2

Николай Ежов интересовал Бабеля как фанатик новой формации, получивший в руки все рычаги страшной репрессивной машины. Карьера партийного функционера типична для сталинской эпохи. Вождь отлично разбирался в психологии людей, и потому ставка на Ежова принесла желанные Сталину плоды.

Маленький человечек с необъятной властью проявил незаурядные способности палача в сочетании с настоящим полицейским рвением. Как выяснили современные архивисты, Ежов еще до своего назначения на пост шефа НКВД, будучи заведующим Отделом кадров ЦК ВКП(б), сосредоточил у себя «громадный компрометирующий материал на лиц, неугодных режиму», приблизительно на каждого пятого члена партии[187]. Он пустит в дело этот материал с приходом на Лубянку.

О знакомстве Бабеля с Ежовым свидетельствуют протоколы майских допросов.

«Познакомился я с Н. Ежовым не то в 1932, не то в 1933 году, когда он являлся уже заместителем заведующего Орграспредотделом ЦК ВКП(б).

Вопрос: Гладун вас познакомила с Ежовым?

Ответ: Да, но часто ходить к ним я избегал, так как замечал неприязненное к себе отношение со стороны Н. Ежова. Мне казалось, что он знает о моей связи с его женой и что моя излишняя навязчивость покажется ему подозрительной. Виделся я с Ежовым в моей жизни раз пять или шесть, а последний раз летом 1936 года у него на даче, куда я привез своего приятеля — артиста Утесова.

Никаких разговоров на политические темы при встречах с Ежовым у меня не было, точно так же, как и с его женой, которая по мере продвижения своего мужа внешне усваивала манеры на все сто процентов выдержанной советской женщины».

Рассказ Л. Утесова о поездке с Бабелем на дачу к Ежову мне довелось услышать в октябре 1970 года. Леонид Осипович вспоминал: «Однажды я выступал в саду Красной Армии, кажется, это было летом, где-то недалеко от Ново-Басманной. Утром Бабель позвонил мне и предупредил, что после выступления зайдет за мной и мы поедем в один дом. Действительно, вечером Бабель приехал к саду на машине, и мы отправились. Я спросил его: „Куда мы едем?“ — „Не ваше дело“. Больше я к нему с этим вопросом не обращался. Ехали мы долго, и я успел заметить, что оказались уже за городом. Стемнело. Наконец, машина остановилась возле загородной дачи. Дом отличный. Нас встретили какие-то две женщины и провели внутрь. Всюду ковры, прекрасная мебель, отдельная комната для бильярда. Нас пригласили за стол, уже накрытый, но Бабель сказал: „Нет, подождем хозяина“. Так мы сидели, болтая о чем-то, и вскоре появился хозяин — маленький человек такой в полувоенной форме. Волосы стриженные, а глаза показались мне чуть раскосыми, „японскими“. Сели за стол. Все отменное: икра, балыки, водка. Поугощались мы, а после ужина пошли в бильярдную (Утесов улыбается). Ну, я же тогда сыпал анекдотами! — один за одним. Была у меня целая серия грузинских анекдотов. Я, стало быть, рассказываю, а Бабель хохочет, — он ведь был необычайный хохотун… Он смеялся так, как никто в жизни, аж слезы текли из глаз… Значит, Бабель смеется, а этот человек делает только так (здесь Утесов показывает улыбку хозяина: едва заметное движение уголками губ книзу, и получается страшноватая гримаса манекена).

Закончился вечер, мы уехали. Когда оказались рядом с „Метрополем“, я спросил Бабеля: „Так у кого же мы были? Кто он, человек в форме?“ Но Бабель молчал загадочно и продолжал выпытывать меня про впечатление. Я говорю тогда о хозяине дачи: „Рыбников! Штабс-капитан Рыбников“[188]. На что Бабель ответил мне со смехом: „Когда ваш штабс-капитан вызывает к себе членов ЦК, то у них от этого полные штаны“.

Так я узнал, что мы провели вечер у Ежова».

— Но почему же Бабель всю дорогу молчал и не открыл Вам тайну сразу? — спросил я Леонида Осиповича.

— А чтобы все законспирировать, чтобы я потом расспрашивал, как да что, и чтобы удивлялся.

Играя с огнем, Бабель забывал, что в его пламени могут сгореть и другие люди.

Поездка к Ежову состоялась летом 1936 года, незадолго до его назначения наркомом внутренних дел. Через год имя нового Генерального комиссара государственной безопасности узнает вся страна. За расправу над маршалами и, как писали в газетах, «за выдающиеся успехи в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственных заданий» карлик будет награжден орденом Ленина.

