6. ПОБЕДА. С МИССИЕЙ К ТОЛБУХИНУ

6. ПОБЕДА. С МИССИЕЙ К ТОЛБУХИНУ

8 сентября 1944 года 1-я Софийская партизанская дивизия перешла югославско-болгарскую границу и вечером того же дня вышла в район города Трын.

Дивизия насчитывала около тысячи партизан. В нее влились Трынский, Радомирский, Брезницкий и Босилеградский отряды, солдатский партизанский батальон и дезертировавшие из своих корпусов солдаты-антифашисты. В селе Кална было решено назначить командиром дивизии Славчо Трынского, а комиссаром — представителя Главного штаба НОВА Здравко Георгиева. В связи с тем, что Славчо Трынский был ранен, и его не было в районе Кална, временным командиром стал Димо Дичев. (Должен уточнить, что назначение командиром дивизии Славчо Трынского произошло в соответствии о рекомендацией Георгия Димитрова, он считал: крупное партизанское соединение, которому предстояло решать важные задачи, должен возглавлять популярный среди народа партизанский руководитель.) Дивизия состояла из трех бригад. Она была превосходно вооружена советскими автоматами, ручными пулеметами, имела достаточное количество боеприпасов, гранат. Это партизанское соединение, созданное по указанию ЦК партии и Главного штаба НОВА, должно было обезвредить воинские подразделения, расположенные на вершине Тумба, а затем немедленно направиться к Трыну и Софии, чтобы принять участие в предстоящем всенародном вооруженном восстании. Рассчитывая на мощь Первой партизанской дивизии, а также на удары с флангов партизанской бригады «Чавдар», Ихтиманского и Шопского отрядов, и в первую очередь, Софийской партийной и боевой организации, ЦК партии уверенно разрабатывал свой оперативный план. Был намечен день восстания. В помощь восставшему народу и партизанам партии удалось подключить, как известно, и небольшие воинские части, находившиеся в столице и ее окрестностях, во главе с перешедшими на сторону Отечественного фронта офицерами.

Вечером 7 сентября подразделения были обезврежены. Многие солдаты с радостью влились в наши ряды, а запятнанные кровью офицеры получили по заслугам. На вершине Тумба состоялся митинг партизан и побратавшихся с ними солдат воинской части. На митинге выступили Димо Дичев, Здравко Георгиев и я.

На рассвете следующего дня, 8 сентября, мы достигли Трынской котловины, в которой приютилась небольшая деревенька Милославцы. Жители деревни встретили нас с восторгом. Здесь мы узнали, что вся администрация города Трын и окрестных сел, полицейские и военные чины бесследно исчезли. Почувствовали крысы, что их корабль идет ко дну, и побежали, спасаясь от народного гнева…

Мы вошли в село и на следующий день созвали митинг. Площадь едва вместила невиданное множество людей — партизан дивизии и население окрестных сел. Митинг в Милославцах состоялся по решению штаба. Здесь Первую софийскую партизанскую дивизию официально должен был принять ее командир Славчо Трынский.

Все произошло так, как было предусмотрено. Славчо выступил перед дивизией. Народ встретил его с восторгом. Пробыв в селе не более двух часов, он уехал, так как еще не полностью поправился после ранения. Через некоторое время после его отъезда дивизия в походном порядке отправилась к городу Трын. На всем протяжении пути народ с огромным воодушевлением встречал партизан, внимательно слушал речи ораторов…

В Трыне повторилась та же картина. Ликование было поистине всеобщим. Да и было чему радоваться. Была перевернута страница тяжелого прошлого, полного муки, несправедливости. Впервые в многовековой истории народ стал хозяином своей собственной судьбы…

А дивизия? По приказу Главного штаба НОВА она двинулась к Софии.

События развивались с молниеносной быстротой — менялись обстановка и задачи. Центральный Комитет партии и Главный штаб НОВА, реально оценив создавшуюся обстановку, решили поднять вооруженное восстание в ночь на 9 сентября 1944 года. По этой причине 1-я Софийская дивизия не участвовала в ликвидации монархо-фашистской власти в самой Софии. Там и без нее оказалось вполне достаточно сил, власть в столице перешла в руки народа. Дивизия получила задание установить власть Отечественного фронта во всей Западной Болгарии. Очистить район от вражеских лиц и группировок, которые пытались найти спасение в горах или перейти в расположение своих вчерашних союзников — гитлеровцев; а также остановить возможное наступление немецких частей, которые с боем отступали из Греции и Эгейской Фракии на северо-запад по направлению Скопле — Ниш — Белград.

