В ГОСТЯХ У ДЕДА МИХАИЛА

Григория Романовича Бедного все звали дедом Михаилом. Его дом был нашей партизанской явкой.

Мы пришли к нему перед рассветом. Осторожно и внимательно осмотревшись, я постучал в окно. На условный стук дверь открыл сам хозяин.

— Плохие дела у нас, хлопцы, — тяжело вздохнул дед Михаил, пожимая руку моему спутнику, партизану Николаю Михайловичу Попову.

— Что случилось? — тревожно спросил Попов. — Кто-нибудь схвачен?

— Пока нет. Но в село часто немцы наведываются. Каждый дом обыскивают, забирают теплую одежду, продукты… — дед Михаил на минуту задумался. — Оголодали, волки, да и русский морозец им перцу поддал. Туго приходится супостатам…

Подробно разузнав о положении в селе, Попов обратился ко мне:

— Что же будем делать, Вася?..

Уже по тону вопроса я понял, о чем думает мой товарищ. Оставаться в селе, в котором немцы, — значит подвергать риску партизанскую явку.

— Конечно, оставаться опасно. Но в такой буран… — начал было я.

Меня перебил дед Михаил:

— Пришли вы издалека. Заморились, не спали. Куда уж вам идти. Да и скоро рассвет, — не успеете уйти. Кругом рыщут немецкие патрули. Оставайтесь лучше здесь. Как говорится, кто рискует, того беда минует. Что бы ни случилось, будем держаться вместе.

— А где мы скроемся в случае чего? — спросил я и подумал: «Раз дед приглашает — значит, знает, что делает».

— В погребе, на чердаке или в сарае вам находиться негоже, — вслух размышлял дед Михаил. — Эти места немцы в первую очередь обыскивают. А надумал я вас спрятать на печке. Она у меня просторная… Ляжете к стене, а я вас подушками да разным тряпьем закидаю. Но будьте наготове: если дам знак, что немцы и туда подбираются, действуйте, как говорится, по обстановке.

Пока мы наскоро закусывали, дед Михаил хлопотал у печки и рассказывал:

— Ночь выдалась метельная. Вряд ли кому захочется шляться по хаткам. Немцы-то больше по двое по дворам ходят. И это хорошо. Если нагрянут, то вы сумеете с ними, пожалуй, справиться. Не первый раз ведь!..

Старик хитро подмигнул и закрыл двери на крепкий, внушительный крючок.

Подкрепившись, мы быстро забрались на печь и улеглись. Старик замаскировал нас и вышел во двор. Сквозь дрему я слышал, как, шаркая ногами по земляному полу, ходит его старуха Евгения Максимовна, убирает со стола, гремит посудой. Согревшись на печи, мы как-то незаметно заснули. Очнулся я от могучего храпа своего товарища. Казалось, звенели стекла. Толчком в бок я разбудил Попова.

— Ты совсем не умеешь спать, — упрекнул я его. — Всех немцев в селе переполошишь своим богатырским храпом.

Попов удивленно посмотрел на меня, улыбнулся и покачал головой, признавая свою вину. Давно наступило утро. Старик все еще расхаживал по двору, охраняя нас. Мы пролежали с час или больше прислушиваясь. Печь сильно нагрелась. Мы вспотели и вынуждены были подкладывать под себя ладони. Попова стал одолевать кашель. Он зажимал рот руками и старался не дышать. На нашу беду, в дом вошли, громко смеясь и разговаривая, две женщины.

— Как же ты удрала от своих постояльцев? — спросила одна другую.

— Напились они до смерти, немчура проклятая. Как только в обнимку ввалились в дом, я спряталась за дверью. Прошли в горницу, а я схватила пальто — и на улицу.

— Ох и громят, наверное, они твою хату!

— Пускай громят. Ничего там путного не осталось. Еще в прошлый раз все забрали.

Женщины не собирались уходить. Разговорам их не было конца.

— Эй, соседки! Что это вы расшумелись? К нам еще гости не жаловали. А ну как заявятся — и нам и вам несдобровать, — сердито сказала хозяйка.

— Правду мамаша говорит. Пошли. Но куда идти? — спросила одна из женщин.

— Пойдем к Марии Дротик. У нее фашисты уже побывали. Больше, видно, не придут.

Женщины ушли. Когда шаги их затихли, хозяйка подошла к печке и окликнула нас:

— Поднимайтесь, хлопцы, пора горяченького поесть. Сколько вы там закусили ночью! А дед пока пусть еще покараулит.

Мы поднялись, размялись, быстренько умылись и сели к столу. После завтрака Попов закурил. Чтобы не слышно было запаха табака, дым выпускал в печную трубу.

— Николай, — посоветовала хозяйка Попову, — пока нет в доме чужих, ты бы еще соснул. Уж больно ты храпишь, сынок.

— Да, поспать — это неплохо, — согласился Попов и полез на печь.

Я остался сидеть за столом. Мне нужно было занести все события последних дней в записную книжку. Записи я делал арабским шрифтом, и никто из немцев не мог разобраться в них. Эта работа заняла у меня около трех часов.

Внезапно вбежал дед Михаил.

— Прячьтесь! Немцы идут, двое! — испуганно проговорил он и снова выскочил на улицу.

Я шмыгнул на печь и разбудил друга. Мы быстро приготовились. Попов лег вниз лицом, крепко сжимая в руке пистолет, я удобно устроился на левом боку. Немцы, видно, уже встретились с дедом на улице: до нас доносились их голоса. Вот они вошли в сени, слышно, полезли на чердак. Гулко затопали кованые сапоги над головой. Кричат, ругаются, но слов разобрать нельзя. Вот они ввалились в хату. Затаив дыхание и превратившись в слух, мы лежали, готовые ко всему…

Один из фашистов, выкрикивая ругательства, стал шарить под печкой, перетряхивать деревянный сундук, стоявший у двери. Они привыкли все брать без спросу, как свое. Видимо, поиски ничего не дали. Немцы рассердились.

— Большевик! — заорал вдруг фашист и ударил деда по щеке.

— За что бьешь старого человека? — заплакала хозяйка.

Слезы женщины подзадорили палачей: они, как по команде, набросились на обоих стариков и стали избивать их. Лежать и ждать в бездействии нам стало невмоготу. Попов моргнул мне и спрыгнул с печи. За ним я.

— Руки вверх! — крикнул Попов.

От неожиданности фашисты так растерялись, что не могли даже поднять рук, хотя наша партизанская команда была им очень хорошо известна. Дед Михаил поднялся с пола, выхватил винтовку из рук одного немца и несколько раз крепко двинул его прикладом.

Фашистов разоружили, связали и заперли в погреб. Дед стерег их до темноты. А когда в селе затихло, мы вывели их в поле и расстреляли. Простившись с дедом Михаилом, мы отправились в соседний Мироновский район, где ждали нас другие партизанские дела.