В ДНИ ПОРАЖЕНИЙ И ПОБЕД
В ДНИ ПОРАЖЕНИЙ И ПОБЕД
Учиться в Москве Аркадию пришлось недолго: курсы неожиданно перебросили в Киев для укрепления боевых сил Украины, которая только что сбросила ярмо германцев и вела борьбу с бандами Петлюры и Деникина.
В Киеве московским курсантам было многое непривычно. Впервые за много месяцев увидел Аркадий в продаже белый хлеб, булки, колбасу, сало. Как не похож Киев на голодную Москву! Открытые магазины, рестораны, беспечно смеющаяся публика…
Но в Киеве тоже было тревожно. Комиссар рассказал о последних событиях на Украине. Со всех сторон ее осаждали враги революции: на Днестре бесчинствовали румынские бояре, на западе — белополяки и петлюровцы, поднимали восстания кулацкие банды.
Вскоре Аркадий получил боевое крещение. Курсантов бросили на подавление Западноднепровской дивизии, которой командовал Григорьев, объявивший себя «атаманом Херсонщины и Таврии». Путь курсантов лежал к Кременчугу.
На подступах к городу курсанты остановили григорьевцев, потом враг не выдержал и отступил.
Курсанты снова вернулись в Киев. Занятия тактикой и топографией часто прерывались боевыми тревогами.
И вот наконец Аркадию Голикову присвоено звание красного командира, он назначен командиром 6?й роты 8?го полка Отдельной бригады курсантов. Аркадию хорошо запомнился этот день — 23 августа 1919 года.
Под Киевом шли тогда горячие бои. Красные отчаянно отбивались сразу от деникинцев и петлюровцев.
Бригада курсантов была брошена против стихийно наседающей петлюровщины.
И здесь он впервые ощутил на себе холодное дыхание смерти.
…Было за полдень и было сухо. Запомнилось Аркадию серое небо — такое же серое, как шинели курсантов, распластавшихся в цепи, их сосредоточенные, сумрачные лица.
Бой еще не начался. По цепи, по ротам поехала батальонная кухня. И вдруг совсем неожиданно с вражеской стороны, разрывая напряженную серую тишину, зажужжал снаряд и с фейерверочным треском разорвался возле походной кухни. И остались бойцы перед самым боем без харчей.
К цепи курсантов, которой командовал Аркадий, подъехал помощник командира полка.
— Товарищ комроты, — сказал он, указывая на искалеченную походную кухню, — идите в штаб и скажите, что я приказал прислать консервов. А если нет, то сала, и потом пусть вскипятят хотя бы воду для чая. Сделайте что-нибудь…
— Слушаюсь, товарищ помкомполка! — Аркадий повернулся кругом и пошел в расположение штаба по тропке, петлявшей меж кустами.
Впереди была цепь, наши, вот почему, когда сзади послышался лошадиный топот, Аркадий даже головы не повернул, а просто отступил, пропуская конников.
Топот неожиданно оборвался, и Аркадий ощутил сзади горячее лошадиное дыхание. Послышался знакомый металлический лязг затвора, а затем в затылок уперлось что-то холодное и тупое.
— Вот еще, дураки кавалеристы, нашли время для шуток! — разозлился Аркадий, повернул голову, чтобы обругать всадников, и обмер. На конях перед ним гарцевали два всадника в ярко-красных мундирах и синих суконных шароварах, каких никто в бригаде никогда не носил. У одного из них с правой стороны не хватало на груди медной пуговицы.
«Кончено, все кончено», — эта мысль молнией пронеслась в похолодевшем мозгу. Аркадий пошатнулся, чтобы спусковой крючок приставленной к затылку винтовки грохнул взрывом.
Но неожиданно послышалось:
— Наш. Поехали!
Всадники пришпорили коней, и опять никого и ничего.
Аркадий посмотрел вокруг и, машинально сделав несколько шагов вперед, сел на пень.
Все было так дико и так нелепо, думал Аркадий, ведь позади были петлюровцы и он уже должен быть мертв. Что же случилось?
Позднее Аркадий узнал, что далеко на левом фланге отбивалась бригада красных мадьяр. Бригада были разбита, и двое кавалеристов прискакали сообщить об этом в штаб нашего полка.
27 августа рота Аркадия Голикова приняла бой у деревни Кожуховка, что неподалеку от станции Боярка.
Лежа меж истоптанных огуречных и морковных грядок, курсанты отбивали атаки петлюровцев. Прямо перед глазами — вражеская цепь, одна, другая…
— Огонь! — командовал Аркадий.
С треском рвались гранаты, в грохоте смешались крики, взрывы и стоны: сколько часов шел бой, Аркадий не помнил.
Вот еще и еще цепи петлюровцев. Снова и снова Аркадий слышит свой голос, который кажется чужим:
— Огонь! Огонь!