День победы революции мы отпраздновали в освобожденном Трыне. Рано утром на следующий день мы с Димо Дичевым, Штерю Атанасовым и Радилом Ивановым отправились в Софию, чтобы связаться с Центральным Комитетом партии.

София в первые дни после победы переживала неописуемое опьянение свободой. Ее улицы и площади были заполнены ликующим народом. Вблизи дворца, на сбитом на скорую руку большом дощатом помосте, с утра до вечера выступали ораторы, пели хоры, играли оркестры. Временно остановились фабрики и заводы, нарушился обычный трудовой ритм города. Народ сознавал, что наступил великий, счастливейший миг в его истории, достигнута новая отправная точка в судьбах Болгарии, перед которой раскрывались перспективы социалистического строительства. Пришла долгожданная свобода, за которую пролили кровь тысячи людей, а тысячи других томились и тюрьмах и концлагерях, годами жили в изгнании. И опять, как семь десятилетий назад, свободу принесли северные братья, великая Советская Армия — Армия-освободительница…

Центральный Комитет партии в первые дни после 9 сентября помещался на улице Врабча, 10 (ныне улица Янко Забунова). Наша группа, запыленная в походе по горам и долам, была братски принята ответственными партийными деятелями: Антоном Юговым, Цолой Драгойчевой, Георгием Чанковым, Добри Терпешевым, Раденко Видинским, Димитром Ганевым, Кириллом Драмалиевым, Тодором Павловым, бывшим в то время одним из трех регентов малолетнего царя. С нетерпением ожидался приезд Трайчо Костова, освобожденного 8 сентября из Плевенской тюрьмы, где он отбывал пожизненное заключение. Он должен был встать во главе секретариата Центрального Комитета партии.

Первой ко мне бросилась Цола Драгойчева, привлеченная тем, что на мне была форма офицера Красной Армии. Но она тут же меня узнала. С ней мы встречались в Москве, куда она приезжала в самом конце 1940 года по поручению Центрального Комитета партии, чтобы поставить перед Георгием Димитровым и Заграничным бюро вопрос о присылке в Болгарию подготовленных партийных кадров. Тогда болел ее сын Чавдар, который жил в Москве у Стеллы и Наташи Благоевых, которые его любили, как сына.

— Как Чавдар? Скажи, как чувствует себя мой сын? — нетерпеливо спросила она меня, когда мы сердечно поздоровались. — От него нет вестей вот уже четыре года…

Признаться, я ничего не знал о ее сыне — со дня моего отъезда из Москвы прошло более четырех месяцев. Но разве мог я остаться равнодушным к тревоге этой заботливой матери, замечательной героини, отдавшей всю жизнь делу революции, дважды приговоренной к смертной казни, взвалившей на себя все тяготы ответственного партийного поста в годы антифашистского Сопротивления!

— Не беспокойся о своем сыне! — ответил я бодро, глядя прямо в широко открытые глаза, ждавшие хорошей вести. — Здоров, вытянулся, как тополь. Заканчивает учебу. А как играет на пианино! Умный, смекалистый парень. И характер у него чудесный!..

Глаза Цолы Драгойчевой радостно засияли. Она благодарно стиснула мне руку, а затем отошла в сторону и залилась счастливыми слезами. Я смотрел на нее и с волнением думал о силе ее материнской любви, о том, что ничто, никакие трудности борьбы, никакие суровые страдания в тюрьмах и концлагерях, никакие муки тяжелой четырехлетней нелегальной жизни не убили в ней нежности. А некоторые из нас представляли себе женщину-борца как существо, лишенное нежности, материнских чувств и привязанности, способности любить…

С Тодором Павловым я познакомился в Москве: его имя было хорошо известно каждому болгарскому коммунисту. Он пользовался заслуженной популярностью как философ-теоретик и страстный пропагандист. Стараясь держаться как можно более сдержанно, он отвел меня в сторону и стал расспрашивать о своей дочери Вере…

— Не думайте ничего плохого, — прервал я его. — Вера жива и здорова. Мы с ней несколько лет воевали плечом к плечу. Она была в бригаде особого назначения, затем стала партизанкой… Гордитесь своей дочерью — она блестяще выполнила долг врача и коммуниста на фронте под Москвой и в тылу врага, у партизан…

