БОЙ ЗА СТАНЦИЮ

Закарпатская железнодорожная станция Перечень особенно усиленно охранялась оккупантами. Она лежала на скрещении дорог, идущих к фронту, и имела для немцев исключительно важное значение. Венгерский полк и около двух немецких батальонов усиленно охраняли укрепленные подступы к станции, где был выстроен целый комплекс оборонительных сооружений. Охранять важный объект помогала и немецкая военная комендатура, расположенная в пристанционном поселке.

Наше партизанское соединение «Закарпатье» получило приказ командования разгромить гарнизон и вывести из строя станцию. Партизаны начали подготовку к ответственной операции. Разведчики пробирались на станцию, связывались с подпольщиками, накапливали нужные сведения. Немцы были очень бдительны. Они не доверяли украинцам и не допускали их к работе на железной дороге. Все украинское население в поселке было крайне запугано. По малейшему подозрению в содействии партизанам людей вешали и расстреливали.

Но ни зверства, ни жестокий террор не могли сломить патриотов. На станции Перечень успешно работали подпольщики, собирали для нас разведывательные данные, постоянно сообщали об обстановке. Первым из партизан наладил связь с подпольщиками Михаил Бобидорич — начальник штаба моего отряда. Бобидорич — молодой высокого роста юноша, родом из Закарпатья, хорошо владел венгерским и русским языками и, что было особенно важно, замечательно знал местность, где нам приходилось действовать.

Когда обстановка для нас окончательно прояснилась, командир соединения Герой Советского Союза Александр Васильевич Тканко отдал приказ овладеть станцией. Моему отряду было поручено отрезать военную комендатуру от гарнизона и разгромить ее. Подтянув свой отряд на исходные позиции, мы с начальником штаба Бобидоричем вышли на опушку леса прямо против здания комендатуры. С небольшой высотки нам хорошо была видна станция. По перрону расхаживали вооруженные солдаты, на путях суетились железнодорожники. Грузились вагоны, очевидно, готовился к отправке очередной эшелон.

— Товарищ командир, — сказал Бобидорич, передавая мне свой бинокль, — посмотрите на логово коменданта. Здорово он окопался за последние дни! Чувствует палач, что до него добираются.

Я взял бинокль и направил его в сторону комендатуры. Большой двухэтажный дом с красной крышей, обнесенный высоким крепким забором, где размещалась комендатура, мы уже обстоятельно изучили через разведчиков. В бинокль я видел глубокие рвы перед домом, щели и окопы. Комендант действительно хорошо подготовился к обороне. По пыльной дороге к дому мчится машина. Вот она круто останавливается у высокого забора, быстро открываются ворота, и машина въезжает во двор. Немец-часовой закрывает ворота и, перекинув винтовку через плечо, снова застывает на посту.

— Начальство к коменданту приехало, — замечает Бобидорич. — Из гарнизона. Хорошо бы их накрыть вместе.

В небе за станцией лопнула красная ракета. Мы знаем, что это означает: диверсионные группы по обеим сторонам станции разобрали железнодорожные пути. Теперь немецкому гарнизону помощи ждать неоткуда. Сейчас начнется атака. Через несколько минут в районе между комендатурой и станцией вспыхивает жаркая перестрелка. Это подвижные отряды Якубовича и Юзика завязали бой. Тут же начинают трещать пулеметы на противоположной окраине станции. Александр Васильевич Тканко повел в атаку основные силы соединения. Пора идти и нам.

…Мы сразу со всех концов зажали комендатуру в тиски. Для немцев самый разумный выход — сдаться. Но оккупанты и не думают подымать рук. Наверное, комендант и начальство из гарнизона вынуждают солдат к бессмысленному сопротивлению. Немцы ведут сильный огонь, но партизанам он не причиняет никакого вреда.

Под прикрытием ручных пулеметов подбираемся все ближе и ближе. В доме уже нет ни одного целого окна.

— Будем ждать белого флага? — спрашивает один из партизан.

— Ни в коем случае! У нас нет для этого времени, — говорит Бобидорич и громко командует: — Гранатами… Огонь!

В доме рвутся гранаты. Покачнулся и упал высокий забор. Партизаны лавиной несутся во двор комендатуры.

Вот и все кончено. День жаркий. Я вытираю обильный пот и устало прислоняюсь к стене дома. Партизаны выводят пленных. Среди них нет почему-то ни одного офицера.

— Где комендант? — спрашиваю я.

— Застрелился, — говорит нам начальник штаба. — И командир гарнизона убит. Оба не захотели сдаться. Кое-кому удалось улизнуть.

Правильно сделал комендант. Этого фашистского палача мы бы все равно не пощадили. За свое недолгое «правление» он расстрелял и отправил на виселицу около ста советских граждан. Фашист хорошо знал, что его ждет, когда он окажется в руках народных мстителей.

— Товарищ командир, этот маленький немец просит у нас политического убежища, — передо мной партизан Мещеряков с маленьким ребенком на руках. — Удовлетворим его просьбу?

— Где ты взял ребенка? — строго спросил я. — И где его родители?

— Сирота он теперь, — ответил партизан: — мать его убита.

Из рассказов партизан узнаю: Мещеряков первым ворвался в дом коменданта и стал обыскивать комнаты. В кабинете коменданта сам комендант и командир гарнизона валялись на полу с простреленными головами. В углу комнаты Мещеряков увидел женщину в немецкой военной форме. Она также была убита. Видно, ее пристрелил комендант, так как оружия возле нее не оказалось.

