Глава 21
Какая красивая сказка! Огромные ели окружили деревянную трехэтажную избушку синего цвета. На фоне голубого неба она казалась каким – то сказочно – огромным и неземным существом, и не просто существом, а нависающим над тобой и осуждающим тебя чудовищем.
Звук шуршащих елей, издаваемый при помощи ветра, окутывал тебя и грозно приговаривал: «Заччччем пришшшшла? Заччччем пришшшла? Дажжжже не думай ниччччего делать!
«Это сон», – подумала Катя, заходя в больницу.
Синее чудовище, в народе называемое абортарием, недовольно скрипнуло и нехотя впустило Катю в свою обитель.
– Здравствуйте, Галина Абрамовна. Имя Катя прочла на табличке, заходя в кабинет главного врача.
– У меня нет прописки, жилья, но у меня есть проблема…
И Катя рассказала ей все, что знала о своем ребенке, о болезни отца ребенка и об эксперименте.
– Срок очень большой. Вы понимаете, чем вы рискуете? Вы останетесь без детей, в лучшем случае. В худшем, – умрете на операционном столе или наоборот, – цинично добавила врач. – Я не могу ни чем вам помочь, да и никто вам не поможет в такой ситуации, – строго сказала она.
На вид ей было лет пятьдесят. Небольшого роста, смуглая кожа и очень черные как смоль, живые глаза. Женщина внимательно посмотрела на плачущую Катю и, немного смягчившись, добавила:
– Как вас угораздило вляпаться в такую историю?
Она набрала какой – то номер телефона и поинтересовалась, находиться ли в интернате ребенок под такой фамилией? Ответ даже услышала Катя, но диагноз не услышала, но зато догадалась, что в отличие от нее, врач все поняла.
– Я очень вас прошу, помогите мне, пожалуйста, – плакала Катя.
Слезы, не переставая, заливали ее лицо. И как крик души, она умоляюще произнесла: «У меня есть три тысячи рублей. Я хотела купить машину. Пожалуйста, возьмите деньги. Я напишу расписку, что в исходе операции никого не буду винить. Что я полностью всю ответственность беру на себя. Только, пожалуйста, помогите!».
– Хорошо, я сейчас позвоню в онкологию. Если информация подтвердиться о патологии отца, я приму решение, – строго отчеканила Галина Абрамовна. – А пока подождите в коридоре.
Казалось, прошла целая вечность за те полчаса, которые решали Катину судьбу. Опять она ее испытывала и тянула время, проверяя, насколько хватит сил у этого неразумного создания природы, каковым она считала Катю.
Ведь можно было все взвесить. Жить не рискуя, просчитать каждый шаг, сесть и подумать, а не бросаться, словно в омут, в новые отношения с малоизвестными людьми. Нельзя так слепо доверять людям и оценивать их по шкале той же, по которой оцениваешь саму себя. Нет одинаковых людей. Есть похожие взгляды на жизнь. Есть общее мнение о каких – то житейских ценностях. Есть что – то близкое по духу, но одинаковых взглядов на жизнь – нет. Одинакового мнения, о каких – то житейских ценностях – нет. Одинаковых душой – нет, потому что мы все одинаковые своей непохожестью друг на друга. И что одних раздражает в других, другим нравится в третьих, а третьих бесит все это в четвертых, а четвертым ненавистны все.
– Заходи! – грубо, по – солдатски, – произнесла Галина Абрамовна. – Вот тебе ручка, вот лист бумаги, пиши, – «Я, такая – то такая, в моей смерти прошу никого не винить и за исход операции полностью вину беру только на себя, потому что другого выхода из создавшегося положения не вижу. Я понимаю, всю серьезность случившегося и о сроке беременности ознакомлена. От искусственных родов отказываюсь, число, подпись.»
– Все, теперь иди готовься к операции, сдашь анализы и пойдешь последней, после остальных, в конце рабочего дня. Деньги положишь в карман халата, мало ли какой будет исход, а примета такая есть, – деньги наперед не брать. Все! Свободна!
И презрительно посмотрев на очередную жертву, Галина Абрамовна протерла брезгливо руки спиртом, как бы говоря всем своим видом: «Ты не первая и не последняя, а я умываю руки…».
Палата была очень огромной: пятьдесят кроватей по десять штук стояли в пять рядов. Шумно не было. Но стоял такой вакуумный гул от разговаривающих друг с другом больных. Девочки в палате очень хвалили весь медперсонал больницы и больше всех заведующую, – очень толкового специалиста, как говорили они.
– Сама редко практикует, только очень сложные случаи берет. Еще говорят, что она очень любит деньги, потому что еврейка, – шептались девушки в коридоре.
«Можно подумать только евреи их любят? – подумала Катя. – Русские их ненавидят, армяне ими хвастаются, грузины на них угощают, немцы их экономят, американцы их вкладывают, итальянцы на них веселятся, а французы ими балуют женщин. Одни евреи их любят. Поэтому ученые – евреи, врачи – евреи, политики – евреи, главный жрец и жрица у язычников, – и те евреи. А те евреи, которые не любят деньги, те – неправильные евреи.
