Зинка и другие

Что есть поприще человека, а что есть профессия? Ажизнь? Сколько вопросов возникает, когда открываешь этот чистый лист вордовского файла и начинаешь ставить на нём знаки. И всегда вопрос: а о плохом, о низком, о человеческой низости и подлости надо писать или это никому не нужно? Вопрос вопросов! Я думаю нужно, обязательно нужно. Зачем всё это? А затем, что за свободу нужно уметь бороться и уметь её отстаивать, и потому что ничего нет на свете дороже свободы, и самая главная, самая необходимая свобода – это свобода мышления, это право человека мыслить свободно и говорить то, что он думает. И есть в моей жизни, в моём прошлом, в моём школьном детстве нечто, о чём я обязательно должен рассказать, хотя процесс этот будет для меня тягостен.

Итак, шёл 1968 год. В историю нашей страны и нашей жизни год этот вошёл как Пражская весна. Я не стану сейчас излагать последовательность событий. Есть масса источников, в том числе в Интернете, где пытливый читатель найдет для себя ответы на любые вопросы касательно Пражской весны. Думаю, что задача литературы не в изложении событий и оценке их. Этим должны заниматься история и историки. Для литератора важно передать атмосферу времени, о котором он пишет, и это, мне кажется, главная задача литературы событийной. Потому что есть еще высшая литература, литература языка, стиля, где событий вообще может никаких не происходить, как, скажем, в прозе великого Артюра Рембо. Но до этих вершин автору как до Монблана или Ниагарского водопада, поэтому вернемся на землю нашу бренную.

Бурное напряжение Пражской весны и последовавшего за ней непростого лета, когда нервозность СМИ и ТВ передалась в сердца советских людей и известным образом отразилась и на детских душах и сердцах. Если говорить языком, который появился в советских СМИ примерно двадцать лет спустя, чехословацкое руководство во главе с товарищем Дубчеком собиралось придать социализму человеческое лицо. Хотелось бы заметить, что еще никто и нигде не смог доказать на деле, что у социалистической страны вообще-то говоря это самое человеческое лицо может быть. Не будем сейчас говорить о Китайской Народной Республике, потому что это страна уж очень отличается от СССР или стран так называемого Восточного блока. Совсем иная в Китае система ценностей и взимоотношений между народом и правительством. В этом отношении, несомненно нам ближе такие страны, как Польша, Чехословакия, Румыния, Болгария, Венгрия, Югославия. Страны, с которыми нас в большей степени роднит языковая традиция, религиозная, культурологическая. И в этом смысле становится любопытным тот факт, что, хотя история не знает сослагательного наклонения, прислушайся тогда наше советское, брежневское руководство к тому, что говорили Дубчек, Тито, местами Косыгин, Дэн Сяопин и многие другие сторонники реформирования социализма и ослабления закрученных до предела гаек, то кто знает, возможно, что никакого СССР не было бы уже не двадцать а все сорок лет, а возможно, он был бы еще и сейчас.

Тем интереснее сегодня заглянуть одним глазком в эпоху, которая так привлекает нашу нынешнюю молодёжь, никогда при социализме не жившую и о которой столько всего хорошего говорит наше старшее поколение, по-видимому, забывшее очереди в магазинах за молоком, колбасой и водкой, цензуру, главлит, запрет на исполнение рок-музыки, спецхраны библиотек, где под паспорт или военный билет выдавали технические журналы на иностранных языках, изрезанные в пух и прах великие произведения мирового кинематографа, в которых поцелуи продолжались дольше, чем принято между мужем и женой после утреннего кофе, когда все спешат на работу Я могу продолжить, и это, я полагаю, будет в известном смысле интересно молодому читателю, равно как слегка освежит память людям постарше, склонным, по-видимому, к забывчивости и некоторым фантазиям относительно прошлого.

Было в ту пору написано и напечатано замечательное, в известном смысле выдающееся по своему содержанию и форме произведение нашего крупного писателя, главного редактора одного из московских толстых журналов Кочетова, которое называлось «Чего же ты хочешь?», где есть замечательный эпизод: один из главных героев произведения возвращается из заграничной командировки и в аэропорту какого-то европейского города он видит знаменитую тогда на весь мир ливерпульскую четвёрку, кумиров молодёжи 60-х и 70-х годов, великий ансамбль «Битлс». При этом в голове у героя бессмертного произведения товарища Кочетова мелькает мысль: «А что, эти четыре гомосексуалиста из Ливерпуля тоже летят в Москву?»