— А в другой комнате, — взволнованно рассказывал Мещеряков, — я и нашел этого малыша. Сидит на коврике, плачет и ручонками ко мне тянется. Вот я и решил его взять. Чем же виноват ребенок?

— К чему ты спас это фашистское отродье? — зло проговорил один из партизан. — Отнеси в дом и брось. Разве они щадили наших детей?

— Верно, не щадили, — спокойно сказал Мещеряков, и глаза его вдруг затуманились. — Когда я ушел к партизанам, фашисты убили жену и двух моих детей. На то они и фашисты. И я мщу им за это. Но дети здесь ни при чем: мы ведь не фашисты!

— Успокойтесь, — сказал я. — Мещеряков поступил правильно, что спас ребенка. Мы с детьми не воюем. А фашисты с нами за все рассчитаются. Мы их и в Берлине найдем и покараем.

Неизвестно, долго ли еще спорили бы мы тогда, если бы нас не вернула к действительности ожесточенная перестрелка на станции. Там все еще шел бой. Приказав Мещерякову беречь ребенка, я повел свой отряд к станции. Но мы уже не успели принять участие в бою. Станция была в руках партизан. На перроне толпились десятки пленных немецких солдат. Партизаны спешно закладывали мины под железнодорожные пути, минировали паровозы, станционные сооружения.

— Где командир? — спросил я у минеров.

— На вокзале, — ответили мне. — С начальником станции чай пьет…

Я поспешил на вокзал. В кабинете начальника станции Александр Васильевич Тканко допрашивал немецкого офицера-железнодорожника. Тот стоял с убитым видом. И было отчего: он сдал партизанам станцию, за что немецкое командование, конечно, не помилует его. Два батальона эсэсовцев, целый венгерский полк не устояли перед партизанами. И где? В глубоком тылу, кругом — немецкие войска.

— Разрешите доложить? — обратился я к командиру.

— Докладывай, Вася, — говорит Александр Васильевич. — По глазам вижу, что вести у тебя добрые.

— Задание выполнено! Комендатура разгромлена, взяты пленные и оружие. Потерь нет.

— Хорошо. Сейчас будем выступать, — продолжает Тканко и, кивнув на немца, добавляет: — Этот тип успел доложить своему начальству о нападении на станцию. Так что гости к вечеру будут здесь. Но это ему не поможет: немцы все равно повесят его. Брать в плен такого незадачливого служаку мы не будем.

За окном загрохотали взрывы. Немец испуганно пригнулся и побледнел. Мы вышли на перрон, и командир приказал уходить. Над станцией плыли клубы дыма, огромный паровоз беспомощно лежал на боку, горели вагоны. Много придется поработать немцам, чтобы снова открыть движение по этому участку пути. Да и откроют ли? Ведь мы далеко не уходим отсюда.

…Колонна партизан вышла в горы на свою постоянную базу. В середине колонны шли пленные, за колонной тянулись повозки с трофеями. Мы не очень спешили, так как знали, что раньше завтрашнего утра немцы не сумеют подбросить сюда свежие силы: железнодорожная линия нарушена партизанами во многих местах. А другого пути к станции нет.

По дороге я вспомнил Мещерякова и разыскал его. Партизан сидел на повозке и держал на руках ребенка.

— Спит, — сказал партизан. — Хлеба немного поел, водички попил и спит. Добрый хлопчик. Совсем успокоился, даже улыбается мне.

Я отвернул край плащпалатки, в которую заботливо, но не очень умело запеленал Мещеряков своего приемыша, и посмотрел на ребенка. Тот сладко посапывал носом, на щеках его разыгрался румянец. Было этому малышу не больше года, и хорошо, что он не понимал всей трагедии, которая разыгралась на его родине, на всей земле. Может быть, он никогда и не узнает о ней, и жизнь его сложится лучше и счастливее, чем у родителей.

Дети должны жить счастливо. Я смотрел на спящего малыша и вспоминал своих маленьких братишек. Что сейчас с ними, как они живут! И живы ли? Я мотаюсь по тылам врага и вот уже долгое время не имею никаких вестей из далекого казахского аула, где живут мои родные и близкие. Командование изредка сообщает семье обо мне, а я могу только догадываться и надеяться, что дома все в порядке. Утешение, конечно, слабое. Когда я уходил на войну, маленькие братишки забрались ко мне на колени и долго не отпускали от себя. Чувствовали, должно быть, что не скоро придется встретиться.

Может быть, воспоминание о маленьких братьях заставило меня приютить чужого ребенка? Нет, не только это. Чем больше я размышляю, тем яснее мне становятся мотивы поступка партизана Мещерякова. Ведь мы воюем не для того, чтобы сеять смерть, а во имя жизни, во имя счастья. В мире, за который мы боремся, отдаем свои жизни, не должен быть обделен человеческим счастьем и этот ребенок.

Вот почему спасли и приютили его у себя партизаны.

…Глубокой ночью по скрытым партизанским тропам мы поднялись на свою базу. С высокой лесистой вершины было видно яркое пламя пожара на станции Перечень. Кажется, его никто и не пытался тушить. Помощь на станцию еще не подоспела. И в эти, и во многие другие сутки эшелоны с немецкими войсками на фронт не пойдут!