Записка с неба

Как-то Миша вышел погулять. Для разнообразия. Всё лучше, чем весь день смотреть телевизор и сериалы. Или копошиться в интернете, как в мусорном баке, где у чужих домов ищут остатки смысла приходящие из неизвестности «бомжи». Миша накинул пальто, пошитое индивидуально в старые добрые времена. Добрые, потому что он был относительно молод и пальто еще не надо было перешивать, дальше некуда. Он присел, чтобы завязать туфли, дотянувшись. И вздохнул.

Миша уже давно жил один. Без жены. И даже без собаки. Бывает. С утра, после завтрака и мировых новостей, он выгуливал себя сам. Оглядывая окрестности, проходящих прохожих и опустело, но легко, думая ни о чем. Так его уже дважды принимали за иностранца. По глазам. И это льстило. Хотя дальше разговоров дело не шло, поскольку он сразу признавался, что местный.

У него не было постоянного маршрута для прогулок. Принципиально. Миша так чувствовал себя свободным. Гуляю, где хочу. На улице было пустовато и он свернул в какой-то двор. Он знал их все, в округе, как облупленных. Даже после, местами, реставраций. Обычно в таких дворах играли дети или молодежь сидела на скамеечках, общаясь. В давние времена пенсионеры и мужики играли в домино или шахматы, скидываясь и на совместный обогрев души.

Сегодня каждый сидел, если не летом за городом, то поквартирно. И только загорелые от гуляний на свежем воздухе парни неопределенного возраста нередко распивали по углам вино или пиво. Им тоже хотелось с утра свободы и взаимопонимания. Но он к ним не подходил и не садился даже близко. Как и к бабушкам у подъездов. А смысл?

Миша медленно, но деловито, прогуливался и в этот раз. Прикидывая, где можно присесть и оглядеться. Он уже учился впитывать окружающий мир, не додумывая за него и не спрашивая себя ни о чем, как это было прежде. Все идет, как идет. Или едет. А он смотрит.

И вдруг его окликнула женщина. Откуда-то сверху. Немолодая уже, но в халатике. Видать, после душа. Выставив белую, как то утро, ногу, она стояла на балконе второго этажа старого довоенного дома. Желтого, как прокуренные пальцы тех, кто его когда-то строил. Миша задрал голову и улыбнулся. Для зрелого, под арбуз, мужчины, если на него обратили внимание, это вдвойне приятно.

«Знак, — подумал он. — Сверху. Значит, уже к добру. По науке».

Женщина неожиданно показала жестом, чтобы он немного подождал и скрылась в комнате.

— Неужели пригласит? — приосанился Миша. — Всё в жизни бывает. И красивые встречи тоже. Два немолодых усталых человека находят друг друга. Или, даже проще, муж в командировке и…

— Позвони, — поколдовала пальцем над ладонью женщина, приложила ее к уху с небрежным, как расстегнутая нижняя пуговица халатика, блондовитым завитком. И, улыбаясь, сбросила вниз записку. Листок, сложенный пополам, кружился и даже игриво дрожал, предвкушаемый. Прямо, как Миша, неловко бросившийся было ловить его еще в воздухе. Тормозя распустившимися вдруг крыльями пальто.

«Словно Чапаев, — подумал он, представив себя со стороны. — В бурке, целеустремленный».

Листок наконец лег на асфальт и ветер попытался было его толкнуть дальше. Миша успел прижать ногой, едва не сделав подобие гимнастического шпагата, рискуя брюками и вывалившимся из них позором. Но он об этом и не подумал. Наоборот, перенес тело к ноге, давящей листок и бодро присел. Опять же рискуя, уже скрытой сзади частью многострадальных парадных своих штанов. Отглаженных через влажную тряпочку вкривь и вкось. Как положено.

Миша выдохнул одышку, показав, что волнуется. И почувствовал себе тонким эстетом, присев. «Сверху, — успел подумать он. — Это красивее, чем наклоняться».

Ему понравилась и своя сообразительность, и быстрая реакция. Значит, жив еще, раз дергаешься.