Уважаемые читатели всех поколений, я могу после стольких лет ошибиться в знаке препинания или интонации, но я уверен в том, что цитату привожу практически дословно. Я не намерен сейчас заниматься обсуждением темы сексуальной ориентации и норм сексуального поведения. Я противник однополых браков и не могу сказать, что мне нравится, когда мне пытаются внушить, будто все люди на свете бисексуальны, потому что весь животный мир бисексуален. Но я хочу в известном смысле, как говорят мои коллеги математики, отделить щи от мух. Книга Кочетова написана в эпоху, когда пластинки «Битлс» в СССР в магазинах не продавались. Разумеется, у всех всё было записано на магнитофонах, и все знали и понимали, что это великая группа, великие музыканты, новаторы, и советские люди начинали мало-помалу осознавать, что есть вопросы частной, личной жизни, в которые никакая милиция и партбюро вмешиваться не должны. Но при этом у нас существовала уголовная статья за мужеложество. Возможно, кто-то забыл об этом и, ведя активную борьбу за моральные ценности в нашем обществе, реально желает восстановить подобного рода уголовный кодекс и гомосексуалистов сажать в тюрьмы? Хочу заметить для особо ретивых, что если профессор Фрейд и иже с ним хотя бы частично правы и не во всем заблуждаются, то никто не застрахован от того, что его сын или дочь могут оказаться с подобными склонностями.

А теперь вернемся ровно на сорок лет назад, в 1969 год, в Харитоньевский переулок, где находилась тогда средняя общеобразовательная школа № 310 Бауманского района города Москвы. Итак, 1 сентября 1969 года мой 9-й класс, который был в школе один, потому что создали его из четырех восьмых, оставив лучших по успеваемости и по мнению педсовета школы. В 8-м классе у нас были переводные экзамены по пяти предметам: русский, литература, история, математика, физика. Возможно, перепутал что-то. Не уверен, была ли физика, но помню, что только по русскому письменному за сочинение у меня была четверка, остальные были пятерки и в году тоже. Прилично я закончил 8-й класс, очень прилично, несравнимо с тем, что у меня было в 10-м классе в аттестате зрелости.

Память не задержала, в каких классах менялись учителя. Кажется, в 9-м появилась Зинка – история и гнусный предмет обществоведение, который, да еще в Зинкином исполнении, сразу отравил школьную жизнь. Как избирательна память, и как она хороша в этом смысле. Я же помню голос Паперно, помню фальцеты Крокодила, когда он взрывался от чего-то, помню, как вкрадчиво говорила Ольга Семёновна (учительница химии). «Молодые люди, кино не про любовь. Аргентум хлор к вашему вниманию» – это на киноуроке в просмотровом зале. «Кулагин, Шалюхин, Завадовский не спать, не спать во время просмотра учебного материала! Всех спрошу, прямо одного за другим, покадровую разблюдовку будем делать». А маленький, скромный и очень тихий Нисон Давыдович Розенблюм? Любимый мой предмет – астрономия. Как же мне хотелось быть астрономом, чтобы искать в телескопе туманности Андромеды. А в планетарии, где Нисон Давыдович был научным сотрудникам, как он преображался, как менялся у него голос и какие он нам прочитывал лекции! Маленький, хрупкий, тихий Нисон Давыдыч Розенблюм превращался в гиганта, в атланта мироздания, и было такое ощущение, что сейчас он остановит телепатическим распоряжением движение планетарного аппарата и планеты изменят своё движение по орбитам, и звёзды поменяют размеры и очертания, и вся траектория мироздания перейдёт в руки маленького плюгавого еврея, гиганта и атланта планетарной астрономии Нисона Давыдовича Розенблюма.

Нисон Давыдыч, вы слышите меня? Это я! Я даже не пробовал поступать на физфак МГУ и не только не стал астрономом, но даже и сейчас, когда в магазинах миллион двести тысяч (это его любимая количественная характеристика в световых годах) всякой оптики, у меня нет своего телескопа, потому что нет своего бельведера, а белведера нет, потому что нет дома, где его можно было бы учинить. Нисон Давыдыч, у меня ничего нет, и мне не снятся сны, никогда. Но иногда, перед тем как заснуть, мне слышится ваш голос в Москвоском планетарии, и я вижу ваши горящие глаза и вижу, как шар светится на небосклоне, и нет ничего сладостнее, чем засыпать под вашу лекцию по астрономии.