Революция победила, но проблемы, которые в те сентябрьские дни 1944 года приходилось решать партии, были сложными, трудными, многообразными. Каждый старый деятель, участвовавший в десятилетней антифашистской борьбе, получил боевую задачу, от выполнения которой зависела окончательная победа, дальнейшее развитие революции, упрочение власти Отечественного фронта. Я был кооптирован в члены Центрального Комитета партии, и на меня возложили руководство его военным отделом. Дел было невпроворот, одно сложнее другого. Армия, доставшаяся в наследство народной власти, была призвана защищать Болгарию Отечественного фронта не столько от ее внутренних врагов, сколько от угрозы, нависшей над нашей родиной с запада. Гитлеровские оккупационные войска, отступавшие из Греции, разоружив нашу Пятую армию и перебив сопротивлявшихся солдат и офицеров, подошли на танках к нашей западной границе в районе Кюстендила и Гюешево. А оттуда до Софии было каких-нибудь сто километров… Армию старой Болгарии нужно было заново реорганизовать, очистить от профашистски настроенных офицеров, руки которых были обагрены кровью народа, пополнить новым командным составом, подобранным из партизанских бригад, усилить коммунистами и ремсистами, целыми партизанскими соединениями, — чтобы она могла достойно защитить свое отечество.

И не только это. Реорганизованная армия Болгарии Отечественного фронта должна была немедленно включиться в войну против гитлеровской Германии, чтобы смыть позорное пятно, которым запятнали нашу родину монархо-фашистские правители. В войне против вчерашнего «союзника» армия Отечественного фронта должна была сражаться плечом к плечу с нашими освободителями, воинами славной и победоносной Красной Армии, до полного разгрома немецко-фашистских захватчиков.

Несколько дней спустя, успев заехать в родной Плевен и наскоро увидеться с дорогими боевыми товарищами, уцелевшими в борьбе, знакомыми и близкими, я должен был приступить к выполнению ответственной задачи, порученной мне Центральным Комитетом партии. Вместе с Димитром Ганевым, членом Политбюро ЦК БКП, мы должны были вылететь в штаб 3-го Украинского фронта для установления прямой связи между командующим фронтом маршалом Ф. И. Толбухиным и Центральным Комитетом партии. Эта связь была необходима для уточнения и согласования важных задач по стабилизации новой власти, которые партия намеревалась осуществить в ближайшие дни. Одновременно с этим следовало урегулировать некоторые вопросы, связанные с размещением находившихся на болгарской территории частей 3-го Украинского фронта, воинов которого народ встречал хлебом и солью — так, как встречают братьев-освободителей.

Задание мы получили поздно вечером 15 сентября после очередного заседания Центрального Комитета. В те дни ЦК партии и все партийные руководители, вся партия сверху донизу круглые сутки находились на революционном посту — враг не только не был ликвидирован окончательно, но и надеялся на поддержку находившихся в Болгарии англичан и американцев из союзнической миссии: ввиду этого все коммунисты и члены Отечественного фронта, все здоровые силы нации, весь трудовой народ, празднуя победу, держали оружие наготове.

Центральный Комитет партии работал круглые сутки. Каждый член Политбюро ЦК БКП по нескольку раз в день выступал на митингах, закрытых партийных и общих собраниях — народ жаждал услышать своих сынов, которые до вчерашнего дня работали в глубоком подполье и могли выступать только на страницах нелегальной печати. Легендарные герои антифашистской борьбы разъясняли с трибун программу Отечественного фронта, призывали народ к единству и сплоченности для закрепления достигнутой победы, звали к претворению в жизнь идеалов, за которые погибли лучшие сыны и дочери Болгарии.

Рано утром 16 сентября мы вдвоем с Димитром Ганевым отправились в Добрич (ныне город Толбухин). Полетели на советском военном самолете, об этом позаботился генерал-полковник С. С. Бирюзов, прибывший в Софию в качестве представителя штаба 3-го Украинского фронта.

Я раньше не был знаком с Димитром Ганевым, но за несколько дней между нами установились теплые товарищеские отношения. Мне была известна его революционная биография. Я слышал о нем еще в 1930—1932 гг. в Вене во время съездов Добруджанской революционной организации, членом ЦК которой он являлся. Ганеву было около сорока пяти лет, но вид у него был изможденный. Впрочем, не отличались цветущим здоровьем и остальные члены Политбюро и Центрального Комитета партии — эти люди, вышедшие из глубокого подполья или тюрем, годами недоедали и недосыпали, ежедневно рисковали жизнью…

Ганев перенес все тяготы нелегальной жизни. Победа, за которую до вчерашнего дня приходилось проливать кровь, теперь требовала нечеловеческих усилий. Димитр Ганев работал самоотверженно, до полного изнеможения.