Еще один отрывок из майского протокола.

«Вопрос: В каких целях вы были привлечены Ежовой к сотрудничеству в журнале „СССР на стройке“?

Ответ: К сотрудничеству в журнале „СССР на стройке“ меня действительно привлекла Ежова, являвшаяся фактическим редактором этого издания. С перерывами я проработал в этом журнале с 1936 года по день моего ареста.

С Ежовой я встречался главным образом в официальной обстановке, в редакции. С лета 1936 года на дом к себе она меня больше не приглашала и никаких антисоветских разговоров со мной не вела. Помню лишь, что однажды я передал Ежовой письмо вдовы поэта Багрицкого с просьбой похлопотать об арестованном муже ее сестры Владимире Нарбуте.

Однако на эту просьбу Ежова ответила мне отказом, сказав, что муж ее якобы не разговаривает с ней по делам Наркомвнудела.

Должен добавить, что за последние годы я дважды виделся с Ежовой на квартире у ее подруги Зинаиды Гликиной. Один раз была устроена шуточная „свадьба“ Гликиной с писателем Л. Соболевым. На этой вечеринке, помнится, присутствовали Калмыков и Урицкий. Второй раз я был приглашен Ежовой на квартиру Гликиной, где в присутствии артиста театра Вахтангова Горюнова и того же Урицкого артист Журавлев читал отрывки из Толстого и Тургенева.

Вот все, что я могу сообщить о своих отношениях с семьей Ежовых».

15 июня 1939 года Сериков и Кулешов вновь с пристрастием допрашивают Бабеля и вновь обращаются к теме антисоветской заговорщической группы, якобы организованной Е. С. Ежовой. В собственноручных показаниях писателя об этом нет ни слова, поэтому я лишен возможности сравнить авторский текст с текстом сохранившегося сценария. Цель последующего цитирования — показать ход допроса, в паутине которого вязнут разные люди, а крупицы правды густо обволакиваются чудовищными измышлениями.

«Вопрос: Назовите персональный состав этой группы.

Ответ: Со слов Ежовой мне известно, что в ее антисоветскую группу входили писатель Иван Катаев (арестован в 1937 году), работник Комиссии Партийного Контроля Евгения Цехер и ее муж Цехер, сотрудничающий в одном из московских издательств, видные комсомольские работники братья Бобрышевы (арестованы), два брата Урицких, один из них Семен — бывший редактор „Крестьянской газеты“ и второй Владимир — заместитель заведующего издательством „Искусство“ (оба арестованы).

Ближайшими помощниками Ежовой по антисоветской группе были: ее подруга Фаина Школьникова и Гликина Зинаида. В близких отношениях с Ежовой находился также писатель Леонид Соболев, однако о его причастности к антисоветской организации мне ничего не известно. Все названные мною лица были связаны с Ежовой по ее прежней троцкистской работе. Должен добавить, что Ежова была связана по заговорщической работе с бывшим секретарем ЦК ВЛКСМ Косаревым и бывшим секретарем Кабардино-Балкарского обкома ВКП(б) Беталом Калмыковым, о чем мне сообщила сама Ежова в середине 1937 года.

Вопрос: В какой связи вам говорила об этом Ежова?

Ответ: Как-то раз, когда зашел разговор о конкретных задачах нашей антисоветской работы, Ежова мне сказала, что всем нам нужно осуществлять новые вербовки, вести пораженческую работу среди молодежи и не останавливаться перед крайними средствами в борьбе против партии и советской власти, вплоть до террора. Я спросил Ежову, где те кадры, на которые мы можем рассчитывать в осуществлении наших террористических планов. Ежова на это сказала, что она связана с Косаревым, который ведет конкретную террористическую работу и подготовил в этом направлении своих людей, однако, персонально кто эти люди, Ежова мне не назвала.

Вопрос: И это все ваши террористические разговоры с Ежовой?

Ответ: Нет. В другой раз, в том же 1937 году, когда в кабинете редакции журнала „СССР на стройке“ мы остались одни, Ежова мне сказала, что в осуществлении террористических планов особую роль должна сыграть молодежная группа Косарева. Тут же она сообщила, что практическую работу в этом направлении ведет также Иван Катаев, который признавал только острые методы борьбы — террор.

Через Школьникову и Гликину, встречавшихся с немцами, Ежова осуществляла закордонные связи нашей антисоветской группы. Кроме того, Ежова старалась прибрать к своим рукам возможно большее количество печатных органов. Она была редактором журнала „СССР на стройке“, подавляющий тираж которого отправлялся за границу. Она же пробралась в редакцию „Правды“, сделавшись руководителем издававшейся при „Правде“ „Иллюстрированной газеты“. Ежова в свое время убедила Орджоникидзе ввести ее в состав редакционной коллегии журнала „Общественница“ и, наконец, через Гликину и Школьникову, которых она определила на работу в издательство „Интернациональная литература“, Ежова контролировала литературные связи этого издательства за границей.

