорж, когда я лез к нему, тут же мне выдавал коробки с фотографиями и отправлял меня к тёте Кате со словами: «Иди, тебе Екатерина Николавна всё расскажет, у неё память хорошая, она всё помнит, где, когда и кого я снимал». «Дядь Жорж, что мне-то, что вы снимали. Мне Вовка Пушков рассказывал, что вы на всех фронтах были, что вы Ворошиловский стрелок, что вы кроме фотоаппатарта-лейки ещё и снайперскую винтовку везде брали с собой и у вас боевые ордена и медали. Расскажите мне, как вы воевали, ну, пожалуйста. Я напишу про вас сочинение и отнесу в школу». «Так, всё, я тороплюсь, мне еще в редакцию сегодня, брата Константина надо завезти в поликлинику ВТО, а у меня что-то машина барахлит. Твой отец дома?» «Дома». «Ступай, позови, только если спит, не смей будить, успеется, машина не горит. Ты понял?» «Понял, понял, иду за отцом, а что мне в сочинении-то писать про героев фронтовиков? У одного ноги нет, второй говорит, всю войну под разбитыми и сломанными танками пролежал, чинил, варил, паял, лудил, потому что зампотех, а третий вообще занят, на теннис опаздывает, с Николаем Озеровым играть. Может, пойти к Кузиным, и мне Андриан Тимофеич расскажет, как он в интендантской службе добро из Варшавы в Москву вывозил? За такую войну мне Крокодил пару впаяет за сочинение и будет прав». «Что ты, что ты такое говоришь, вроде не слыхал никто, ты откуда знаешь про Кузина, что ты болтаешь всякую ерунду! Кто тебе такое сказал?» «Мне дядя Ваня сказал, и тетя Шура сто раз говорила, и тетя Катя мне рассказывала, а что тут такого, весь двор знает, что он добра целый вагон в Польше нахапал». «Так, ясно всё, хватит болтать! Ты иди к тёте Кате, почитаешь ей вслух, ей одной скучно целый день лежать, она тебе расскажет про то, как и где я воевал, и на карточках всё покажет, отца не зови, я на теннисный корт, мне надо Николая Николаевича Озерова фотографировать, всё, пока».

Делать нечего, иду домой за блокнотом и ручкой и через минуту стучусь в дверь к Липскеровым. «Теть Кать, теть Кать, можно мне зайти?» «Заходи, конечно, заходи». Вхожу. Моя бабушка всегда говорила и была глубоко права: «Дети не любят стариков!» Ну, а больных стариков дети еще и побаиваются. Тётя Катя лежит, она всегда лежит. У неё практически парализованы обе ноги. В туалет её водят Жорж, или тётя Шура, или моя мама, или моя сестра. Она не может идти одна. У неё есть шнурок, за который она дергает и на общей кухне звонит звонок. Если на кухне никого нет и на её звонок никто не является, она начинает что есть мочи кричать и звать, чтобы к ней пришли.

Я захожу. Очень красивая светлая мебель. Все знают, у Кати и Жоржа в комнате стоит мебель из дома Шмиттов. Шмитт – это Катина девичья фамилия, она из обрусевших немцев, но по вероисповеданию она лютеранка, поэтому в квартире у них над её кроватью висит распятие, икон я там не помню. Впрочем, мог и забыть. Главная достопримечательность, которую я обожаю рассматривать, это огромный портрет в раме совсем молодого Жоржа в костюме слушателя пажеского корпуса Его Императорского Величества. Ему на портрете одиннадцать лет и у него длинные до плеч волосы и на поясе висит настоящая шпага. Они так красивы, и Жорж, и портрет, что перед сном, когда я закрываю глаза, мне представляется, что это я, а не Жорж стою со шпагой и вот сейчас будет поединок.

Я мальчишка, начитавшийся Александра Дюма и Вальтера Скотта, мне не нравится прозаическая скучная жизнь в советской Москве 60-х годов, и я вполне допускаю, что где-то рядом есть другой мир и в нем люди скачут на лошадях, фехтуют и стоят на одной ноге, целуя руку прекрасным, благоухающим лесным и свежим ароматом красавицам, а не толстым противным девкам, которые пахнут удушающими духами «Красная Москва» или «Ландыш».

Одно из любимых занятий в детстве – это упросить бабушку достать её гимназический кожаный портфель, в котором собраны открытки её молодых лет, письма от гимназических подруг и друзей, переписка с братьями и сестрами, с моим дедом, когда он отсутствовал в Нижнем Новгороде, и чудесные незабываемые флакончики из-под французских духов, давно, конечно, пустые, но сохранившие удивительный аромат настоящих духов.

Дорогой читатель, мне не ведомо, как в условиях советского бесконечного дефицита некоторые люди умудрялись соблюдать гигиену и не мучить себя и окружающих удушающим запахом пота.

