В. С. ВОЙТИНСКИЙ из книги «ГОДЫ ПОБЕД И ПОРАЖЕНИЙ»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В. С. ВОЙТИНСКИЙ

из книги

«ГОДЫ ПОБЕД И ПОРАЖЕНИЙ»

В конце января 1906 г. вопрос о Государственной думе еще представлялся отвлеченным, академическим — почти в такой же мере, как вопрос о будущем «Временном правительстве»: неизвестно было, когда соберется Дума, да и вообще соберется ли она. Но 12 февраля появился манифест, назначавший на 27 апреля созыв народных представителей. Теперь нужно было без всякого промедления решить вопрос о выборах.

Впрочем, у большевиков было уже готовое решение этого вопроса.

Дело в том, что еще в декабре 1905 года был созван общепартийный съезд РСДРП. Он не состоялся вследствие вспыхнувшего восстания. Но часть делегатов большевиков все же успела собраться и составила фракционную конференцию (Имеется в виду Первая конференция РСДРП в Таммерфорсе, состоявшаяся 12–17 (25–30) декабря 1905 г. Ред.), которая вынесла ряд резолюций, в том числе и по вопросу об отношении к Государственной думе.

Эти резолюции были приняты в момент, когда многим казалось, что вооруженная борьба народа против царизма лишь начинается и будет в дальнейшем непрерывно развиваться, принимая все более решительный характер. В феврале положение было уже не то. Но декабрьская резолюция о Государственной думе (предлагавшая бойкот выборов) являлась для большевиков исходной точкой рассуждения. Не требовалось рассматривать вопрос в целом заново, достаточно было выяснить, должна ли быть сохранена в силе эта резолюция, без всяких оговорок, или в нее следует внести те или иные изменения?

Этому вопросу был посвящен доклад, прочитанный партийным работникам-большевикам Лениным.

Доклад состоялся в середине февраля в одной из классных комнат Тенишевского училища. Слушателей было человек 100–120—наполовину рабочие, наполовину партийцы-интеллигенты. Были приняты всевозможные предосторожности для ограждения собрания от внезапного набега полиции.

Мне приходилось и раньше встречаться с Лениным, но здесь я впервые мог оценить его как докладчика по вопросу о революционной тактике.

Говорил он, с внешней стороны, не блестяще — без образов, без пафоса, без длинных периодов, без эффектных цитат. По нескольку раз повторял одну и ту же мысль, одними и теми же словами, будто повторными ударами молота забивал гвозди в головы слушателей. Порой долго останавливался на положении, которое было само по себе очевидно. И все же его речь ни на миг не казалась скучной. Основной особенностью ее была непоколебимая уверенность оратора в том, что он знает, каким путем идти, и что иного пути нет и быть не может. Ленин почти не снисходил до возражений противникам. Он приводил их аргументы лишь для того, чтобы заметить: «Да ведь это смешно, товарищи! Они и сами знают, что это смешно. Это для малых детей ясно». О меньшевиках он отзывался с открытым презрением, называл их «либеральными дурачками».

Ленин отстаивал безусловный бойкот Государственной думы. Положение рисовалось ему в виде дилеммы: или конституционное строительство — или революция; или Дума — или восстание. Принять один путь — значит отказаться от другого пути. Кто за революцию, тот должен быть против Думы; кто за Думу, тот против революции. Свою мысль он формулировал еще и так: все дело в том, в каком году мы живем, — в 47-м или в 49-м? Если мы живем в 49-м году, нужно идти к избирательным урнам; если у нас 47-й год — то никаких выборов, ничего, что отклоняло бы народ с единственно прямого, единственно правильного пути восстания! И далее сыпались соображения о том, что 48-й год еще впереди: объективные задачи революции не разрешены; классы, составляющие силу революции, не удовлетворены; революционная борьба продолжается — в партизанской форме, — и подавить ее правительство бессильно.

Но это были скорее иллюстрации, подтверждавшие мысль докладчика, нежели доказательства. Вообще Ленин избегал доказательств. Он не рассуждал, а приказывал.