Неужели это он в исступлении кричит?
А рядом бредит и умирает курсант Яша Оксюз. Эх, Яшка, Яшка!.. Аркадий склонился к другу. Он говорил уже что-то не совсем складное и для других непонятное.
— Если бы, — бормотал он, — на заре переменить позицию. Да краем по Днепру, да прямо за Волгу. А там письмо бросьте. Бомбы бросайте осторожнее! И никогда, никогда… Вот и все! Нет… не все.
Аркадий понимал, что Яша хочет и торопится сказать, чтобы они били белых и сегодня, и завтра, и до самой смерти, проверяли на заре полевые караулы, что Петлюра убежит с Днепра, что Колчака прогнали уже за Волгу, что наш часовой не вовремя бросил бомбу и от этого нехорошо так сегодня получилось, что письмо к жене — еще совсем девчонке — у него лежит, да Аркадий и сам его видит — торчит из кармана потертого защитного френча. И в том письме, конечно, все те же слова: прощай, мол, помни! Но нет силы, Аркадий это крепко знал, которая бы сломила Советскую власть ни сегодня, ни завтра!
Аркадий скомандовал:
— Огонь! Смерть врагам! Огонь!
Но силы были неравные. 30 августа 1919 года войска Красной Армии оставили Киев. В числе последних перешел цепной мост командир курсантской роты Аркадий Голиков.
С остатками своей роты он стоял на высоком лесистом бугре, всматриваясь в сторону Киева. С высоты далеко были видны окрестности города. Где-то внизу отсвечивала широкая лента Днепра. Над рекой с печальным криком носились чайки, издали они казались серебристыми листьями тополей, подхваченными ветром.
Вдруг со стороны города гулко ахнул снаряд, потом другой и третий.
Кто-то из товарищей тихо сказал:
— Ну, прощай, Украина…
— Прощай! — повторили товарищи.
— Мы опять здесь будем, — твердо сказал Аркадий, крепко закусив губу.
— Обязательно будем, товарищ командир! — отозвались бойцы.
Небольшая горсточка красноармейцев — все, что осталось от курсантской роты, которой командовал Аркадий, — клялась, что вернется обратно в оставленный врагу старинный город, и в ответ, словно прощальный салют, до неба вспыхнуло ослепительным блеском яркое пламя: это взрывали при отходе пороховые погреба.
…Снова бои, снова поражения, и снова победы.
Аркадий уже командир роты 467?го полка 52?й пехотной дивизии 16?й армии. Полк стоял в районе Лепеля.
Во второй половине октября началось наступление. Полки 52?й дивизии выбросили белополяков из Лепеля, форсировали реку Березину и к концу октября совместно с 17?й дивизией освободили весь Полоцко-Лепельский район.
…Аркадий стоит перед своей ротой, застывшей по команде «смирно». Вот они, его славные бойцы. Голодные, усталые. В истрепанном летнем обмундировании, хотя на дворе уже стоит глубокая осень. Это они с честью вышли из боев с врагом — победители, получившие заслуженный отдых.
В роту к Аркадию приходил инспектор пехоты армии. Он установил: за время боев были случаи заболевания бойцов и командиров от голода и усталости, но не было случаев трусости или неисполнения боевых приказов.
Аркадий очень гордился таким заключением.
Он подает команду «вольно» и зачитывает своим бойцам приказ по войскам:
— Реввоенсовет Шестнадцатой армии поздравляет доблестные части с достигнутыми успехами. От лица РСФСР благодарит комсостав, комиссаров и красноармейцев за проявленную доблесть и самоотвержение…
Громкое «ура» проносится по рядам.
Аркадий обходит ряды красноармейцев, а потом сообщает, что их 467?й полк за мужество и героизм представлен к награждению орденом Красного Знамени.
И нова дружное «ура» несется по рядам.
Аркадий доволен, больше того — он счастлив, что его рота входит в прославленный краснознаменный полк.
Но отдых длится недолго. Вскоре рота, которой командует Аркадий, вступает в бой. Снова сражения с ненавистным врагом. Возле местечка на реке Улла Аркадий ранен в левую ногу и контужен в голову — разорвана перепонка правого уха.
Это случилось в декабре 1919 года.
После лечения в Воронежском военном госпитале ему выдали пару грубых непокрашенных костылей, отпускной билет и проездной литер до Арзамаса.
…Февраль 1920 года. Санитарный порожняк, идущий на Восточный фронт, везет его, красного командира в серой солдатской папахе, с обветренным, похудевшим лицом и серьезными, но все равно веселыми глазами, в родной город.
Впереди мелькнули купола церквей и монастырей, старая пожарная каланча.
Арзамас!
Около года не получал Аркадий никаких весточек из родного дома. Кажется, ничего не изменилось с тех пор, как он уехал с отрядом товарища Ефимова.
