2

Древние греки изображали богиню правосудия с повязкой на глазах, что символизировало беспристрастность верховного закона. У советской Фемиды образца 1939 года облик иной. Ее голова скрыта под тяжелым грязным мешком, вместо рога изобилия — арестный ордер в руках. Слепая, глухая, изнасилованная женщина стоит в нелепой позе у дверей Генеральной прокуратуры СССР. Этот образ — трагическая реальность, к сожалению.

…Июнь 1939 года. Следствие по мифическому делу писателей-троцкистов набирает обороты. Одних давно мучают на Лубянке, другие еще на свободе и ничего не подозревают. Но в любой момент мышеловка может захлопнуться.

19-го числа помощник начальника следчасти ГУГБ капитан Голованов (тот самый, что арестовывал Бабеля) подписал постановление на арест Всеволода Эмильевича Мейерхольда. В другом кабинете в тот же день его коллега капитан Шварцман завизировал «Постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения», касающееся Бабеля. Документ подготовлен следователем Кулешовым и следователем Сериковым (новая фигура в гэбэшной камарилье). На стандартном типографском бланке в рубрике «Достаточно изобличается в том, что…» вписано от руки: «является участником троцкистской организации, проводил шпионскую работу в пользу иностранных разведок. Готовил террористический акт против руководителей партии и правительства».

Полный набор. Формулировки самые типичные. И что любопытно: следствие еще не окончено, суд состоится только через полгода, а Бабель уже «достаточно изобличается»! К тому же обращает на себя внимание несуразность процедурных моментов. Сначала писателя подвергают аресту, задним числом проставляют дату в ордере, потом начинаются допросы и лишь спустя месяц следственная часть оформляет необходимые бумаги с мотивировкой ареста. О характере предъявленных Бабелю обвинений и говорить не приходится ввиду их абсолютной абсурдности.

НКВД старается создать видимость законности обилием всевозможных узковедомственных справок и постановлений, которые неизменно подкрепляются печально знаменитой 58-й статьей УК РСФСР. Столь вопиющее попрание законов, как считают специалисты, стало возможным только в условиях «демонтажа уголовно-правовой культуры»[87], осуществляемого широкомасштабно. Истоки правого нигилизма следует искать в деятельности ВЧК эпохи гражданской войны. Будучи проповедниками классовой морали, чекисты-коммунисты открыто порывали с традициями российского правосудия — «буржуазной юстицией, юстицией богатых». Эти слова принадлежат Ф. Дзержинскому, который энергично протестовал в 1921 году против подчинения ВЧК наркомату юстиции и его губернским отделам на местах. По мнению Дзержинского, недопустимо разделять розыск и дознание от следствия, находящихся в компетенции ВЧК, ибо, если единая цепь будет оборвана, то на оборванном конце тотчас появятся адвокаты. А там, где адвокаты, — там «юстиция богатых»[88].

Дзержинский успокаивал себя тем, что чекисты находятся «под надзором партии»[89]. Пройдет немного времени, и партия вместе с ВЧК — ОГПУ — НКВД попадет под контроль Сталина. Благодаря Крыленко и Вышинскому демонтаж уголовно-правовой культуры будет окончательно завершен. Розыск, дознание, следствие и судопроизводство сделаются исключительно прерогативой внесудебных органов. Постановление ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года «О порядке ведения дел о подготовке или совершении террористических актов» развязывало руки палачам.

Постановление, подписанное Кулешовым, Сериковым и Шварцманом, заканчивалось так: «гр. Бабеля И. Э. привлечь в качестве обвиняемого по ст. ст. 58-1а, 58-8, 58-7, 58–11 УК, мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей».

На следующий день, 20 июня, появилось постановление на арест. Подполковник юстиции Василий Акимович Долженко, занимаясь реабилитацией Бабеля в ноябре 1954 года, писал в Военную Коллегию Верховного суда: «Что послужило основанием для ареста, из материалов дела не видно…» Следователь ГВП мотивировал это тем, что постановление оформлено спустя месяц после ареста. Здесь требуются некоторые пояснения.

Во-первых, фраза Долженко из его «Заключения» была для того времени (50-е годы) вполне обычной в потоке реабилитационных дел. О многих жертвах репрессий следователи ГВП писали именно так: неясно, мол, почему человек арестован, из дела не видно. Удобная формулировка явилась выражением специфического советского лукавства. Чиновные юристы хотя и признавали факт беззакония, но при этом делали вид, будто не понимают причин, его породивших. Между тем из арестного постановления (о нем речь впереди) понятно, что Бабель оказался жертвой клеветы, доносов, оговора. И коль скоро политическое инакомыслие приравнивалось к уголовно наказуемому деянию, арестованный автоматически становился жертвой 58-й статьи.

Второй момент не менее существенный. До сих пор неизвестно, какими нормативными актами регулировался после смерти Сталина процесс реабилитации. Служебные инструкции КГБ, Генеральной прокуратуры и Военной Коллегии Верховного суда предназначались для внутреннего пользования и свято выполнялись теми сотрудниками «органов», которым надлежало заниматься реабилитацией невинно осужденных. Нет сомнений, что основополагающие директивы по этому животрепещущему вопросу исходили из ЦК КПСС.

Имелась еще одна причина, объясняющая некоторые недомолвки в «Заключении» следователя Долженко. Но о ней — в следующей главе.