Вопрос: Часто ли вы виделись с Ежовой?

Ответ: Я встречался с ней часто, сотрудничая в редактируемом ею журнале „СССР на стройке“.

Вопрос: Воспроизведите содержание ваших последних бесед с Ежовой.

Ответ: В разговоре со мной в конце 1937 года Ежова заявила, что нельзя теперь рассчитывать на длительное существование какой-либо антисоветской организации при той бдительности и остроте, которую проявляет советское правительство и партия в борьбе с врагами. Она сказала, что недовольство горсточки обиженных не может оказать сколь-нибудь заметного влияния на массы, которые, как это исторически доказано, не пойдут за заговорщиками. На успех заговорщических планов можно рассчитывать только в том случае, если обезглавить существующее руководство. Таким путем Ежова обосновывала необходимость применения террора в борьбе против советской власти.

Вопрос: И как вы реагировали на эти высказывания?

Ответ: Я разделял точку зрения Ежовой.

Вопрос: Были ли у вас конкретные террористические планы?

Ответ: Были.

Вопрос: Изложите существо этих подлых террористических планов.

Ответ: В конце 1937 года Ежова, с которой я встретился в ее кабинете в редакции „СССР на стройке“, заявила мне, что Косаревым ведется практическая подготовка к совершению террористических актов против Сталина и Ворошилова, указав, что Косарев подбирает исполнителей из среды спортсменов общества „Спартак“, делами которого он вплотную занимался.

Вопрос: Кто персонально был привлечен Косаревым к осуществлению ваших террористических замыслов?

Ответ: Об этом мне Ежова не говорила. Далее Ежова сообщила, что практическую террористическую работу ведет и Бетал Калмыков, который в течение многих лет добивается приезда Сталина в Нальчик. Пребывание Сталина в Нальчике, сказала Ежова, дало бы возможность Калмыкову к осуществлению его террористических намерений.

Таким образом существовало два плана совершения террористического акта: один в расчете на приезд Сталина в Нальчик и другой, который предусматривал квартиру Ежовых в Кремле как место, дававшее большие возможности для осуществления террористического акта. Провести исполнителей в Кремль должна была Ежова или Косарев, обладавшие всеми видами нужных для этого пропусков. В случае невозможности совершить террористический акт в Кремле предполагалось перенести его исполнение на дачи, где проживают Сталин и Ворошилов.

Вопрос: Когда предполагалось осуществить террористический акт?

Ответ: Точного срока установлено не было, но Ежова в разговоре со мной в конце 1937 года говорила о том, что осуществление террористического акта намечается на лето 1938 года и что срок будет окончательно намечен ею и Косаревым.

Вопрос: В чем заключалось ваше личное участие в подготовке к осуществлению этих террористических планов?

Ответ: Ежова в начале 1938 года поручила мне вербовку кадров для террористической работы из литературного молодняка, с которым я был связан.

Вопрос: Вы выполнили это задание Ежовой?

Ответ: Я наметил к вербовке резко антисоветски настроенных участников литературной бригады, с которой я занимался в Гослитиздате.

Вопрос: Кого персонально?

Ответ: Я наметил к вербовке студента института философии и литературы Григория Коновалова и начинающую писательницу Марию Файерович, по мужу Меньшикову, исключенную из комсомола.

Я вел с Коноваловым и Файерович антисоветские разговоры, в которых высказывал клевету по адресу партии, говоря о том, что советская литература обречена на прозябание, что выход из создавшегося положения надо искать в решительных мерах, но разговора о конкретных террористических планах и о существовании заговорщической организации я с ними еще не имел.

Других заданий по террору от Ежовой я не получал».

Теракт против вождя и других членов советского правительства (статья 58-8 УК РСФСР) — излюбленное обвинение в чекистско-правовой практике сталинизма. Оно предъявлялось многим, в том числе, например, поэту Павлу Васильеву, расстрелянному в июле 1937 года. Чаша сия не миновала и Бабеля.