Но в семье много нового. Подросли сестренки Катюшка и Ольга, а Талочка стала совсем взрослой и уже вступила в комсомол.
А в жизни матери произошло большое событие: теперь она — член партии большевиков.
Как гордился Аркадий своей бесконечно милой и дорогой мамой! И радовался вместе с ней!
Некоторое время Аркадий пролежал в постели. Рана давала о себе знать, а хотелось скорей к ребятам, к друзьям так быстро пролетевшего детства.
Но приятели уже узнали о том, что Аркадий приехал на побывку. Пока он лежал в постели, к нему то и дело приходили товарищи.
Как завидовали ему сверстники по реальному училищу: ведь Аркадий уже боец, красный командир, раненый! А они как были мальчишками, так и остались…
Оказывается, некоторые школьные друзья Аркадия стали активными работниками уездного комитета РКСМ. Их еще немного, первых арзамасских комсомольцев, всего пятьдесят человек, но это дружный боевой союз.
Члены союза помогали поддерживать революционный порядок в городе. Нередки были поджоги, грабежи, поэтому город охраняли молодежные патрули
Комсомольцы многое успевали делать: разгружали загоны с дровами на вокзалах и станциях, пилили дрова в лесу, проводили беседы, читали доклады «по текущему моменту», занимались при уездкоме в литературном, астрономическом и музыкальном кружках. А питались кипяточком да супом «карие глазки». Так суп называли за то, что варили его из селедочных голов.
Арзамасские комсомольцы издавали молодежный журнал «Авангард». Редактором его был Саша Плеско. В конце прошлого года в этом журнале напечатали стихи Аркадия, присланные с фронта.
По вечерам молодежь собиралась в клубе имени Розы Люксембург. Сюда приходила озорная Шурка Федорова, строгая Ида Сегаль, друг детства Коля Кондратьев и, конечно, Саша Плеско — редактор журнала «Авангард», который издавался укомом Союза молодежи.
Часто не хватало керосина. Не сидеть же в потемках — и ребята, что побойчее, отправлялись в собор на операцию «Огонь»: незаметно забирали церковные лампадки и масло.
Вот здесь-то в клубе и познакомился Аркадий с комсомолкой Зиной Субботиной, тихой и мечтательной. Она была красива, эта Зина! Карие глаза, из-под платка выбивалась челка, очень похожая на запятую. Она казалась Аркадию красивее всех девчонок на свете. И с каждого вечера он провожал ее до дома. Аркадий много рассказывал о походах, о боях, читал свои стихи.
Зина все это выслушивала внимательно: ее спутник — человек веселый, общительный, но вот любовь, про это… Нет, она просто хотела быть другом этого озорного человека — Аркашки. Все так его зовут. Да он и не обижается. Пусть красный командир, пусть раненый — почти герой, а для друзей детства он остался все равно Аркашкой.
Как-то Аркадий и Зина возвращались из Народного дома, где слушали «Наталку-Полтавку». Шли, обменивались впечатлениями, смеялись. А потом Аркадий рассказывал Зине какую-то очень смешную историю и сам смеялся громче своей спутницы.
На Сальниковой у ворот старинного дома стояли и судачили о своих делах две тетки.
Когда поравнялись с ними, одна из них сказала, поджав губы:
— И не говори, Марья. Все-то у Голиковых с Субботиными перепуталось…
Зина всю дорогу молчала. И после этого Аркадий не видел ее в клубе три дня. Он не на шутку забеспокоился. «И что за человек? — спрашивал Аркадий у ее подружек. — Дикая какая-то стала. Вот уж настоящая «запятая» — знак препинания».
В клубе по-прежнему было весело. Пели песни, спорили, обсуждали статьи и стихи для комсомольского журнала. В «Авангарде» авторов не хватало, и часто появлялись стихи и статьи, под которыми стояли знакомые имена. И тогда Аркадий сочинил эпиграмму и торжественно преподнес ее редактору Саше Плеско.
Проснися, «Авангард»!
Кругом грохочут бури!
Пора на бой идти,
Знамена поднимать!
Доколь Сегаль, Персонов,
Плеско, Пурин
Твои страницы будут
Заполнять!
В то время, когда Аркадий отдыхал после ранения, арзамасские комсомольцы проводили Неделю красной молодежи — в деревни были посланы агитаторы. Они распространяли листовки, плакаты, брошюры, проводили литературные вечера, читали доклады, ставили спектакли.
Комсомольцы обследовали школы, больницы, тифозные бараки, а потом носили больным молоко, собирали деньги на дорогу, когда те выздоравливали.
Аркадий с восторгом следил за делами друзей. А когда поправился, сам помогал им. Дни и ночи проводил в холодном, нетопленом комсомольском клубе.
В марте у арзамасских комсомольцев случилось большое горе: умер Петя Цыбышев, их хороший товарищ. Умер от ран, полученных в боях с врагами революции.