Советский самолет доставил нас в Добрич примерно за полчаса. Димитр Ганев, руководитель делегации, был уполномочен Центральным Комитетом добиться встречи с маршалом Толбухиным, проинформировать его о положении в стране и принципиально урегулировать основные вопросы взаимоотношений между властью Отечественного фронта и советскими войсками. Я был уполномочен представлять ЦК партии при штабе 3-го Украинского фронта в деле разработки и конкретного решения некоторых военных проблем. Ввиду этого по решению ЦК Димитру Ганеву предписывалось немедленно вернуться в Софию, а я должен был остаться на некоторое время при штабе Толбухина.

Командующий 3-м Украинским фронтом, талантливый стратег и военный организатор Ф. И. Толбухин принял делегацию в день нашего прилета в Добрич, т. е. 16 сентября. У него не было возможности сразу уделить нам время — на всех направлениях центрального и северного участков фронта шли ожесточенные бои с немецко-фашистскими войсками, и он со своим штабом работал круглые сутки, анализировал соотношение сил, определял направления очередных ударов по врагу, который оборонялся с отчаянной злобой. Нам сказали, что маршал нас примет сразу же, как только будет возможно. Тогда Димитр Ганев решил заехать к своим близким. Только теперь я узнал, что здесь, в этом добруджанском городе, находилась его семья, которую он не видел очень долго.

К 10 часам вечера военный автомобиль пронесся по тесным городским улицам и остановился перед домом Ганева. Я же по вызову маршала Толбухина отправился к нему, чтобы предварительно обсудить некоторые вопросы встречи, о которой советское посольство в Софии своевременно уведомило штаб Толбухина.

Маршал Ф. И. Толбухин принял меня в своем кабинете. Он стоял у стола с непрерывно звонившими телефонами. Встав по стойке «смирно», я по-военному доложил, кто я такой, откуда и с какой целью прилетел из Софии. Докладывал на русском языке, по-военному.

Маршал смотрел на меня удивленно. Разумеется, он был предупрежден о том, какие люди и для чего прилетели из Софии, но, наверное, ему забыли сообщить, что один из членов болгарской делегации — полковник Советской Армии.

— Добро пожаловать! Мне очень приятно, — маршал протянул мне руку, осматривая с головы до ног. — Простите, что не смог сразу вас принять… Расскажите о себе. Сами понимаете, некоторые вещи меня удивляют…

Но говорить о себе мне не пришлось. Открылась дверь, и в кабинет вошел человек. Спустя секунду вошедший, которого я еще не видел, удивленно воскликнул:

— Кого я вижу? Ванко? Неужели это ты?

Я обернулся. Вошедший был советский генерал. Я всмотрелся в его лицо и узнал. Это был мой товарищ А. С. Рогов, работник Четвертого управления, в 1939—1940 гг. слушатель Академии имени Фрунзе. В штабе Толбухина, как я потом узнал, он возглавлял военную разведку.

Мы обнялись и трижды по славянскому обычаю расцеловались, обрадованные неожиданной встречей.

Маршал с удивлением смотрел на эту сцену. Пока Рогов забрасывал меня неизбежными при таких встречах вопросами, Толбухин позвонил и приказал принести закуску на троих, — разве можно не отметить такую встречу!

А. С. Рогов рассказал Федору Ивановичу о нашей совместной работе в Четвертом управлении, о моем участии в обороне Москвы в составе бригады особого назначения, упомянул о моей деятельности по организации партизанских отрядов, о том, как я был переправлен во вражеский тыл…

Поняв, что моя группа несколько дней назад прибыла из Югославии и что до последнего времени я поддерживал регулярную радиосвязь с Георгием Димитровым, Толбухин сказал:

— Я беседовал с Георгием Михайловичем сегодня утром. Мы с ним чуть ли не каждый день обсуждаем по телефону разные вопросы. — Хотите поговорить с ним? — предложил Толбухин.

Я горячо поблагодарил его, сказав, что даже хотел просить об этом, так как мне нужно было сообщить некоторые факты, которыми Димитров очень интересовался.

Толбухин медленно встал и снял телефонную трубку. Через минуту по прямому проводу Толбухин позвонил Димитрову. Была уже поздняя ночь. Застанет ли он его в рабочем кабинете?

Димитров оказался на месте. Толбухин обменялся с ним сердечными приветствиями, а затем сказал, что у него находится один из посланцев Центрального Комитета партии, и назвал мое имя.

— Георгий Михайлович хочет поговорить с вами, Иван Цолович, — сказал с улыбкой Толбухин и передал мне телефонную трубку.

