Зяма

А почему он стал Зямой? Я не знаю. Женька Кулагин… Среднего роста, коренастый, широкоплечий, с есенинским взглядом голубых глаз и светлыми вьющимися густыми волосами. Зяма, а я тебя ни разу не видел, думаю, года после 75-го точно, а может быть и больше. Зяма, ты был самым красивым из нас, у тебя была самая лучшая и совершенно мужская фигура, ты лучше всех стоял на коньках, быстрее всех входил в поворот и ездил спиной, ты точнее и лучше всех бросал, даже лучше, чем Алим, у которого у первого из нас появился мужской разряд, как сейчас помню в седьмом классе, в самом начале учебного года. Алим играл сильнее тебя, но ты играл умнее, тоньше. Зяма, ты же всё, что умели делать мы, делал быстрее всех, тоньше, правильнее, умнее. Зяма, ты был гений!

Наш учитель математики Юрий Валентинович Паперно только Наташу Райхлин всегда называл по имени. Тебя он через раз называл то Кулагиным, то Женей. И иногда, очень редко, за то, что некому было дома помогать и даже уроки проверить, за абсолютно личные достижения он называл Сусака Володей.

Я помню, как я поразился, когда мы вышли на школьное крыльцо во время выпускного вечера и Паперно обратился ко мне по имени и в форме утвердительной сказал мне: «Ну вы-то, я уверен, читали «Один день Ивана Денисовича» Солженицына? Вам такие книги положено читать. Мне сказал Виктор Семёнович Магнат, что вы могли бы стать писателем».

В состоянии шока я нашелся только сказать в ответ: «Юрий Валентинович, откуда вы знаете, как меня зовут?» Куривший рядом и пускавший кольцами дым Зяма, усмехнувшись своей кулагинской ухмылкой, веско заметил: «В школьном журнале имя написано рядом с фамилией». Паперно и Зяма обменялись понимающими взглядами, после чего Юрий Валентинович открыл ящик с подаренными нами ему на выпускной гаванскими сигарами и, протянув его Зяме, сказал, не глядя на меня: «Возьмите, Женя, а вам, голубчик, не предлагаю, вся школа знает, что вы единственный в своей семье не курите. Я слышал, что даже бабушка ваша иногда покуривает, и Вероника давно выкуривает пачку в день. Это правда? А как же вы-то, голубчик, не курите?» «А он, Юрий Валентиныч, дыхалку бережёт, ну лёгкие в общем, ему в его семнадцать лет еще не ясно, что никаким профессиональным хоккеистом ему не стать никогда. Ну, хотя бы потому, что он ростом 183, а это уже за пределами возможного. А он же еще растёт, и координация движений в хоккее тем хуже, чем длиннее палка».

Паперно обвёл нас своими сегодня уже освеженными спиртным и поэтому подобревшими глазами и удивленно заявил: «Какая палка, мальчики, вы о чём, я совершенно потерял нить. Женя, я же ничего не смыслю в спорте и в хоккее в частности». Зяма прыснул и растворился в школьном дворе, где его давно поджидал Сусак с открытой четвертинкой. Дура Зинка не нашла ничего лучше, как объявить запрет на распитие спиртного за банкетным столом во время выпускного. Нашей директрисе Елизавете Никифоровне и завучу, красавице и секс-бомбе Нелли Ивановне спорить с дурой классной было неохота. Ну, разве таких бойцов, как Сусак, Зяма, Володька Корчагин по кличке Большой, или Бяша, можно было удержать сухим законом в пространстве школы. Всё было припасено в бараке, который стоял в школьном дворе и на карте Чистых прудов всеми ребятами обозначался как Домик Тыквы, по аналогии с героем из всеми обожаемого «Чиполлино» Джанни Родари.

К моему удивлению, Паперно, а также учитель физкультуры по прозвищу Ведро и Нина Михайловна (она же урожденная Нихама Максовна) наша англичанка, адрес в Домик Тыквы тоже хорошо знали и в течение выпускного не раз ходили туда освежиться, потому что Зинка со товарищи на столе выпускного вечера в изобилии расставили только соки и воды. Заходила туда и Нелли Иванна, на которую спокойно не могли смотреть ни учителя, ни мужского пола родители, ни изрядно созревшие старшеклассники и выпускники. Нелли Иванна явно выделяла из всех нас Зяму, и народ муссировал то, что у Зямы есть её домашний телефон. А еще в школе говорили, что лет десять назад, когда Нелли Иванна с Паперно только закончили университет и распределились в нашу 310-ю школу, у Неллиньки, как называл её Паперно, был роман с учеником 11-го класса, который чуть-чуть не закончился грандиозным скандалом. Дело спасло то, что мальчик был из очень хорошей семьи и поступать собирался в МГИМО и ни ему, ни его родителям не нужны были никакие скандалы. Дело замяли, а злые языки в школе поговаривали, что у Нелли Иванны легкая рука и что она дала дорогу во взрослую жизнь многим мальчикам из нашей школы.