Итак, я у тёти Кати, в её комнате всегда проживает несколько кошек, которые гулять ходят в окно. Её окно выходит во двор, где мы играем в хоккей, и она просит иногда Жоржа помочь ей сесть в кресло и смотреть в окно на происходящее. Ей тяжело жить, она очень давно и серьезно больна. Кроме того, она из тех самых недобитых врагов трудового народа, которые потеряли все с приходом к власти большевиков. Её отец, обрусевший немец и весьма удачливый предприниматель Шмитт, который дружил с революционерами и даже помогал им деньгами, на свое счастье скончался еще до начала мировой войны, оставив Кате немалое состояние в виде доходных домов. В том числе дом, в котором мы живем, принадлежал Катиному отцу, и до революции она после смерти своего отца занимала одна с прислугой всю нашу квартиру – шесть чудесных комнат с видом на пруд Чистопрудного бульвара. Разумеется, она спала, ела и читала в разных помещениях своей квартиры.

В памяти не сохранилось, вышла ли она за красавца Жоржа, Георгия Абрамовича Липскерова, одного из сыновей того самого Липскерова, который был владельцем московского ипподрома и знаменитой газеты «Московские Новости», где подвергались убийственной критике пьесы небезызвестного доктора Антона Чехова. Чехов газетенку препротивнейшего Абрашки Липскерова тоже не забывал и где мог с удовольствием проезжался по жидовской газетенке в своих сатирических рассказах. Наш Жорж был крещен при рождении и являлся младшим братом знаменитого поэта символиста, а в советское время переводчика Константина Липскерова, который знал всех: и Командора и Королевича, и Штабс-капитана, и Ключика, и, конечно, Мулата, с которым дружил всю жизнь. Пять лет Константин Липскеров пробыл в советском лагере, но, к своему счастью, не как враг трудового народа, а по статье за мужеложество. Впоследствии бабушка говорила мне и подтверждал наш сосед по даче Павел Александрович, что за этой статьей некоторые очень умные люди прятались в лагере в 37–40 годах, когда свирепствовали чистки Ягоды, Ежова и Берии. Самое надежное место – если тебя взяли за гомосексуализм, то уже не упекут как врага народа и не расстреляют за измену Родине. Возможно, нынешнему читателю трудно всё это понять, но я вырос в 60-е годы и хорошо понимаю, что люди настолько боялись и страх был так реален и объективен, что любой, в том числе курьезный, способ спасения жизни был хорошо и правилен.

Не помню, читал ли я в тот раз что-то тете Кате. Я печален, излагаю ей ситуацию про то, что Жорж отбыл на теннисный корт играть с Озеровым и фоторафировать его, дядю Ваню нельзя трогать, потому что он на войне ногу потерял, отец говорит, что большую часть войны провел в ремзоне как зампотех и инженер, а к Кузиным идти незачем, потому что за сочинение про грандиозные достижения нашей интендантской службы в деле вывоза имущества из братской Польши командир батареи, фронтовик, капитан в отставке, наш учитель литературы Крокодил с меня снимет три шкуры и отправит голым в Африку. И без сочинения в школу лучше не приходить. Затравит.

Тётя Катя поднимает руку над спинкой дивана, где у нее полка с книгами, которые она сейчас читает, и передает мне маленькую книженцию. «Не потеряй, а то Жорж затравит меня, – говорит она смеясь. – Там дарственная. Я думаю, в этой книге точно есть твое сочинение». Я благодарю тетю Катю и выкатываюсь из квартиры Липскеровых.

С. С. Смирнов «Брестская крепость». Открываю, слева на тыльной части переплета надпись: «Дорогому Жоржу от автора с благодарностью». Внизу очень красивая подпись и дата. «Вот это почерк, умеют же люди писать, а у меня все буквы в разные стороны смотрят всегда», – думаю я. Смирнов, что-то знакомое, так это же Сергей Сергеевич Смирнов, «Рассказы о героизме» по телевизору, это же любимая передача, я же хоккей даже бросаю и иду домой, когда «Рассказы о героизме», раз в месяц по средам. Он еще всегда пьет воду из простого стакана и мизинец отгибает в сторону. Здорово ведет! Ну, Кайл ер, конечно, красивее внешне, и голос у него приятнее, и одевается элегантно, но разве можно сранить «Расказы о героизме» и какую-то там несчастную «Кинопанораму» или «Клуб кинопутешествий». Нет, Смирнов – это гениальный человек, и скольких героев он нашел, сколько могил, и вообще лучше только Ираклий Анронников, «Загадка ?. Ф. И.», ну это вообще! Это же про литературу, про историю, про Пушкина, Лермонтова, про декабристов. Я проглатываю книгу Смирнова. Сочинения из неё не выходит. И я пишу про братьев отца и про него. Что знаю, отсебятины половина. Но «Рассказы о героизме» я смотрю всегда. Передача тускнеет, приедается и постепенно уходит с экрана. Смирнов иногда появляется и потом исчезает совсем.

