19 мая 1987 года. «Кино» в Москве. ЦПК им. Горького. Зеленый театр. Съемки финала «Ассы»

Перед съемкой финальной сцены фильма с выступлением группы «Кино» по замыслу режиссера был устроен небольшой разогревающий публику концерт. По многочисленным воспоминаниям, первой выступала группа «Вежливый отказ», затем – «Звуки Му». Поскольку музыка «Вежливого отказа» была достаточно специфична и часто прерывалась всевозможными перфомансами, поклонники «Кино», ждущие Цоя, недовольно свистели и выкрикивали: «Уходи-и-и!!! Оставь телефон – и иди-и-и!!!»

Когда же выступление «Вежливого отказа» закончилось под одобрительные вопли зрителей, не очень вежливо отказавших (в большинстве своем) этой группе в уважении и понимании их музыки, на сцену вышли «Звуки Му», которые уже тогда были культовой рок-группой. Публика оживилась и приняла Мамонова «на ура».

После выступления «Звуков Му» на сцене наконец появился долгожданный Виктор Цой, еще не раскрученный тогда по телевизору кумир молодежи, а «широко известная в узких кругах» поклонников советского рок-андеграунда звезда. При появлении Цоя на сцене восторженный рев зрителей достиг своего максимума. По воспоминаниям очевидцев, было очень забавно слышать из толпы крики типа «Цой – отец родной!» Молодежь, увидев Цоя, буквально впала в экстаз, и после того как группа «Кино» исполнила пару песен и прекратила играть, зал просто взорвался.

Вышедший на сцену Сергей Соловьев попытался объяснить зрителям, что снимается фильм, необходимо помочь снять небольшой эпизод, но уже практически неуправляемая толпа, мало знакомая с творчеством Соловьева и вообще плохо представляющая себе, кто он такой, ничего не слушала. Собравшиеся громко требовали, чтобы «толстый мужик убирался на хер и чтобы Витька продолжил свое выступление».

Наконец часть зрителей, видя, что Цой со сцены не уходит, решила все-таки немного успокоиться и прислушаться к тому, что говорит этот «странный толстый мужик». В образовавшейся между криков паузе Соловьев, сорвав голос, сумел объяснить собравшимся, что он режиссер, что он снимает сейчас свой новый фильм, что в данный момент ему нужно снять очень важный эпизод этого фильма, как раз с участием группы «Кино», и что он очень просит всех зрителей ему в этом помочь.

Поняв наконец, в чем дело, толпа вновь радостно загудела, причем ее радость мало смутило даже упоминание о фонограмме, под которую будет петь Цой. Тех же, кто недовольно засвистел, Соловьев успокоил тем, что после того как нужный ему эпизод будет снят, выступление группы «Кино» продолжится и все песни будут дальше опять исполняться вживую, без всяких фонограмм, поскольку под фонограмму надо только снять песню в этом эпизоде, а то вживую при киносъемке нельзя.

Появившиеся на сцене трое или четверо людей из съемочной группы начали разрывать вынесенные упаковки, доставать оттуда спичечные коробки и забрасывать эти коробки в первые ряды. Сквозь вновь усилившийся радостный рев толпы зрителей Соловьев с трудом пояснил, что горящие спички необходимы для сюжета и что поймавшие эти коробки должны передавать их дальше, чтобы досталось всем. Коробок со спичками было очень много, и, если судить по снятому эпизоду фильма, спички достались действительно практически всем зрителям.

Собравшиеся, проникнувшись столь высокой идеей помочь «важнейшему из искусств», принялись разбрасывать коробки со спичками во все стороны. Некоторые поджигали их прежде времени и горящими бросали в своих соседей, что вызывало в толпе панику.

Наконец все было готово, и началась съемка эпизода. Группа «Кино» начала играть (под фонограмму, как и предупредил Соловьев), Цой запел. Зрители в это время вовсю продолжали зажигать спички, поднимая их горящими над своими головами и заходясь в экстазе…

Когда съемка эпизода была завершена, музыканты исполнили еще несколько песен, нарушив при этом все графики, поставленные режиссером. Цой просто не мог подвести собравшуюся публику.

Юрий Шумило, продюсер, актер, журналист:

«Перед съемкой „Кино“ был разогрев. Внутри рокерской тусовки была своя непростая жизнь, были черные и белые, кого-то там считали лабухом. Помню, что они долго препирались по поводу присутствия на сцене негра Вити – Димки Шумилова – и Сережки Рыженко. Помню, что публика ждала БГ, а БГ не было. Съемочный процесс происходит определенным образом. И пока не готовы все службы, съемку начинать нельзя. Собралась многотысячная толпа, которая ждала концерта Цоя и которой совершенно невозможно было объяснить, что не готов свет, или операторский кран, или еще что-нибудь. Ее это совершенно не волнует. Она ждет, когда все это начнется. Поскольку тогда подобные события были чрезвычайно редки, набилось немыслимое количество народа, причем народа не очень договороспособного.

У меня было сто человек дружинников, те же любера в клетчатых штанах, только с повязками, и тридцать человек ментов. Я исходил из того, что у нас 990 посадочных мест и тридцати ментов из местного отделения вполне достаточно. А на место одной жопы садилось три. Скамейки ломались. Я был не готов. Это был вообще первый такой хеппенинг в Москве. Опыта не было ни у кого. Блюша, Саша Блюмин, вытащил большой короб со спичками и начал их раздавать. Пока был разогрев, пока снимали какие-то второстепенные планы, люди развлекали себя, как могли. Я как-то растерял своих сто дружинников – они сняли повязки и слились с толпой. Кому-то дали по голове. Потом, уже в конце, я видел, как один из моих стоял у сцены и бил кого-то молотком, свирепствовал, как все.