Зяма, как правило, в школе во время уроков математики задачки из задачника Сканави решал быстрее, чем Наташа или Пимен. Иногда, а это «иногда» повторялось с известной периодичностью, ему было лень, и он считал ворон в окне, и тогда его не было в тройке призеров и его место, а именно первое и второе, занимали Пимен или Наташа Райхлин, а я или Сусак попадали на третье или четвертое. Но это передвижение лидеров означало всегда только одно: Зяма ничего не делает, он даже не записал себе условие задачи и не думает над ней. Был только один способ вывести Зяму из прострации – вызвать его к доске, и тогда он решал эту задачу, стоя у доски, с листа быстрее и лучше, чем то, что переписывалось в этот момент на другой половине доски из тетради. Также он учился по физике, астрономии, химии и биологии, писал он без ошибок и предметы гуманитарного цикла тоже знал блестяще. Немецкий, который был у него с пятого класса, знал он так, что, расхаживая по школе, наизусть читал «Фауста» Гётте или что-нибудь из Шиллера.

Всё давалось ему легко, на один зуб, даже на ползуба, и чертил он без линейки от руки и на глаз так, что наш учитель рисования и черчения Гервер возил его в МАРХИ и там демонстрировал как уникума, потому что Зяма чертил от руки не хуже, чем архитекторы с помощью рейсшины или кульмана. Мяч в баскетбольное кольцо он тоже бросал точнее всех и в футбол, который он не очень любил, играл так, как никто не мог вокруг.

Наш Зяма был самый обыкновенный гений, и он об этом хорошо знал и совершенно не делал из этого проблемы ни для себя, ни для других. Конечно, он всё на свете читал, абсолютно всё помнил и точно знал, с кем и о чём можно и нужно говорить. Историю, исторические фильмы и книги, а также литературные произведения и их героев Зяма обсуждал только со мной и Сусаком. О математике и физике он разговаривал только с Пименом. О химии только с Ольгой Семённой, нашей учительницей химии, и иногда с Наташей Райхлин. Об искусстве только с Ленкой Тазьбой, о спорте с Сашкой Алимовым и с Володькой Корчагиным. И Зяма никогда не путал собеседников и темы, никогда не делал никаких домашних заданий, и я не помню, какая сволочь из наших учителей и по какому предмету умудрилась впихнуть ему четверку, и он не получил золотой медали. А серебряной в то время в школах не было. Могу предположить, что это могли быть только Зинка или Кавалерия Фёдоровна, потому что Зяме доставляло истинное удовольствие присутствовать при их низостях в отношении меня, когда, проколовшись в очередной раз в датах, полководцах или героях литературных произведений, они получали корректировку от моей персоны. Это происходило машинально, я просто не владел собой в этих ситуациях и никогда не поправлял их нарочно. Эти две дуры, вместо того, чтобы моё замечание с места оставить без внимания, обязательно начинали со мной спорить и доказывать свою правоту, а паршивец Зяма тут же вставлял со своего места, а не устроить ли нам пари на то, кто прав – Кабан или учительница, и вообще, кто в конце-то концов в классе учитель, уж не Кабан ли? Одна из дур распалялась всё больше, и кончалось всё скандалом, в результате чего нас с Зямой выгоняли из класса.

Дотошный Зяма на следующий урок являлся с энциклопедией или литературным первоисточником и злорадно перед началом урока на весь класс объявлял, так, чтобы было слышно в дверях, где стояла Зинка или Кавалерия, что надо бы всё-таки податься в Сад Баумана или в ЦПКиО, что он слышал, будто бы там эрудиты спорят на деньги, надо попробовать на Кабане денег заработать. «Ни разу же ни ошибся!» – громогласно заявлял Зяма, с шумом на весь класс закрывая том Большой Советской Энциклопедии или художественного произведения. Потом поворачивался ко мне: «Слышь, а на фига тебе всё это надо помнить? И ты смолчать не можешь, если что?» Тут возвышал голос Сусак и заявлял ему: «Ты бы сам лучше язык попридержал. Они тебе устроят козью морду вместо золотой медали. У одного хроническое недержание мочи, и второй такой же осёл». На что Зяма делал лицо херувима, становился как две капли воды похож на знаменитый и растиражированный в то время по всей стране портрет Сергея Есенина с курительной трубкой, и голосом Зинки, так что она бедная подскакивала на стуле если была в этот момент в классе, заявлял: «Да, да Сусаков, я сколько раз говорила вам, Володя, вот кто серьёзно занимается, тот и поступит в ВУЗ. Вот так!»

Зяма, дорогой мой, я ничего не знаю о тебе, как ты жил после школы, был ли ты женат, оставил ли после себя потомство. Я знаю, что ты окончил Энергетический институт. Да ты мог бы любой окончить! Ты мог бы в жизни делать всё, что захотел бы. Зяма, ты был такой способный, я помню тебя школьником и я счастлив, что учился с тобой в одном классе. Я знаю, что всё, что знал и мог я, ничто по сравнению с тем, что мог ты. Ты был только один такой ЗЯМА во всей моей жизни, и знаю точно, что у других такого ЗЯМЫ не было ни одного!