15 марта в «Авангарде» был напечатан некролог, который Аркадий подписал двумя буквами — «А. Г.».
«Умер тов. Цыбышев — юный коммунист, отдавший все свои силы для активной защиты революции.
Еще с первых моментов его всегда можно было встретить во всех передовых, тогда еще разрозненных кружках молодежи, деятельно работающего и проводящего в жизнь наиболее смелые идеи — создания юношеских организаций. Но он не удовлетворялся только этой работой, его всегда тянуло вперед — туда, где решались судьбы революции. И в конце 1918 года, опередив на три года момент своего призыва, он добровольцем вступил в ряды Красной Армии. Спустя некоторое время мы его встречаем как красного командира, борющегося против белой гвардии. Полученные им раны не помешали ему вскоре быть снова среди авангарда красных войск.
Но сломленный непосильными для его неокрепшего организма тяжестями войны — он погиб.
Погиб, когда так недалеко светлое будущее, когда красное знамя уже реет над красной Сибирью.
Погиб, не дождавшись того, когда взовьется оно над вершинами Кавказа.
Под доносящийся гул народных восстаний, озаренный надвигающимся пламенем мировой революции, умирал на посту ее верный часовой».
Петю Цыбышева похоронили с большими почестями как героя. Над могилой гремел прощальный салют из винтовок.
Эта смерть потрясла Аркадия. Он вспомнил, как под Киевом, возле Боярки, в жестоком бою с петлюровцами умирал его друг курсант Яша Оксюз, и вспомнил всех тех, кого потерял.
Вспомнил, как вот на этом же кладбище хоронили командира кавалерийского полка товарища Захарова. И вспомнил разговор о жизни и смерти с Антипычем. Да, это было два года назад в январе восемнадцатого.
…Полк Захарова продвигался на Москву и остановился в Арзамасе на отдых. Сам товарищ Захаров разместился в одном из номеров гостиницы Саровского подворья. По соседству с ним в тот же день поселился бандит, подосланный врагами революции. На другой день рано утром он проник в комнату командира, убил его и скрылся.
Бесконечной вереницей стекались тогда к гробу рабочие, обнажив головы, суровые и молчаливые. А потом весь полк шел за гробом Захарова, военный оркестр играл траурный марш «Вы жертвою пали…»
Аркадий стоял в стороне, крепко закусив губу, и жгучая ненависть к врагу впервые закипала в его сердце.
Прощальный залп разорвал тишину кладбища, и сотни галок закружились над верхушками берез.
С кладбища Аркадий возвращался с Антипычем.
Шли молча. Антипыч сопел носом и остервенело тянул цигарку за цигаркой. И уже когда прошли добрых полпути, неожиданно заговорил:
— Жалко командира. Пять фронтов прошел человек, и ни одна пуля не брала, и вдруг — на тебе!..
— Жалко, — отозвался Аркадий. Он еле поспевал за другом.
— Понял теперь, как оно бывает?
Аркадий мотнул головой.
— Я, Антипыч, мстить буду за товарища Захарова и за всех, кого они убили… И хоть сегодня, хоть сейчас умру за революцию. И вот ни капельки, вот нисколечко не пожалею!..
Антипыч, насупив брови, сурово взглянул на Аркадия.
— Ну, будя! Умереть, парень, дело нехитрое. А ты живи, да живи с толком, чтоб от этого польза была революции, — Антипыч остановился и уже в который раз полез за кисетом. — А потом, рано ты о смерти заговорил. Жить-то все-таки лучше? А?
— Конечно, лучше, — согласился Аркадий.
— И давай, парень, жить долго-долго…
— Сто двадцать лет!
— Ну, это ты лишку хватил, — сказал Антипыч и в первый раз после похорон улыбнулся. — Где это видано, чтобы люди столько годов жили? Не бывает такого… Нет, не бывает.
— Уж будто бы и не бывает, — возразил Аркадий. — А вот в Спасском монастыре один человек захоронен по фамилии Пипин, так он 121 год прожил.
Антипыч снова остановился, чтобы прикурить потухшую цигарку. Выпустив струю дыма, он поднял палец, коричневый от махорки, и сказал:
— Вот уж удивил! А что с того, что он сто двадцать один год зря небо коптил? Молитвы, поди, день и ночь читал да хлеб задарма жрал. Вроде гнилушки он, твой монах: жизнь в нем светилась, а тепла людям ни на грош.
Антипыч крупно зашагал, разбрызгивая сапогами коричневую снежную кашицу — была оттепель.
Потом опять остановился. Посмотрел из-под насупившихся бровей и продолжал прерванный им самим же разговор:
— Запомни, парень, не в годах дело. Пусть не 121, пусть всего 21 или вот, как Захаров, — ему сороковой пошел. Ты с пользой проживи что тебе судьбой положено. А то сто двадцать, сто двадцать… Эка важность!
