16–18 марта 1990 года. Пермь. УДС «Молот»

После Ташкента у группы «Кино» с 13 по 15 марта планировалось четыре концерта в Ижевске, но выступления были отменены, и группа поехала в Пермь, где 16–18 марта с успехом прошла серия концертов в УДС «Молот».

Из воспоминаний о концерте в Перми:

«Был в „Молоте“ на этом концерте. Прыгал в толпе метрах в пяти от сцены. Помню, струна у него порвалась на гитаре, песню допел, потом заменил. На разогреве была какая-то колхозная группа, но играли неплохо. Звук тоже неплохой был. В общем, понравилось. Толку рассказывать действительно нет, надо было это слышать и видеть».[275]

«Как было? Как на любом рок-концерте того времени. Кто-то кинул бенгальский огонь на сцену, обжег Цою руку и пережег микрофонный кабель и кабель рампы. Секунд тридцать Цой продолжал петь вживую (слышали только передние ряды партера), потом микрофон заменили».[276]

«Мне было тогда лет 15–16, слушалось все это тогда с восторгом, несмотря на жуткую давку. Бенгальский огонь бросали на первом концерте. Я был на втором, тогда кто-то из партера выдернул кабель из аппаратуры, и потом грозный бородатый дядька махал этим кабелем и грозил кому-то. Минуты две-три было слышно только настоящую акустику, не усиленную аппаратурой. Может, и был это просто чес, но тогда мы были не избалованы хорошей музыкой. Помните, в мультиках о Масяне было: „А я-то в советские времена, о-о-о!“»[277]

«Я был на двух концертах. На одном – в партере, на другом – на трибунах. На трибунах нет того драйва, что был в партере. Тогда я понял, зачем садят девчонок на плечи и они крутят тряпками. Воздух нагоняют… А еще круто было, когда коврики, закрывающие лед, сдвигались и кто-то падал на голый лед».[278]

«Ажиотаж, конечно, на концерте помню. Меня порывом толпы чуть не затолкали под сцену, она была без передней стенки, только ткань свешивалась».[279]

«Помню, кто-то залез к звукооператору и покрутил там ручки. Звук пропал, на что Цой спокойно сказал, мол, ребята, давайте успокойтесь и не мешайте работать».[280]

«Стоял в третьем ряду от сцены. Первые четыре ряда сплошь стояли парни с педфака, из медакадемии, дембеля. Была жуткая давка, ковровое покрытие на льду (красиво написал, проще надо написать – „тряпочки“) разошлось, стало невероятно скользко. На мне были шикарные чешские высокие кроссовки. Кто-то из наших встал сзади на самый кончик подошвы, кто-то меня толкнул, я полетел – подошва оторвалась. Помню, что кидали постоянно пачки сигарет, 2–3 раза кинули бутылки (тогда не шмонали, как сейчас). Все были пьяные, молодые и веселые, а Цой еще не был иконой».[281]

«Концерт Цоя в 1990 году в Перми проходил в „Молоте“. Пошел я на него вместе с папой и по его инициативе. На „Интро“ вышел барабанщик в бриджах и стоя колбасил по какой-то ущербной электронной установке. Во время концерта посидеть на край сцены забиралось много зрителей. Одинокий пузатый охранник не особо активно сгонял их. Несколько песен „Кино“ в то время я уже знал. „Ассу“ показали по ТВ, по радио крутили „Группу крови“. Но все песни, кроме „Перемен!“, остались для меня неузнанными. Качество звука, неудобные места, непривычность людей к живым концертам свернули все выступление „Кино“ в однообразное шоу. У Цоя порвалась струна, которую он на сцене и перетягивал. Естественно, после его гибели в августе того же года я воспринимал это как знак».[282]

«Был тихий ужас, хотя были и какие-то интересные моменты. После перерыва стали по очереди (с интервалами в минуты две) выходить „киношники“ и настраивать инструменты. При этом почти каждого (ну Каспаряна точно) публика принимала за Цоя и истерично вопила, потом обламывалась. Помню, что после выхода Каспаряна, когда толпа утихла, я крикнул: „Привет, Юра!“ – тот посмотрел в мою сторону и сделал страшно удивленное лицо: мол, странно, что в этой глухомани обо мне кто-то знает. Потом вышел сам Цой в черном и с большой белой гитарой. Удивило, что программа была на основе „Группы крови“, хотя прошло уже полгода после выхода альбома „Звезда по имени Солнце“. В какой-то момент начали пулять бенгальскими огнями. Помню, что один летел прямо в Виктора, тот увернулся, проглотив слово из песни. Еще постоянно выводили из ближних рядов партера полуживых барышень. Видать, не выдерживали давки».[283]