В итоге пришли тысяч 12–13 зрителей – неуправляемая толпа. Я носился с микрофоном, пытался навести какой-то порядок, но от меня ничего не зависело. Более того, любой мог дернуть меня за ногу и меня затоптали бы и не нашли. Началось буйство. Жгли дымовухи, у одной женщины загорелись волосы. Я сначала потушил ее, а потом просто взял за кадык и вырубил того, кто ее поджег. Когда был снят номер Цоя для фильма, я понял, что мы уже окончательно вывалились из светового режима, подошел к Вите и говорю: „Все сняли, хорошо, уезжаем“. Он: „Нет, я обещал допеть“. Я говорю: „Вить, сейчас люди погибнут, ты видишь, что происходит?“ – „Я им обещал, я буду петь“. Я говорю: „А если я тебе въ…у сейчас?“ – „Ну въ…и“. Я понял, что он готов драться. Скорее всего, весь разговор был слышен в микрофон, потому что, когда я обернулся назад, я понял, что все эти тысячи человек меня ненавидят. И это было так страшно – вот эта чаша с неконтролируемой толпой, с этими огнями, с этими горящими глазами. В меня полетели коробки спичек, кто-то кинул туфли, я увидел этого человека с молотком… Состояние было близко к безумию. Я подошел, выдернул какой-то шнур, кто-то меня обхватил, оторвал от земли и уволок со сцены. Это был Павел Тимофеевич Лебешев. Пока мы разбирались, на сцене спели еще пару песен и все закончилось. Потом за кулисами появился какой-то главный московский пожарник. Оказывается, люди, уходя, перевернули пожарную машину, просто уронили ее на бок…

Я до сих пор счастлив, что тогда никто не погиб, не покалечился, хотя я не уверен, может, что и было. Я оставался на передовой один, директор картины Вовка Дудин как-то посидел в ложе дирекции и свалил. Как администратор на площадке, я должен был после съемочного дня заполнять рапортички. Я с перепугу написал, что все было нормально, но рассказал, как все было на самом деле своей подруге – диспетчеру в студии. А она на следующий день доложила главному диспетчеру, что была такая беда. И понеслось: „Почему не доложили, были безобразия…“ Помню, что тот главный пожарный чуть ли не до драки спорил с каким-то комсомольским деятелем за право меня расстрелять.

Цой сильно изменился после нашей картины. У него во время съемок образовались отношения с Наташей Разлоговой, девушкой из хорошей семьи, сестрой кинокритика Кирилла Разлогова. Наташа работала у нас помрежем, то есть бегала, меняла кадры, номера, вела всю документацию помрежа. С ее двумя иностранными языками это, конечно, не соответствовало ее уровню. У меня было такое впечатление, что она наш фильм рассматривала с прицелом на какие-то изменения в личной жизни. Когда появился Цой, она очень сильное влияние на него оказала. У него, безусловно, был какой-то нечеловеческий, животный магнетизм и специальный поэтический дар, но Наташа дала ему какую-то широту, он буквально видоизменился под ее влиянием. Она была отчасти его менеджером, и, видимо, не без ее участия он связался с Айзеншписом. Его карьера начала развиваться, он стал собирать стадионы, начался чес на его имидже, на его имени. Завистники в рокерских кругах тут же заговорили, что Цой продался. Вот и шубу купил себе волчью… Было такое. Но Наташа его реально разнообразила, расширила кругозор. Может быть, я придумываю, но в альбомах, которые выходили после „Ассы“, я слышу Наташу, какие-то ее нотки, настроение, состояние».[111]

Георгий Гурьянов:

«Концерт для фильма „Асса“ в Зеленом театре… Ужасно раздражало, что он был вроде как для массовки, и, когда эти уроды сняли свое убогое кино, они взяли и выключили звук. Когда снимали этот фильм мудацкий, перед нами целый час „Звуки Му“ били по мозгам: дорвались до аудитории, которой никогда не видели. И вот играют и играют, играют и играют… Потом выключили звук. Цой, помню, никак на это не отреагировал. А я вот очень злился. Очень хотелось ударить по камере тяжелым предметом. С тех пор я возненавидел процесс киносъемки. Но этот пузырь, конечно, поганый… Соловьев… Так всех нае…ть, прощу прощения… А перед людьми кто отвечает? Цой? Я там был и все видел гораздо лучше многих. Полная тупость и безынициативность».[112]

Юрий Каспарян:

«Я мало что помню про „Ассу“. Помню выступление в Зеленом театре. Выкрик из зала, когда Соловьев подошел к микрофону: „Чем больше пузо – тем дальше от станка“».[113]

Александр Пигарев, фотограф:

«Сегодня я фотограф с многолетним стажем, если что. А начинал как рок-фотограф. Снимал много кого в свое время. Витя у меня почему-то не получался на фото. То пленка засветится, то с фотоаппаратом что-то происходило. Но у меня есть один кадр с Цоем, с премьеры фильма „Асса“. И это мой лучший кадр».[114]