Я поздоровался с Георгием Димитровым, коротко доложил о проделанном с момента нашей последней радиограммы, а она была направлена накануне отъезда в Добрич, рассказал о миссии, которую делегация во главе с Димитром Ганевым должна была выполнить.

Димитров слушал и задавал вопросы о работе Центрального Комитета, о состоянии дел в Отечественном фронте, стабилизации народной власти, т. е. обо всех жизненно важных, коренных проблемах, от правильного решения которых в огромной степени зависел дальнейший успех социалистической революции. Получив информацию о том, что его интересовало, Димитров распорядился, чтобы я, как только моя миссия у Толбухина будет завершена, немедленно возвратился в Софию, и поручил мне ряд задач. Димитру Ганеву было приказано вылететь в Москву на советском самолете.

Официальная беседа с командующим 3-м Украинским фронтом маршалом Ф. И. Толбухиным, его заместителем и начальником разведки А. С. Роговым началась утром на следующий день. Димитр Ганев подробно ознакомил их с характером происшедших в стране социально-политических изменений, рассказал о сущности Отечественного фронта, описал события последних дней после 9 сентября, обрисовал успешный ход народного восстания в Софии и во всей стране, подвел итог решительной победы антифашистских сил, изложил основные задачи программы Отечественного фронта и его решимость немедленно включиться в войну против гитлеровской Германии до ее окончательного разгрома.

Димитр Ганев говорил об этом пламенно, страстно. Я подробно переводил его речь на русский язык. Слова Ганева произвели на маршала и его заместителей глубокое впечатление. Они, разумеется, были осведомлены о происшедших в Болгарии исторических событиях, победоносном народном восстании, организованном и руководимом БКП, но сейчас, после подробного рассказа Димитра Ганева, все факты приобрели для них вполне реальные и четкие очертания.

В заключение Димитр Ганев уведомил маршала о нависшей над нашей западной границей угрозе нападения со стороны немецко-фашистских оккупационных войск, уходящих из Греции. Заняв все стратегические высоты и дороги на югославской территории в районе Гюешево — Ниш — Бяла-Паланка — Кула, гитлеровцы готовились нанести удар по революционной Софии и, возможно, создать угрозу флангу наступающим к северу от Дуная частям 3 то Украинского фронта. От имени ЦК партии и правительства Отечественного фронта Димитр Ганев обратился к Толбухину с просьбой по возможности ускорить переброску войск в направлении Кула — Ниш — Белград. Первые реорганизованные части болгарской армии, усиленные партизанскими отрядами, уже вели ожесточенные бои, но силы были неравные, без немедленной помощи Красной Армии трудно было бы сдержать натиск врага.

Когда Димитр Ганев кончил, Федор Иванович заверил его в том, что не в ближайшие дни, а в ближайшие часы к Куле, Видину и Нишу будут направлены моторизованные артиллерийские дивизионы и гвардейские минометы («катюши») для оказания немедленной помощи болгарским товарищам. Эту задачу он уже поручил генералу С. С. Бирюзову: разведка доложила об этой опасности.

Когда беседа окончилась, Ф. И. Толбухин предложил тост:

— За полное торжество социалистической революции в братской Болгарии!

В ответ Димитр Ганев провозгласил здравицу:

— За славную и непобедимую Красную Армию — освободительницу Болгарии и всего человечества от ига фашизма! За нашу братскую дружбу!

Мы сердечно простились с маршалом Ф. И. Толбухиным и сотрудниками его штаба, после чего Димитр Ганев немедленно вылетел в Москву, чтобы доложить лично Георгию Димитрову и Верховному командованию Красной Армии о положении в стране. Я вернулся в Софию. Связь с командующим 3-м Украинским фронтом была установлена. В Софии ждали неотложные дела.

Сейчас, когда я заканчиваю, свои записки о прошлом и пережитом, нашей социалистической революции исполняется четверть века. Двадцать пять лет мы идем верным путем, начертанным Георгием Димитровым, под руководством партии коммунистов. И в эпоху кровавых битв, и в эпоху мирного строительства партия доказала, что она способна вести наш народ к свободе, счастью, благоденствию.

Наша родина стала такой, какой мы ее видели в мечтах в годы лишений и бедствий. Наше поколение сделало все, на что было способно. Новые поколения должны сделать ее еще более сильной, более богатой, более счастливой. И пусть помнят, что как вчера, так и сегодня и в будущем счастливая судьба Болгарии тесно связана с судьбой братского советского народа, судьбами мировой социалистической революции. Это урок истории, это завет павших.