«Билеты начали продавать на концерт 7 или 8 марта в каком-то полуподвале, который назывался каким-то молодежным центром. Объявление о концерте и месте продажи билетов я увидел около медицинского института (а может быть, в холле, уже точно не помню), было относительно раннее утро, а билеты собирались продавать часов с двух, кажется. Билеты стоили 5 рублей, что было недорого. Если не изменяет память, обычно билеты были от 50 копеек до 2 рублей 50 копеек. Да, забыл сказать, что 5 рублей – это были в партер. На трибуну вроде были дороже.

УДС „Молот“ (не помню, как он раньше назывался) довольно-таки отстойное место, хотя и рассчитан на семь тысяч человек. Концерты были обыкновенным чесом: по два в день, в субботу и в воскресенье. И вот не могу вспомнить: вроде бы четыре дня подряд шли концерты. Я ходил на вечерние в субботу и в воскресенье (даты тоже уже не помню, но вроде 17 и 18 марта). Удивительно, но билеты в день концерта днем можно было взять без очереди. А вечером вообще была хохма: огромное количество людей (и бабушки-спекулянтки) пытались продать билеты на концерт. Все окрестности вокруг „Молота“, начиная от трамвайных путей, были запружены народом. Насчет досмотра я не соглашусь: шмонали по полной, при входе во дворец и при входе в партер, а потом гнали, как стадо, на лед. В фойе продавали большие плакаты по 10 рублей с группой „Кино“, довольно-таки позорные по исполнению, и в той же Москве они стоили в переходах по 2 рубля. На льду лежали какие-то резиновые коврики, которые после первой же песни снесло в сторону, и люди дальше уже стояли на льду. До сих пор помню, как с трибун пытались сигать на лед, чтобы стать поближе к сцене. Для прорыва к сцене организовывалась толпа – и они шли клином, раскидывая всех попадающих под руку, использовалась тактика, как для прорыва к прилавку в винный магазин. Первой на разогрев вышла уфимская команда „ЧК“. В частности, она выступала в декабре 1988 года в Москве, на фестивале „Интершанс“ в ДК МАИ. Играли такие своеобразные металлические рок-н-ролльчики. Уже после первой песни солист группы сказал: „Ребята, денег на жизнь хватает, не бросайте на сцену мелочь“. В него действительно кидали всякую фигню, бенгальские огни, еще чего-то. Он стоял и уклонялся от этого града. Охранники абсолютно бездействовали. А стоящие у сцены скандировали: „Цой! „Кино“!“ Продолжались мучения этой группы минут 45, плюс-минус. После того как они ушли со сцены, начались мучительные ожидания, когда же выйдет „Кино“. Про то, как обламывалась толпа, когда выходили музыканты „Кино“, уже написано выше, мне же запомнилось, что Цой перед выходом на сцену сначала глянул в зал (как показалось, испуганно), а потом, когда его заметили и приветственно завопили, уже невозмутимо вышел на сцену. Сказал что-то вроде: „Здравствуй, Пермь“, – и концерт начался. Это был самый обломный концерт. Он продолжался 47 минут. Звук был ужасный. Особенно в сравнении с магнитоальбомным. Первая реакция на вышедший незадолго до этого альбом „Звезда по имени Солнце“ была одна: смесь „Аквариума“ с „Ласковым маем“. И тут новый облом. Во-первых, голос Цоя на концерте и голос Цоя на магнитофонной записи – это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Во-вторых, вообще не было клавиш, которые вытягивали „Группу крови“ и „Звезду“. Если кто помнит – это примерно как „Наутилус Помпилиус“ в записи на „Разлуке“ и в записи „Родившийся в эту ночь“. Стоявшие у сцены требовали у Цоя весь концерт „Маму – анархию“, но он ее так и не спел. Да и набор песен только из двух альбомов, без „Легенды“, без „Дальше действовать будем мы“, без „Сказки“, мягко говоря, не впечатлил. Да и самое главное – Цой не спел „Мы ждем перемен“. На первой же песне Цоя весь партер резко потянулся в сторону сцены, просто как вакуумом всосало. А потом уже наступило какое-то разочарование, все-таки не того ждали. На третьей песне мне очки разбили, не со зла, а просто когда падали на льду. В перерывах между песнями к нему прорывались девчонки брать автографы, никому не отказывал, и в это время иногда выбегал охранник и не пускал людей залезать на сцену. Вообще же Цой автографы давать не любил. Когда Цой закончил петь „Группу крови“ и резко все музыканты слиняли со сцены, люди стояли в непонятках. Начали требовать на бис. Но вместо этого включили свет, и милиция начала всех резко разгонять. После окончания концерта люди пытались либо в гримерку ломануться, либо потом у служебного входа его дождаться. И с тем, и с другим вышел облом. К гримерке менты не подпускали, а от служебного входа всех потом отогнали. Потом в местной молодежной газете „Молодая гвардия“ (вроде номер от 28 апреля) был напечатан отчет о прошедших концертах и опубликованы ноты и тексты песни „Группа крови“, вроде бы даже с аккордами. Незадолго до этих концертов я записал катушку с альбомами „Кино“: „45“, „Начальник Камчатки“, „Это не любовь“ в пермском ЦУМе на втором этаже. Там такая классная раньше звукозапись была, куча различных концертов разных групп! Жалею, что что-то не записал, что-то не сохранилось. Вот там, например, мне записали такую замечательную вещь, как концерт „Кино“ в Красноярске. Я нигде ее потом не слышал и не знаю вообще теперь, что это была за запись, действительно ли красноярский концерт (там весьма оригинальные аранжировки, Цой пел „Следи за собой“ и „Когда твоя девушка больна“, но лучше всего исполнение „Легенды“). У меня в 1987 году даже был ленинградский адрес Цоя в записной книжке записан, но…[284]