– Послушай, Катя, а тебе когда будут делать аборт? Сегодня или завтра? – спрашивала девушка, кровать которой стояла напротив Катиной.
Девушка была очень разговорчивая. Сразу познакомилась с Катей, когда она стелила постель.
– Не знаю, – ответила Катя. – Наверное, завтра, а может, – сегодня.
Девочки, которые уже сделали аборт, пережив испуг, веселились вовсю. Видно отойдя от наркоза, боялись разучиться разговаривать и поэтому все время смеялись и рассказывали друг другу забавные истории о прошлых абортах.
– Вот прошлый раз я так орала на этих врачей, а потом на мужа, потому что он один получает удовольствие от секса, я же никогда его не получала. И все страдаю, терплю все это только из – за его зарплаты. Он же у меня один работает и постоянно упрекает меня, что я – тунеядка. Говорит, что я обязана его кормить и ублажать. А я, как дура, расплачиваюсь этими абортами. Лучше, наверное, пойду на работу устроюсь, а то я каждый месяц хожу сюда, – кричала все время соседка по кровати, боясь, что ее не услышат на другом конце палаты.
В палате лежало очень много женщин. Все были разных возрастов от пятнадцатилетних девушек до шестидесятилетних старух. Вот где поистине правда: «И на старуху бывает проруха». А может быть, такими казались Кате сорокалетние женщины?
– Катя, почему ты отвернулась, не хочешь рассказать нам свою историю? – допытывалась назойливая соседка. – Мы о тебе ничегошеньки не знаем. Так нельзя, мы здесь все сестры по несчастью или по счастью. Не угадаешь здесь. А у тебя есть дети? Вот я троих уродов наплодила. А ты скольких? – смеялась и толкала Катю в плечо, – Рита.
О том, что ее так звали, знали уже даже на другом конце палаты.
– Ритка, перестань горлопанить! – кричали ей с другого конца палаты.
Она как будто ничего не слышала громко продолжала кричать:
– Мой идиот – муж говорит мне: «Рита, когда ты бросишь делать аборты? Тебе видно эта процедура нравится? – А я ему в ответ, – «Ты, милый, угадал. Мне нравится даже больше, чем сексом с тобой заниматься.»
И опять заливается смехом вся палата и сама Рита хохочет громче всех.
– Катя, ты что, переживаешь что ли? Нашла за что переживать? Или боишься? Так ты не бойся, я почти каждый месяц хожу и ничего страшного, – продолжала успокаивать ее соседка Рита…
Страшное было впереди, когда вдруг забегали врачи и медсестры. Они останавливали кровотечение у Риты, которая находилась на краю жизни и смерти и правду могла знать только ее судьба, которая в это мгновение ее испытывала. Было очень страшно и жалко эту молодую женщину, потому что все, включая Катю, успели полюбить и возненавидеть ее за то время, пока она была с ними. И все сразу поняли, почему она так много говорила, – она как – будто хотела наговориться на всю оставшуюся жизнь. А сколько ей осталось, никто не знал, кроме ее судьбы…
– Воронцова, в операционную бегом! – пробасила медсестра уставшим голосом. – Ну и денек сегодня?! Подобрались все тяжелые, хоть караул кричи.
– А что с Ритой? – спросила женщина в углу палаты.
– Что, что, померла! А что вы думаете, по сто абортов в год делаете. Стенки матки не выдержали, стерлись, – ухмыльнувшись, произнесла медсестра, и обратилась к Кате:
– Иди, не дрожи! – толкая в спину и недовольно приговаривая, шла за Катей старшая медсестра. – Понаехали тут на север всякие за большим рублем. Все отбросы, а нам сверхурочно вкалывай. Садись вот сюда на кушетку. Куда уселась? Пеленку постели сначала. Сейчас мы тебя позовем, и тяжело шагая и также тяжело дыша, зашла «добрая спасительница» в белые покои.
Из операционной доносились сильные стоны. Запах хлорки преследовал так сильно, что закружилась голова.
– Главное выжить, главное выжить, – шепотом проговаривала Катя.
Как будто давала установку себе и еще кому – то невидимому. Тому, кто все время был рядом.
– Мне нужно выжить. У меня все будет хорошо. Прости мою душу грешную, Господи! Помоги мне со всем этим справиться.
Сердце так сильно билось, казалось стук было слышно в ее маленьком городке, – Михайловске. Девчонкой рисовала она картинки и часто представляла себя очень хорошей мамой; нежно и аккуратно носила на руках свою дочку или сына. Они с подружками все время играли в дочки – матери. Их любимые куклы были самыми послушными детьми на свете.
– Следующая, заходи! – услышала она где – то далеко – далеко.
Тяжелыми ватными ногами, еле передвигая их, зашла Катя в залитую светом белую комнату. Как в полутьме видела идущую навстречу Галину Абрамовну, которая аккуратно взяла из ее рук халат, повесила его на вешалку, предварительно ощупав карманы.