Выставив определенное положение, он делал из него выводы, потом делал выводы из этих выводов, и так дальше. Все — в порядке строгой дедукции, все — с непререкаемой уверенностью, со снисходительным смешком и презрительным замечанием по адресу противника.

От этой манеры веяло огромной силой.

Много раз впоследствии слышал я Ленина, но ни разу особенности его речи не представлялись мне в столь отчетливом виде, как на этом его докладе в защиту бойкота Государственной думы.

И не на меня одного, на всех слушателей его доклад произвел неотразимое впечатление. Казалось, что и вопроса не могло быть о пересмотре тактики по отношению к Государственной думе.

Разумеется, нужно оставить в силе резолюцию декабрьской конференции!

Разумеется, бойкот!

После доклада Ленина были прения, но прения особого рода: «оппоненты» во всем соглашались с докладчиком и лишь приводили новые соображения в пользу его выводов. Говорили о Московском восстании, о безработице, о настроениях в деревне. Докладчик принимал все эти замечания, подчеркивая их значительность.

Мы расходились не только уверенные в спасительности бойкота предстоящих выборов, но и полные надежды, что эта тактика вернет нас к золотым Октябрьским дням…

В большевистском центре царил безраздельно Ленин. Его непререкаемый авторитет основывался не только на его талантах и исключительной работоспособности, но, главным образом, на необычайной уверенности, с которой он решал все вопросы. Это не была самоуверенность доктринера, а нечто иное.

Никогда не замечал я у Ленина признаков «генеральства». Наоборот, в обращении с товарищами (особенно с рабочими) он был внимателен и прост. При появлении новых людей терпеливо слушал их, как бы ни были скучны их рассказы.

Слушал он по-особому: склонив голову набок, наставив ухо, лукаво прищурившись, с выражением напряженной работы мысли. Это выражение не сходило с его лица и тогда, когда его собеседник нес околесицу и не мог выбраться из леса: «так сказать», «ежели который», «с моей точки зрения, по существу, к порядку». Казалось, что Ленин с особенной жадностью вслушивается в подобные нескладные, корявые речи и улавливает в них что-то значительное и нужное ему, чего не замечают другие…

Это была характерная манера Ленина. Он действительно верил в то, что у массовиков революционер должен искать ответа на все встающие перед ним вопросы.

Никто не умел так, как Ленин, угадать настроения рабочей массы и выразить их сжато, выпукло, хлестко. Склонность к абстрактному, дедуктивному, доктринерскому мышлению странным образом уживалась в нем с гениальной чуткостью по отношению к рабочей стихии.

Порой на вопрос о его мнении по тому или иному делу он отвечал:

— Не знаю… Как товарищи рабочие решат, им виднее…

Но при этом глаза его хитро улыбались. И собеседник чувствовал, что «Ильич» про себя уже решил вопрос.

Несколько позже того периода, о котором я говорю, в 1907 году, среди петербургских рабочих-большевиков обнаружилось неудовольствие против комитетов и комитетчиков, а также против партийной прессы. Ленин предложил, чтобы на конференциях каждый высказывал с полной откровенностью, что у него накопилось. Посыпались упреки и обвинения, порой в довольно резкой и обидной форме:

— Вы — комитетчики, вы — генералы, о жизни заводов вы ни черта не знаете…

Ленин все это выслушивал, все принимал, со всем соглашался, — и в результате каждого такого объяснения его авторитет в глазах рабочих возрастал еще выше.

Ленин был окружен атмосферой безусловного подчинения. Не только Зиновьев, но и Богданов, и Гольденберг, не говоря уже о таких работниках, как Землячка, Красиков и рядовые профессионалы, на все вопросы смотрели глазами «Ильича». Только Рожков сохранял некоторую долю самостоятельности, да еще я порой бунтовал против фракционной дисциплины, — но так как ни у Рожкова, ни у меня своей особой «линии» не было, то наши покушения на самостоятельность большого значения не имели и на ходе дел не отражались.