Под пытками следователи-палачи вырвали у него новые имена, дабы сценарий следствия приобрел необходимые для высшего руководства формы. Так, еще в протоколе майских допросов он назвал двух своих добрых знакомых, с которыми вел доверительные разговоры на политические темы, в частности — о процессах над Каменевым, Зиновьевым, Пятаковым и Радеком. Ни профессор математики Л. А. Тумерман, ни врач О. И. Бродская не понимали и, разумеется, не одобряли расправу. Бабель сказал, что в одном из писем к А. Мальро он привел «конкретные данные, которыми располагал, о настроениях людей разных профессий, и, не называя фамилий, процитировал два отрицательных отзыва о процессе — профессора математики и женщины-врача».

«Вопрос: Кто были этот профессор математики и женщина-врач?

Ответ: Я в данном случае привел разговор о процессе, состоявшийся в один из выходных дней на бегах с моим знакомым — профессором математики Львом Абрамовичем Тумерман и женщиной-врачом Ольгой Ильиничной Бродской.

В этом же письме я просил Андре Мальро убрать из Москвы его вконец разложившегося брата, который своим поведением может лишь навлечь подозрения и скомпрометировать связанных с ним лиц, в том числе и меня.

Вопрос: Назовите всех известных вам лиц, связанных с Ролланом Мальро, и приведите известные вам факты его морально-бытового разложения».

Июньский протокол расширяет круг названных Бабелем лиц. Отредактированные следователями показания звучат так:

«По поручению редакций многих журналов и газет я выезжал в различные края Советского Союза, побывал в колхозах Украины, на предприятиях Днепропетровска, бывал и на московских предприятиях. Я старался не порывать имевшиеся у меня связи с московскими журналистами Николаем Бобровым, Татьяной Тэсс, Вермонтом и Гарри, узнавал от них конкретные, не попадающие в печать сведения о военных новостях, о состоянии авиации, интересовался секретными сведениями ТАСС, материалами о состоянии Красной Армии, впечатлениями журналистов от пребывания на маневрах, о подробностях технического оснащения и структуры Красной Армии».

На сей раз примечательно стремление увязать арест Бабеля с мифической молодежной группой Александра Косарева, арестованного лично Берией 27 ноября 1938 года и в феврале 1939-го расстрелянного. Вожак советского комсомола раздражал Сталина своей честностью и пассивностью в репрессиях. «Вы не хотите возглавить эту работу», — зло сказал он Косареву в разгар террора[189]. Секретарь ЦК ВЛКСМ В. Пикина, схваченная одновременно с Косаревым, вспоминала потом, что Берия считал комсомол «кузницей шпионов» и, возможно, фабриковал по указанию Сталина «молодежный процесс»[190].

Проблема большого террора не сводится только к загадке Сталина, имевшего, как полагают К. Эндрю и О. Гордлевский, «параноидальные наклонности»[191]. Самая грандиозная тайна заключается в том, как Сталину — если он действительно был психически ненормален, — удалось сломить волю сотен тысяч здоровых людей, подмять под себя партию и, в конечном счете, на протяжении тридцати лет успешно вести жесточайшую войну с собственным народом. Не так-то просто понять, почему многомиллионная Россия оказалась заложницей одного преступника. Ближе всех сегодня к разгадке Александр Солженицын, не устающий разъяснять миру пагубность большевистской идеологии насилия. Трагический парадокс истории состоит также и в том, что эта идеология беззастенчиво паразитировала на принципах классического коммунизма, сохранив его фразеологию, но отбросив сущность. Результаты известны.

Сталин использовал фанатически преданных ему исполнителей до тех пор, пока они не исчерпывали отведенный им человеческий и политический ресурс. Затем он уничтожал их как свидетелей преступлений, взваливая всю ответственность за пролитую кровь (это именовалось либо «ошибками», либо «перегибами»). Должность очередного шефа ОГПУ — НКВД таким образом являлась потенциально должностью смертника. На определенном этапе Ежов выполнил волю «хозяина» и потому обязан был уйти в небытие.

…Вспоминаю наш разговор с Виктором Борисовичем Шкловским в октябре 1975-го. Я расспрашивал о Бабеле, мэтр охотно откликался на мои вопросы. Неожиданно в монологе Шкловского прозвучало имя Ежова. Он сказал, что видел его всего один раз, на каком-то высоком партийном собрании. Запомнились слова Сталина, сказанные о Ежове: «Здесь просит слова один ответственный товарищ, который не оправдал наших ожиданий. Я думаю, что слова ему давать не стоит». Шел XVIII съезд партии (март 1939 г.). Понял ли Ежов, что реплика вождя означала смертный приговор?..

Не пройдет и месяца, как он будет арестован, заключен в Сухановку (следственную спецтюрьму НКВД) и «взят на раскол». На суде просил: «Передайте Сталину, что умирать я буду с его именем на устах»[192]. Железного сталинского наркома расстреляли 4 февраля 1940 года.