Прихватив записку и встав, втянувшись, Миша не стал строить из себя мавзолей и здесь же, на месте, развернул листок. В записке было все. И даже больше. Незнакомка размашисто, но тоненько, как брови, четко выщипала на бумаге номер своего мобильного телефона.

Миша заулыбался и поднял голову, чтобы поблагодарить её за неожиданный подарок. Но на балконе уже никого не было. Она ушла, скрылась, растворилась. И только белая оконная тюль качалась в проеме полузакрытого балкона, как кружева ночной рубашки из-под женского халатика, натощак. Но красиво. Так ему увиделось.

— Шалунья, — одобрительно хмыкнул Миша. И, завернув за угол, все думал, что бы это значило? Может быть всё, что надо. И Бог есть. Как есть. А не книга жалоб и просьб человечества.

Миша ходил, сам не свой еще пару часов, кругами. И все думал о ней. Наверное, своя квартира, уютная и теплая. Кухня человеческая, а не его, холостяцко-спартанская. Надо уже вечером пригласить ее куда-то в уютное кафе, на кофе с пирожным. А там видно будет. Чего в ресторан идти, если дома и лучше, и дешевле, и интимней.

— Пора, — не выдержал наконец Миша — Может и она так же думает о встрече и ждет звонка, ненаглядная. Он попытался вспомнить ее лицо, но не смог. — Ерунда, — отчитал он себя — С такой фигурой и стопудовыми коленями разве это имеет значение? — Ладно, вперед!

Миша остановился на углу какого-то дома, вытащил уже давно запотевший под ладонью в кармане телефон и, недовольно отвернувшись от улицы, набрал цифры с листка. Он слышал с писком клавиш, стонущих под пальцами, словно женщины в современном кино, в любовных сценах, как стучит его сердце. Ждать не пришлось.

— Набранный номер не существует… — ударило сверху. И Миша не понял. — Как это? — подумал он и снова набрал. Бесполезно. Он тыкал пальцем телефон еще минут десять, но ничего не получалось.

Миша попытался позвонить вечером, и на следующий день, и через день. И через неделю. И даже в справочной, уже платной, как сегодня все на свете, что еще шевелится, подтвердили — Такого номера нет.

И все-таки, день он отдежурил у ее подъезда. В том же пальто, чтоб не запутать. И делая вид, для двора, что ждёт кого-то или отдыхает. Несмотря на дождь. Он боялся, что она его заметит и, вдруг, вместо себя пришлет какого-нибудь мужика. С претензией. Он был согласен и на это, для ясности. Но не было и его. Дождь озонил вовсю, но Миша его не чувствовал. Он хотел участвовать, а не смотреть. И своего дождался. В китайском пуховике, сумкой и зонтом. Но узнаваемо. Он пошел навстречу, уже не огибая лужи и не чувствуя ни давно мокрых ног, ни себя. — Недоразумение, — стучало у него в висках — Прости, ошиблась, когда писала в спешке. — Ерунда, — он небрежно стряхнет дождь с ее плеча — Я так и знал.

На расстоянии она невольно поймала его взгляд и на секунду глянула, не более. Чтобы отвернуться, проходя мимо, уверенно и бесповоротно.

Миша втянул носом то ли капли дождя, то ли слезы и пошамкал домой.

«Зачем? — думал он еще несколько дней. — За что?» И затих.

Листок с телефоном он хотел было оставить. Но потом сжег. Медленно, почти ритуально. Надо жить дальше — это то, что остается, когда ничего не остается. Но Миша-то знал, что так только кажется. У человека есть всё, пока он живет. И ходит. И дышит. И хочет, если не любви, то тепла, спутника и покоя. Такое забрать нельзя. Хотеть — значит жить. Удивляясь даже себе.

Миша уже не раз видел во что превращаются те, кто не умел, по глупости или разучился, во возрасту, удивляться. Он с детства боялся манекенов. Моложавых, похожих на людей, вечно здоровых, но набитых строительной пеной, резанной бумагой, а то и просто пустотой.

— Все равно, это был звонок мне. Свыше, неспроста, — думал он, собираясь снова на очередную прогулку. Очередного утра. Очередного дня. Очередного месяца. — Гулять, так гулять…