Начало 70-х. Москву трудно удивить, Москва слезам не верит. Москва видела всё и всех. Это город, в котором в цирке выступают Юрий Никулин, Олег Попов, Леонид Енгибаров, где блещет своими постановками Эфрос на Малой Бронной, где «Современник» молодого еще Ефремова на площади Маяковского и «Сатира» с Мироновым, Папановым и Пельцер, а рядом в «Моссовете» восходящая звезда Бортников и стареющие, но какие Раневская и Плятт, Марецкая и Орлова и где при выходе из метро «Маяковская» могут спрашивать билеты и на органный концерт молодого Гарри Гродберга. Город, где еще живы мхатовские старики: Грибов, Яншин, Масальский, Кторов, Станицын и Прудкин, город, где живет молодой Высоцкий, на которого ломятся в «Театр на Таганке», где он поет, выступает с концертами, город, где живут Александр Галич и Булат Окуджава, и Юлий Ким и где очень хорошее кино и режиссеры, где Данелия, Рязанов, Гайдай, город, где читают, спорят, пишут книги, пьют водку, где живут и надеются, и куда все стремятся и где хочет жить весь СССР, но без прописки на работу не принимают, и где каждый год празднуют по-настоящему два праздника – празднуют больше, но душой и сердцем два – Новый год и День Победы. Тема войны считается избитой, заезженной и никому не нужной. Все устали.

И вдруг. Город взбудоражен. Снят фильм «Белорусский вокзал». В главных ролях суперзвезды Анатолий Папанов и Евгений Леонов. Играет Нина Ургант из Питера, Маргарита Терехова, молодая красавица, секс-символ. Фильм про войну, но войны на экране нет. И песня. Она уже звучит, и даже ходят слухи, что Высоцкий написал эту песню и споет её в фильме. Нет, ошиблись. Булат Окуджава, он и сам фронтовик. Звоню Пимену: «Ты смотрел?» «Смотрел, иди, это настоящий фильм» «А кто режиссер?» «Андрей Смирнов». «А кто это?» «Помнишь, по ящику раньше «Рассказы о героизме?» «Помню!» «Это его сын, что-то снял до этого, но очень неудачно».

Покупаю белеты в наш кинотеатр «Первомайский». Идем мама, отец и я. Сижу посередине, как в детстве, на экран почти не смотрю. Мне интересна реакция в зале и реакция родителей. Мне кажется, я первый раз так часто слышу в зале смех, слезы, люди громко говорят. Как на кинофестивале. Заканчивается фильм. Зал сидит, никто не встает. И вдруг, оглушительный шквал аплодисментов. Ураган, зал ревет. Как на стадионе, когда забивают гол. И это не просмотр, никакой съемочной группы в зале нет. Рядовой сеанс в рядовом кинотеатре. Я больше никогда такого не видел. Никогда и нигде. И еще у меня было такое чувство, что я стою со всеми, что рядом со мной народ, нация, а не население.

Прошло время. Оно сняло многие вопросы, но еще больше вопросов поставило. И нет на них простого ответа. Я не люблю фильмы о войне, особенно батальные фильмы. И не понимаю, зачем Голливуду снимать фильм про наших снайперов в Сталинграде. Мода, вероятно. Я не люблю фильмы о зверствах нацистов. Потому что лучше, чем Михаил Ромм в «Обыкновенном фашизме» сделать ничего нельзя. Поэтому я не люблю «Список Шиндлера», я вообще не люблю Стивена Спилберга и очень люблю Романа Полански, поэтому я принимаю «Пианиста» и еще потому, что в «Пианисте» тоже обыкновенный фашизм, как у Ромма. И я много раз пересматривал «Пепел и Алмаз» Анджея Вайды – это шедевр, это лучший фильм о войне всех времен и народов, ну еще и потому, что это лучшая роль Збигнева Цибульского в кино, а Цибульский – это актер от Бога. Этот фильм лучше, намного лучше другого шедевра Вайды с другим гениальным актером, Даниэлем Ольбрыхским, в картине «Пейзажпосле битвы». Конечно, я обожаю «Гибель Богов» Висконти, потому что это Хельмут Бергер, это Дик Богарт, но… Лучший фильм о нашей войне, о том, как мы жили после войны, как поколение, которое прошло войну, жило с ней в сердцах в нашей стране, в Москве – это «Белорусский вокзал». Одним словом, Андрей Сергеевич Смирнов создал шедевр.

«Горит и кружится планета,

Над нашей Родиною дым,

И значит, нам нужна одна победа,

Одна на всех – мы за ценой не постоим».

Булат Окуджава