Как был прав Антипыч! Эти мудрые слова Аркадий не раз вспоминал на фронте.
Отпуск Аркадия подходил к концу: рана зажила, он только немного прихрамывал.
Прощаясь с арзамасскими друзьями, Аркадий написал стихи, в которых обращался к себе:
Итак, комрот?4,
Вам в дальний путь!
С вас взятки гладки,
Вам до Москвы без пересадки!
Он уезжает в Москву за новым назначением.
Перед отъездом Аркадий сбегал в фотографию Сажина и снялся в шинели и папахе. Сделать скоро не обещали: много заказов. Квитанцию он отдал Наталье Аркадьевне.
— Вот получишь, мама. Только уговор — самую лучшую отнесешь Зине Субботиной.
Когда фотографии были готовы, Наталья Аркадьевна попросила зайти Зину в бюро профсоюза, где она работала вместе с Александром Федоровичем Субботиным.
— Вот ведь до чего дожила, — сказала она, здороваясь с Зиной. — Первый выбор не матери…
Зина покраснела. Она уже приходила сюда к Наталье Аркадьевне, это еще когда Аркашка был в Арзамасе. Вызывала та ее для «секретного разговора». Как потом узнала — насчет Аркадия.
Тогда, после «секретного разговора», Наталья Аркадьевна, желая утешить сына, сказала ему, что Зина любит его. Как счастлив был Аркадий! Но Зина огорчила: она просто дружит с Аркадием, и пусть они останутся такими друзьями на всю жизнь.
Придя от Натальи Аркадьевны домой, Зина поставила фотографию Аркадия на тумбочку. Подошел отец, взглянул на лихого воина и положил карточку изображением вниз.
«Что это такое? — подумала Зина. — Ведь мы же просто друзья». И поставила фотографию на старое место. Тогда мама, когда отец вышел в другую комнату, тихо сказала:
— Не надо, Зина. Не надо…
Весной 1920 года Аркадия посылают на Кавказский фронт. К этому времени войска Деникина были уже разгромлены, и красное знамя развевалось над Ростовом и над Новороссийском. Однако часть белогвардейцев во главе с «черным бароном» Врангелем засела в Крыму, а крупная вражеская группировка пыталась удержаться на Черноморском побережье Кавказа.
Сюда и был назначен Аркадий командовать 4?й ротой 303?го полка.
Бои шли в районе Головинки и Лоо. Справа шумело беспокойное Черное море, слева высились горы в белых шапках. В море дымили вражеские корабли, которые обстреливали красноармейские части из дальнобойных орудий.
Но сколько бы они ни стреляли, сколько бы орудий, патронов, пулеметов и снарядов ни привозили, дела белогвардейцев были плохи. В конце апреля войска дивизии, в которой воевал Аркадий, освободили город Сочи — главную цитадель белогвардейцев. Враг отступил к Адлеру и сложил оружие.
Командир 34?й дивизии Егоров отдал приказ: «Считаю нашу непосредственную боевую работу оконченной, предлагаю всем комиссарам передать мое «спасибо» и товарищеский привет всем красноармейцам и комсоставу вверенной мне дивизии за их доблестную боевую работу».
Получив «спасибо» от комдива, комиссар 303?го полка, в свою очередь, отблагодарил отличившихся в боях командиров, в том числе и Голикова.
В личном деле Аркадия появилась еще одна характеристика. «За время пребывания в полку, — писал командир полка об Аркадии Голикове, — проявил себя как храбрый солдат и хладнокровный командир в бою. Во время боев показал себя соответствующим своему назначению».
«Храбрый солдат и хладнокровный командир» — так сказал о нем комполка.
А сам Аркадий хорошо понимал, что командует он, конечно, не как Чапаев или Буденный и нелегко ему дается военная наука. Были у него и срывы, но тогда крепко одергивали его боевые друзья.
Часто в перерыве между боями, завидев деревенских ребятишек, игравших в лапту, он хотел отстегнуть саблю, сдать маузер и пойти к ним. Ведь никто среди арзамасских мальчишек не мог дальше него послать мяч. Но служба есть служба, детство позади, и возврата к нему больше нет…
Да, его не раз одергивали за своеволие и безрассудную лихость, и это пошло только на пользу. Теперь и сам Голиков учил своих бойцов. Ведь храбрость-то разная бывает. Одно дело — храбрость, когда она оправдана, другое — когда без толку рискует человек и еще хвалится перед молодыми бойцами, что возьмет да и нарочно, назло самой смерти, встанет во весь рост в цепи и будет стоять под пулями.
А таких горячих и бестолковых голов на фронте Аркадий немало повидал и потому крепко наказывал всей своей командирской властью. А как же иначе?