– Так, подруга, срок большой. Будем делать тебе все без наркоза, с уколом. Мало ли что. Сразу говорю, что будет очень больно. Быстро взяла резиновое кольцо в зубы и если хочешь еще иметь детей, то лучше не дергайся. Мы тебя, конечно, привяжем. Ты не пугайся, мы сами боимся, но ты же, девочка, по жизни любишь, чтобы над тобой делали эксперименты. Так что настройся, расслабься, мы приступаем, – улыбаясь и, по – родственному подмигнув, сказала Галина Абрамовна.
Она уверенно надевала перчатки и, глядя на Катю, как на очередную жертву, спросила: «О том, что ты здесь ведь никто не знает? Правильно я поняла? Ты же никому об этом не сказала?».
– Нет, как договаривались, Галина Абрамовна, – ответила Катя пересохшими губами. – А можно я буду стихи вслух читать? – спросила Катя дрожа всем телом. – Я буду читать их громко, пока будет идти операция. Это будет меня отвлекать от боли…
– Ладно, если тебе так легче, устроим вечер стихов. Но только не забудь закусить резинку, иначе зубы все сломаешь о стихи.
– Я Дементьева люблю стихи. Я их буду читать! Катя начала громко выкрикивать строчки, боясь, что потеряет сознание.
– Для кого – то дружба тоже бизнес, выгодная сделка без потерь, если же итог пойдет на минус, новый друг укажет вам на дверь…
Дальше все происходило как во сне: как в тумане стали исчезать лица людей в белых халатах, они сливались с белыми стенами и ярким светом и становились одним целым белым пятном на грязной поверхности жизни.
Сжав зубы, Катя продолжала читать стихи, громко стонать им. Она пыталась не слышать, как внутри разрезали ребенка на куски, как скребком из нее забирали уже то, что от него осталось. Врачи безжалостно убивали ее ребенка и Катя была их соучастницей.
«Боже мой, какой это большой грех делать аборт! Убивать маленьких человечков. Не давать им увидеть Свет. Вот и я убила своего родного ребенка, который, не успев родиться, стал неудавшимся экспериментом: большим грехом разумных существ, которые называют себя «человек – разумный. Да он же, человек, и есть самое страшное животное на свете, если ставит эксперименты на своих же собратьях!» – рыдала душой Катя.
– Воронцову на выписку не готовьте, что-то пошло не так! – сказала Галина Абрамовна, осмотрев Катю на следующий день. – Быстро готовьте капельницу, температура высокая, идет воспалительный процесс.
Медсестры ставили ставки между собой, – выживет или нет. Катя металась в бреду, отгоняла от себя страшных каркающих свиней, которые летали вокруг нее, как вороны. Она с кем-то разговаривала, просила прощение у не родившегося ребенка, и звала постоянно Никиту.
– Да, случай сложный, – услышала Катя вдалеке, но главное – эксперимент удался. Выжила, вот как бывает. Организм молодой, здоровый, ни разу не рожала. Думаю, выкарабкается, – говорила Галина Абрамовна, обращаясь к старшей медсестре.
После чего наклонилась к Кате, поправила одеяло и сказала: «Но гарантий дать не могу, что у вас когда – нибудь будут дети. Так что готовьтесь к одинокой старости. Во – первых, возраст двадцать шесть лет опасен для абортов, во – вторых, срок очень большой, а в – третьих, эмоционально – депрессивное состояние, что вы не переставая рыдаете, – скажется на последующих беременностях не в вашу пользу. А вообще, что дальше будет, знает только Бог…».
Катя пролежала в больнице две недели. Температуру сбили. Критический момент миновал. Никто не знал, что она была в «Абортарии». Игорь Сергеевич находился в командировке; о том, что она сразу после разговора с Юрой пошла в больницу, Катя никому не сказала.
«Вот так умерла бы, и никто не узнал, где я и что со мной, – думала Катя. – Может мне и жить не нужно после всего, что я сделала? Как смотреть в глаза маме? Как жить дальше?», – думала она, отвернувшись от всего мира к грязной зеленой стене больничной палаты.
– Если уж быть предельно откровенной, то я отработала свои деньги честно. Я постаралась сделать все аккуратно. Так что, жизнь покажет, будут у вас дети или нет. Но месяц никаких мужчин, понятно? – сказала Галина Абрамовна, вызвав к себе Катю в кабинет. Она протянула ей документы на выписку и первый раз за все время улыбнулась.
– Теперь на всю жизнь никаких мужчин, я их ненавижу, Галина Абрамовна.
– Так говорят все. Вы не оригинальны. Хотя стихи читали первая за мою практику и так выразительно, что наши хотят, чтобы вы их до конца прочли. Как в себя придете обязательно нам их прочтете. И еще, вы не считайте нас врагами. Вы и только вы сами, виноваты в этой сложившейся ситуации. Нужно уметь разбираться в людях, а ребенок действительно был бы больным, если бы родился.
Я навела справки о его отце. Вина на нем, а не на его жене. Просто у людей от денег изменилось представление о жизни и они не хотят верить в то, что деньги еще не все. И если они есть, то это не значит, что у вас может быть все, что вы захотите. Именно, когда их много, может быть еще больше других неприятностей, которые нельзя решить с помощью денег. Их вообще может решить случайность.