«Концерт группы „Кино“ был в Доме спорта „Молот“. И мы с друзьями на нем были. Был март 90-го. Тусняк был офигительный. Билет стоил 5 рублей (стипендия в техникуме – 30 рублей). Но нам было по приколу пролезть бесплатно. С левой (восточной) стороны есть вход. По предварительной договоренности и под каким-то предлогом нас троих впустила мама одного из нас – Димы. У всех входов была милиция с резиновыми дубинками. Нас впустили внутрь, а там было абсолютно пусто! Народ еще не запускали. И в этом пустом фойе нас было видно, как новогоднюю елку на площади. Притаились где-то сбоку, ожидая, когда запустят „массу“. Массу запустили, мы с ней смешались, что-то купили в буфете. В сам зал ведут несколько входов, и в каждом из них стояло по два мента с резиновыми дубинками. Внутрь пускали, проверив билеты. Народ перетекал из фойе на трибуны, а мы все искали лазейку. Нашли. Концерт сильно разочаровал. Акустика в этом здании убийственная, не для концертов. Десятикратное эхо бухало под крышей, слов почти не слышно. Но песни мы знали наизусть и во все глаза смотрели на своих кумиров в театральный бинокль. Сцена была сооружена с краю. Как называется в хоккее зона за синей чертой? Сам лед был тоже закрыт брезентом, там толпился народ. Но туда тоже пускали после проверки билетов. После концерта мы выстояли в фойе очередь, купили плакаты с Цоем, играющим на своей гитаре Ibanez. Тоже стоили 5 рублей! Дома Ромкин отец, узнав цену плакатов, обозвал нас: „Е…шки!“ Мы заржали и в подтверждение развернули плакат с Цоем и гитарой».[285]

Олег Толмачев:

«Это я придумал тогда такую фигню: стал продавать плакаты и газеты на концертах. Это мы с Юриком впервые сделали еще на фестивале „Рок против наркотиков“. Я Юрику говорю: „Давай что-нибудь и тут придумаем“. – „Давай. Что?“ – „Давай напечатаем газету, плакаты“.

Напечатали газеты, плакаты. Десять тысяч экземпляров. Напечатали по 20 копеек, а продавали по 5 рублей. Вот такой бизнес был. Подписывали плакаты тоже оптом. У нас главные по подписыванию плакатов был Стас Шиканов и еще какой-то мальчик. Все копировали почерки ребят, один в один. У меня после этого так и осталось, я и у Кикабидзе все так подписываю. Пачку сразу, заряжаю человека, сажаю – и подписывает».[286]