В то время, когда Аркадий уже сражался на Северном Кавказе, он часто писал в Арзамас, в уездный комитет комсомола, на имя Саши Плеско.
Писать подробно не хватало времени, и в Арзамас летели весточки скупые и короткие, как телеграммы: «Сзади и спереди зеленые банды… Я далеко! Мне часто вспоминается ваш союз, его дружная жизнь».
В августе Аркадий пишет из Кабардинки под Геленджиком: «Я живу по-волчьи, командую ротой, деремся с бандами вовсю».
Борьба с бандами офицеров и кубанских «самостийников» требовала большой выдержки и самообладания. Днем и ночью шли бойцы через леса и ущелья. Каждому хотелось отдохнуть хоть немного от этой «волчьей» жизни, узнать о судьбе оставленных родных и близких, увидеть окончательный разгром белых.
В начале сентября 1920 года началось генеральное наступление, и бандиты были разгромлены.
О храбрости и отваге Аркадия Голикова уже говорили давно, теперь в нем заметили талант военачальника и послали в Москву на курсы командиров полков.
В начале 1921 года Голиков учится в Высшей военной школе на тактическом отделении, а затем получает новое назначение. Теперь он — командир 23?го запасного полка Орловского военного округа.
Семнадцатилетний мальчуган — командир полка. В это верили с трудом, считали сказкой. Хоть и был Аркадий широкоплечий, не по годам рослый — с виду лет восемнадцать, — но и в эти годы комполка быть рановато… Самому не верится, но это так. Не верится, что столько дорог пройдено и что смерть сотни раз глядела в лицо.
Не верится. Но ведь так было.
Опоясанный лентой ружейных патрон,
Через пепел, огни и преграды,
От Урала до Киева,
Со всех сторон,
Торопясь, собирались бригады.
В те дни паровозов хриплые гудки
Гудели у Донбасса, Каспия, Волги.
Были версты тогда коротки,
Но зато
Были схватки долги.
Автором этих стихов был он, командир полка, но о стихах знали немногие, тем более о книге, задуманной на фронте.
Да, это будет повесть о курсанте советских командных курсов, который вместе со своими товарищами бил белогвардейцев на фронтах гражданской войны. Это будет книга о первой юношеской любви, о защитниках революции, о днях поражений и побед. Пусть она, эта первая книга, так и называется — «В дни поражений и побед».
Может быть, и главным героем ее станет он, Аркадий Голиков, а фамилию и имя можно заменить, ну, скажем, на Горинова Сергея…
Но по-настоящему взяться за книгу скоро не пришлось. Аркадия назначают командиром 58?го Отдельного Нижегородского полка.
Командовать таким крупным войском Голикову еще не приходилось; в полку было девять рот пехоты и отряд кавалерийской разведки — более 1300 бойцов и 60 командиров.
Голиков ехал на борьбу с антоновщиной, на борьбу с кулацко-эсеровским мятежом, который в 1921 году вспыхнул в Тамбовской губернии.
Да, он гордился своим новым назначением. Ведь на борьбу с антоновцами был послан Григорий Иванович Котовский вместе со своей прославленной кавалерийской бригадой.
На всю жизнь запомнилась Аркадию встреча с ним. В конце мая Котовский прискакал ночью в Бенкендорф-Сосновку — большой, огромный. Так вот он какой, неустрашимый комбриг, человек-легенда!
В дремучих лесах укрывались вооруженные до зубов отряды кулаков, они знали самые глухие тропинки. Красноармейцы вычесывали бандитов из лесов, но трудно, ох как трудно отличить бандита от мирного крестьянина: антоновцы избегали открытых столкновений с красными отрядами. Когда бандиты не могли сражаться, они расходились по домам, превращались в обыкновенных крестьян. Но стоило их атаманам подать сигнал, и они снова седлали коней и мчались творить свое черное и подлое дело.
Только и слышно: там зарезали коммунистов, там — перестреляли всех сельских комсомольцев. А в селе Бакуры на днях убили приехавшего к родным в отпуск командира из Конной армии Буденного. Бессрочный отпуск получился.
58?й полк, командование которым принял Голиков, был переброшен в Тамбовскую губернию еще в феврале 1921 года. В одном из боев под селом Ламки Антонов нанес полку серьезное поражение, и прежний командир был отстранен от командования. И вот теперь Голиков назначен вместо него.
Чтобы легче было справиться с бандитами, полк располагался в разных местах: штаб и несколько рот стояли в Моршанске, другие силы размещались в селах и деревушках, где таились антоновцы.
Это не на фронте, где всегда известно, что враг или впереди тебя, или позади, или с флангов. В любой час жди нападения из-за угла. Но бойцы мужественно переносили все невзгоды «лесной войны» и уничтожали озверевших бандитов.
Конечно, всякое случалось. Были и ЧП. Вот, например… Аркадий припомнил все подробности вчерашнего чрезвычайного происшествия.