Для лучшего уяснения того, каково было отношение к Ленину в примыкавшем к нему кружке, приведу лишь один пример.

В 1907 году А. Богданов выпустил книгу под названием «Красная Звезда». Это была занимательно и талантливо написанная утопия, изображавшая социалистический строй на Марсе. В основу рассказа было положено переселение на Марс обитателя Земли, которого марсиане взяли к себе с научной целью, желая проследить, как преломятся в его сознании их порядки и нравы. Объяснив довольно вразумительно, почему марсиане выбрали для своего опыта русского человека, и притом социал-демократа и именно большевика, автор на этом не останавливался. Он предвидел вопрос:

— Раз им, на Марсе, большевик понадобился, почему они Ильича не забрали?

И чтобы предупредить всякие недоразумения, Богданов влагает в уста марсианина, организующего эту экспедицию, замечание:

— Ленина я не решился взять, так как отсутствие его было бы слишком чувствительно на Земле.

Как-то, беседуя об этой книге с Богдановым, я сказал ему, что, может быть, не было необходимости мотивировать, почему это на Марс угодил не Ленин, а рядовой большевик. Богданов пресерьезно возразил:

— Так правдоподобнее. Я ставил себя в положение моего марсианина. Решив взять с Земли большевика, он должен был взять Владимира Ильича. Но тогда в дальнейшем рассказе я был бы связан характером. Нужно было мотивировать…

Вообще, отношение к Ленину его ближайших сотрудников было таково, что он мог сказать про себя: «Большевизм — это я».

Он крепко держал фракцию в своих руках и управлял ею, как неограниченный монарх, — но при том, как монарх, «обожаемый верными подданными».

По отношению к новым людям, появлявшимся в большевистской организации, Ленин держался, как умелый ловец душ: он искал новых людей, зорко приглядывался к ним, давал им возможность выдвинуться и умел связать их с организацией. Излюбленным его приемом было приглашение новых, подающих надежды работников в

— Цитирую на память. В «Красной Звезде» Ленин обозначен псевдонимом «Старик». Так называли его товарищи, работавшие с ним еще в 90-х годах. «профессионалы». «Нельзя делить силы между революционной работой и заботами о заработке, — говорил он. — Бросайте ваше место, на жизнь будете получать, сколько нужно из нашей кассы». Для него «профессионализм» в партии был не горькой необходимостью, а нормальным порядком, в наилучшей степени обеспечивающим правильное функционирование партийного аппарата. Он и Рожкова, и меня уговаривал брать деньги из кассы и был недоволен нашим отказом.

Влияние Ленина на входившую в соприкосновение с ним молодежь было огромное. С первого взгляда, он не посягал ни на чью независимость и был весьма терпим к мелким нарушениям партийной дисциплины. Но, в действительности, он систематически, последовательно вырабатывал из своих учеников и сотрудников армию покорных и фанатически преданных ему исполнителей.

В частых беседах с молодыми товарищами, даже у себя в Куоккала, за чайным столом, Ленин ни на миг не переставал быть агитатором-организатором. Чувствуя на себе взгляд его прищуренных насмешливых глаз, собеседник не мог отделаться от ощущения, что «Ильич» читает его мысли.

Любимой темой «агитации» в тесном товарищеском кругу была для Ленина борьба с предрассудками, остатками «либеральных благоглупостей», которые он подозревал у новичков. Это была неуклонная, чрезвычайно ловкая, талантливая проповедь революционного нигилизма.

— Это смешно! Если на эту точку зрения становиться, то мы должны все бежать в полицию и заявить: мы, мол, такие то, и такие то, арестуйте нас, дайте нам пострадать за народное дело!..

— Революция дело тяжелое. В беленьких перчаточках, чистенькими ручками ее не сделаешь…

Войтинский Вл Годы побед и поражений. Кн 2. Берлин. 1924 С. 21–24, 99—102