Бутафор

Она была бутафором в театре Ермоловой и училась в Художественном училище имени 1905 года на Сретенке. Нинка Бешеньковская, в нашу компанию её привел Алик Соколов, а его с ней познакомил московский собиратель человеческой экзотики Стас Рабинович по кличке «птица Марабу». Худая до мальчиковости, тощие ключицы и торчащие локти и колени и при этом какие-то громоподобные арбузные груди, которые шли впереди неё, как знаменитый нос Стаса Рабиновича. Нинкины груди и нос Рабиновича входили в помещение задолго до того, как там появлялось утлое тело хозяйки её грудей или хозяина его носа.

Раннее утро после новогодней ночи. Шура Комаров, мастер спорта по вольной борьбе, с квадратным подбородком брюнетистой утренней небритости просыпается и, раскинув руками, натыкается на нинкины груди. Шура вскрикивает с ужасом и резонным вопросом: «Ты кто?» Ответ прозвучал, как отскок шайбы от борта: «Я бутафор». Шура, отпустив её груди и поворачиваясь к стене: «Боже мой, какого только народу на свете не бывает, с кем только не проснешься утром, жениться пора!».

Середина 70-х. Нинка пишет курсовой у нас в дачном поселке. Она переходит из дачи в дачу, везде её любят, кормят, и ей везде рады. Она безбашенная. У неё бзик – она мечтает выйти замуж за чеха и жить в Праге. Где она будет ходить по городу с мольбертом и рисовать. К тому же, она обожает Гашека, за что мы все её любим ещё больше, и у неё есть мечта – иногда обедать и ужинать в заведении «У чаши», где она расчитывает познакомиться со Швейком, которому она скажет: «Швейк, снимите штаны и покажите…».

Мы с Андрюхой едем из Москвы по киевской дороге. Ранняя осень, тепло. У Переделкинской церкви мы наблюдаем картину – за мальбертом спокойно и непроницаемо работает Нинка. На ней короткие шорты и майка, которая едва прикрывает её огромные и очень красивые груди. Рядом топчется не очень уже молодой, бородатый человек, который дает ей советы по части писанного ею этюда, и не может оторвать взгляда от нинкиных грудей. Человек Нинке: «Давай я тебя напишу обнаженную. Я скоро умру от алкоголизма, а тебя эта картина потом сделает богатой». Нинка отказывается, дает приставале рубль и он отваливает на станцию Переделкино. Мы подходим к Нинке. «Ты хоть знаешь кому дала рубль на поправку здоровья?» – спрашивает Андрюха. «Да привязался забулдыгай какой-то непромытый с бородой. Предлагал за червонец писать меня голую. Наверняка надо будет еще и дать ему, а он, может, сифилитик». Меланхолик Андрюха подводит черту: «Может он и сифилитик и точно бомж и забулдыга. Только это Звере – самый лучший русский художник нашего времени».