Он поднимался обычно рано по старой походной привычке, которая за последние три военных года крепко укоренилась.
Вот и сегодня, встав с постели, Аркадий наскоро умылся, пофыркал у медного рукомойника и, выпив кринку молока, отправился в обход. Каждый день свой он начинал с обхода хозяйства, а оно не маленькое — как никак целый полк. Зашел на кухню — как щи приготовлены. Попробовал — полный порядок, да и каша вроде не пригорела. А то какая каша, если от нее за версту дымом несет! Склады тоже стороной не обойдешь: без харча да без обмундирования солдат не солдат.
Надо, конечно, и в ротах побывать, проверить караулы. В любой час жди нападения.
Аркадий обошел роты. Все, кажется, в порядке. Поднялся на крыльцо штаба. В углу, у секретного ящика, стоял часовой — молодой безусый парень лет семнадцати.
«Пожалуй, погодки мы с ним», — подумал Аркадий.
— Ну, как служба, товарищ красноармеец?
— Идет служба, товарищ комполка! — вытянувшись в струнку, отрапортовал часовой.
— А вы разве знаете меня?
— Кто же вас не знает, товарищ Голиков, — улыбнулся боец. — Вас весь полк должен знать.
— А тебя как зовут? — уже хмуро спросил командир и подумал: «Ну и болтливый парень, разве не знает, что на посту разговаривать не положено?»
— Воротынец я, Николай Воротынец. У нас полсела фамилие такое. Нижегородские мы, — охотно доложил часовой.
Аркадий снова нахмурился, а потом неожиданно озорно улыбнулся:
— Ну вот что, товарищ Воротынец. Понимаешь, какая беда у меня приключилась. Оставил я в караульном помещении полевую сумку.
Часовой на минуту заколебался. Очень ему хотелось командиру угодить! Он уже сделал шаг к двери, но вдруг остановился.
— А как же пост?
Аркадий снова испытующе взглянул на часового: поймет или не поймет?
— Дай твою винтовку, постою за тебя. Дело привычное.
— Ну, раз такое дело — тогда берите! — обрадовался боец.
Красноармеец отдал винтовку и побежал в караулку за полевой сумкой.
Когда «часовой» ушел, Аркадий даже плюнул с досады: «Вот тебе и часовой — винтовку отдал и побежал начальству прислуживать. Позор тебе, товарищ комполка. Позор! Нечего сказать — хороши твои солдаты».
Вскоре возвратился Воротынец, а за ним караульный начальник. Вид у «часового» был бледный. Караульный, видно, уже дал жизни растяпе, и тот стоял, виновато понурив голову. Весь вид его говорил: «Вы уж извините, товарищ командир полка, оплошал».
А караульный начальник разводил руками.
— Молод еще парень. Месяц всего служит. Слаб в уставах. Вы уж извините, тут и мой недосмотр налицо.
— Я?то, может, извиню, — строго сказал Аркадий, — а вот бойцы извинят ли? А пока по пять суток ареста каждому. Понятно?
— Понятно, товарищ комполка.
Караульного начальника и часового у секретного ящика сменили. Но разве в этом дело! Аркадий вызвал всех командиров в штаб, и разговор там состоялся суровый, откровенный. Мужской разговор.
А через час еще новость: Митя Похвалинский проштрафился. Похвалинский — земляк командира полка — тоже из Арзамаса. С ним Аркадия познакомил уже в полку старый друг — Коля Кондратьев.
Так вот этот земляк — и парень вроде бы аккуратный — взял верховую лошадь и поехал по каким-то делам (Похвалинский в полку был на политработе) в расположение одной из рот верст за двадцать от Моршанска. То ли неожиданного нападения бандитов боялся — и торопился, то ли кавалерист Похвалинский был плохой, только недосмотрел он за конем и седлом стер ему холку.
Аркадий, осматривая лошадей, заметил побитого коня.
— Кто побил холку?
— Похвалинский, товарищ командир полка!
— Позвать его сюда!
Вскоре появился Похвалинский.
— Твоя работа, земляк?
— Моя.
— А ты знаешь, что таким лихим кавалеристам полагается трое суток «губы»?
— Аркадий, ведь я… Я нечаянно, торопился пакет доставить, — начал оправдываться Похвалинский.
— Никаких Аркадиев в армии нет!
— Товарищ командир полка, — поправился Похвалинский, — но ведь я же говорю, что нечаянно.
— За нечаянно бьют отчаянно. Это у нас еще мальчишки в Арзамасе говорили, — нахмурился Аркадий. — Ступай к ротному и скажи, чтобы дал пять суток «губы». Может, тогда поймешь, что коня надо беречь.
— Слушаюсь, товарищ командир полка!
«…Вот так за полдня пятнадцать суток ареста наложил. Какой неудачный день!