Я не помню ни одного Зинкиного урока по истории или убогому этому обществоведению. Помню, что от неё пахло потом на весь класс и, если она вставала рядом, то паразит Зяма начинал строить такие рожи и так водить носом, что не ржать было невозможно. Ещё я помню, что она постоянно ошибалась и путала полководцев, даты, она путала всё, что можно было перепутать, и совершенно не понимала сути того предмета, который преподавала, и у неё были большие проблемы. Она попала в очень сильный, начитанный и насыщенный интеллектуальным зарядом класс. Класс был очень ровный, и в нём были настоящие лидеры, такие как Зяма, как Пимен, как Сусак. Эти ребята никому никогда не давали спуску и не прощали слабости, тупости, а главное, самое главное, не прощали не незнания чего-либо, а нежелания знать. Попав впросак, учитель назавтра должен был прийти в школу и реабилитировать себя по своему предмету, будь то математика, физика, история, литература или всё что угодно. И наши учителя про наш класс это хорошо знали и всегда готовились к урокам, были как спортсмены, всегда в форме и всегда готовы к отражению атаки противника на свои ворота, потому что их ожидали со своими вопросами Зяма, Пимен, Сусак, иногда прорывало Санчика Шалюхина или меня, а бывало плотно за дело брались Катька или Наташа Райхлин. Да и другие… Были свои сильные стороны у Веры Луньковой в истории и географии. Иногда подавала голос тихоня Оля Моргачёва или пробивало на что-то, кроме сверхкороткой юбки, сексапильную Кубасову. Могла спросить что-то и Марина Шуманова. Она была такая красивая и такая аппетитная, что сильно себя не утруждала занятиями вне школы, но если бы захотела учителю пришлось бы несладко на уроке.

Я думаю, что когда мы закончили школу, многие учителя вздохнули с облегчением, а особенно Зинка и Калерия Фёдоровна, заменившая в 10-м классе изгнанного за вольнодумство Крокодила.

Сейчас важно понять, что после того, как в 68-м году советские танки раздавили зачатки свободы в Праге и во всей Восточной Европе, 9-й класс московской школы как мог противостоял и боролся с учительницей истории, убежденной сталинисткой, которая решила, что вернулись старые времена. Противостояли своей внутренней свободой и тем, что и как мы говорили, как вели себя, даже как одевались, как учились, как знали предметы. Убогие Зинкины уроки, её косноязычная речь не могли сбить нас с пути свободного мышления и запугать, законопатить в банку сталинизма. Не вышло у вас ничего, слышите, Зина Александровна? Слышите? Не вышло! Из таких, как Зяма и Пимен, и Сусак, уже нельзя было сделать рабов. Упустили вы Никиту, устроил он XX съезд, и открылись чакры свободы на всю страну. И больше не было рабства в душах и сердцах.

Нет Зинке удалось, конечно, кое-что. Она сломала Наташу, но не думаю, что на всю жизнь. Наташу я видел после школы один раз, кажется, году в 77-м или 78-м. у неё уже был ребенок, она была разведена. Во всяком случае, говорила и мыслила она тогда, как свободный человек, а не так как, хотела бы Зинка – сочетание рабской задавленности и ханжества одновременно.

Зинка пыталась строить нам козни, рассчитаться с нами за вольнодумство, за свободу мышления, за начитанность, за интеллект, за память, особенно ассоциативную. Накатала нам по трояку за поведение и тем самым автоматически лишала шанса поступить в ВУЗы. Как уж директриса наша Елизавета Никифоровна эту туфту подписала, не глядя, видно. В общем, пришла в школу моя старшая сестра, которая ее же за восемь лет до меня закончила, и, зайдя в кабинет к Елизавете, тихо объяснила, что эти характеристики и трояки за поведение – дело даже не для Минпросвещения, которое, кстати, располагалось в точности напротив школы через Чистопрудный бульвар, а что родители нашего класса, из которых больше половины фронтовики, намерены идти в Бауманский райком партии с коллективным заявлением на имя секретаря райкома по идеологии с просьбой разобраться в том, что творится в 310-й школе. Елизавета наша, не дура будь, даже четверки ни одной не оставила в качестве оценок за поведение. Весь класс получил пятерки и рекомендации для поступления в ВУЗ.

А Зинка наша, это я теперь понимаю, вела бескомпромиссную классовую борьбу с врагами дела партии и товарища Сталина. Поздно! Упустили товарищи время. Нельзя было допускать XX Съезд и развенчание культа личности. Сработал принцип партийной дисциплины и подчинения Первому или Генеральному Секретарю ЦК. Нельзя было выпускать джинна из бутылки, а то дали слабинку, и повылезали тараканы из щелей, такие как Зяма с Пименом из нашего класса или Гайдар с Чубайсом. Всё Хрущев с Горбачевым, такую страну под откос пустили, такое дело медным тазом накрыли. Вот бы Зинку нашу, ей бы волю, она бы быстро порядок навела, и был бы у нас опять на всю страну один большой сталинский лагерь от Артека до Колымы. Все бы ходили строем и учили речи товарища Сталина, Отца народов – как Зинка, которая путала даты, не знала полководцев и ничего не понимала в истории как науке, но зато свободно могла цитировать речи и труды товарища Сталина, со знаками препинания и абзацами. Вот это память, Зинаида Александровна, вот это я понимаю! На что ушли мозговые клетки, и какой мутью были забиты желанные извилины.

Зинаида Алексанна, живы вы или нет, но мы с вами классовые враги, были, есть и будем, потому что я принадлежу к классу свободных людей, а вы – РАБОВ!