Кобра на сковородке

Она смотрела на меня, не мигая. Томная, но отстраненная — вся в себе. Парень-вьетнамец вытащил ее из тонкого полупрозрачного мешка, валявшегося около лестницы, ведущей на второй этаж после того, как мы сторговались о цене. Начали с сорока, но «закрыли» на шестнадцати долларах.

Мешков было несколько, и они все шевелились. Как гены — во мне. Уползающие куда-то вглубь миллионами лет назад. Я смотрел и на кобр в руках парня, и одновременно на живые мешки в углу. Старался не отвлекаться по сторонам, но мельтешил все больше и постыднее. Вправо — влево. Чтоб уследить за всеми. И, по нарастающей, чувствовал себя встревоженной обезьяной, затрепетавшей из прошлого где-то во мне.

Первобытный страх — это явный признак живого. Ищи, хватай, держи, защищайся, бей, беги. Но почему тогда так хочется происходить от Бога?

— Выберешь, какая понравится, — скупо показал жестами верящий только в себя вьетнамец и начал смотрины.

Я вытащил видеокамеру. «Змей можно вставить, при случае, — подумал тогда, — в любой сюжет о политиках или крупных бизнесменах. Особенно если они в куче». Горные и просто козлы, а также дерущиеся ишаки подходили под эту тему идеально. Хотелось чего-то новенького и животрепещущего.

Между тем, таких кобр, как та, что пошла ко мне, оказалось несколько. Все похожие внешне, но по характеру разные. Сами черные, в полумраке дома, с блекло-желтым подбрюшьем, они стремились куда подальше, не особо разбираясь в направлениях.

Одна сразу встала в стойку и начала бросаться в стороны, шипя от злости. Наверное, самка. Две другие выворачивались на полу, расходясь в разные стороны. Они были относительно небольшие, метра полтора-два. Упругие и самодостаточные.

Та самая, что смотрела, вдруг поползла прямо на меня. В видоискателе камеры они все сначала казались дальше, чем были на самом деле. В реальности оказались метрах в трех.

В долю секунды я взлетел на стул, прикидывая по ходу, что стол — выше.

Вьетнамец меланхолично схватил двух тварей за хвост, а на третью наступил. Кобры пытались уйти, но он балансировал и держал их крепко, переплетая. А затем, вывернувшись, вдруг поднял пару и бросил, держа, на стол. Прямо передо мной. Он дал мне поснимать их с разных сторон и вновь спросил — Какую выбираешь?

Мне было все равно. Твари, они на одно лицо. Только размеры разные. Парень затолкал двух кобр в мешок, а третью на весу вынес на улицу. Держа ее за глотку с раскрытой пастью, ножом, вживую, вскрыл сверху донизу, как расстегиваемый замок. Я на секунду почувствовал себя защитником животных, но передумал.

В поставленный внизу большой стеклянный бокал шустро потекла кровь. Красная и густая. Затем парень пальцами вырвал ей сердце и бросил в тарелку.

Еще через несколько минут, когда вся кровь стекла, вьетнамец, как чулок, снял кожу, отрубил ножом зубастую оскаленную голову и промыл змею в тазике с водой.

Он жарил ее порубленное мясо на открытом огне, играючи. И вскоре мы вместе сидели за столом и в стакан крови кобры доливали рисовую водку.

Вьетнамец показывал, поднимая большой палец вверх, что такая смесь — натуральная виагра и естественный тонус. Это был аргумент.

Я на секунду замешкался и выпил. Затем, опять же под водку, хлопнул ее сырое сердце и насел на мясо, похожее на рубленую свинину.

Ночью мне снились кобры и женщины, ползущие на меня в едином строю. Упругие и черные. И я, окруженный, не мог нащупать спасительный стул. И кричал им, мол, не верьте в байки о тонусе.

А они ползли, гадины, и не слушали.

Хорошо, когда можно проснуться. В соседнем номере, сдаваемом, судя по всему, на почасовой основе, извивалась и стонала, отрабатывая свое, профессиональная вьетнамка.

«А насчет тонуса он не соврал, — подумал я, ощущая боевую готовность. Беспощадную, но бессмысленную. — Живу…»