Война есть война, и тут не до шуток. Воевать — не в бабки играть, — думал Аркадий. — А Митьку все-таки жалко, — подумал он, — можно бы и двое суток дать». С досады махнул рукой и зашагал в штаб на совещание с командирами рот.
Через пять дней Аркадий пошел проведать Митю.
Похвалинский вытянулся и застыл перед командиром по стойке «смирно».
— Вольно! — скомандовал Аркадий и, улыбнувшись, спросил: — Ну как дела, земляк? Что из дома пишут?
Вытянувшись снова, Похвалинский отчеканил:
— Так точно, товарищ командир! Пишут!
— Да ты что, Мить, словно перед белым генералом. Была же команда «вольно», значит, «вольно». А то, словно обалдел: «так точно», «точно так». Я серьезно тебя спрашиваю. А то мне уже недели две писем нет. Как там в Арзамасе поживают?
Митя недоуменно глядел на своего земляка и думал: «Шутит, что ли, или опять подвох какой».
Аркадий догадался, в чем дело, и громко расхохотался.
— Ну и чудак-человек ты, Митька! Тут за тебя Колька Кондратьев приходил хлопотать. Отмени, говорит, приказ, ведь свой парень, земляк, где это, говорит, видано, чтобы за такое дело пять суток бахнуть. Так я ему на это сказал и тебе скажу: дружба дружбой, а служба службой. И не обижайся! А теперь рассказывай, что пишут из Арзамаса.
От Мити Аркадий узнал много нового, а вскоре, когда банды Антонова были уничтожены и рассеяны и уже не представляли угрозы на Тамбовщине, сам написал друзьям.
«Воевать кончено… — сообщал Аркадий своему другу Саше Плеско. — В течение лета не слезал с коня. Был назначен врид командующего боевого участка… Живу хорошо. Хромать перестал. Собираюсь в Академию Генерального штаба в Москву».
…Но поехать в Академию не пришлось. Совсем неожиданно Голикова вызвали в штаб ЧОНа.
ЧОН! Так называлась боевая организация большевистской партии в годы гражданской войны. Каждый член партии и комсомола в частях особого назначения с винтовкой в руках, как верный часовой, охранял завоевания Октября.
Штаб ЧОНа направил Аркадия в Приуральский военный округ — для формирования Отдельного Коммунистического батальона на борьбу с бандами в Тамьян-Катайском кантоне.
Затем новый приказ: Голиков направляется в Енисейскую губернию на борьбу с отрядами Соловьева. Эти банды в таежных дебрях Ачинского уезда и в степях Минусинского грабили золотые прииски, кооперативные лавки, убивали красноармейцев, нарушали телеграфную связь.
Из Арзамаса Аркадий получил горькую весть: мама вместе с другими товарищами в августе 1920 года уехала из Арзамаса на борьбу с басмачами в Иссык-Кульскую долину. Значит, то, чему Аркадий сначала не верил, правда. Грустно не только оттого, что мамы нет дома. Грустно и даже горько потому, что ни отец, ни мать уже никогда не встретятся под родной крышей. В их отношениях произошло непоправимое: Наталья Аркадьевна полюбила другого человека и вышла за него замуж.
Аркадий хорошо знал Александра Федоровича, старшего брата Зины Субботиной, с которым уехала мама; это хороший коммунист, честный и всеми уважаемый. Нет, Аркадий не винил свою мать; она очень умная, милая, хорошая, и, конечно, ее любовь не простое увлечение; к тому же уехала она на очень трудное и ответственное партийное задание.
И все же очень жалко и отца, и маму.
Когда Аркадия послали в Сибирь, к границам Тана-Тувы, на борьбу с бандами Соловьева, он заезжал в дивизию к отцу. Петр Исидорович был тогда комиссаром штаба 35?й дивизии.
Встретились они в вагоне, где размещался штаб. И здесь, в узком вагонном коридоре, состоялся у них большой и откровенный разговор — о том, как часто в жизни бывает совсем не так, как думалось, как хотелось и мечталось.
Отец и сын не виделись очень давно. Пожалуй, с марта 1918 года, когда Аркадий приезжал к Петру Исидоровичу в Пензу. Помнится, тогда они ходили в Народный дом на спектакль «Старческая любовь». О чем этот спектакль, Аркадий уже забыл, запомнилось лишь смешное его название — «Старческая любовь».
Петр Исидорович вспоминал сослуживцев, расспрашивал о Наталье Аркадьевне, ее знакомых, и где они сейчас, и кто кого любит и ненавидит, и чем живет. И еще говорил о том, как странно судьба разбросала всех Голиковых по свету, даже встречаются они только в пути или вот, как сегодня, на колесах. И все-таки хорошо, что в пути: дорог впереди еще немало, и пусть они, Голиковы, никогда не будут стоять на месте, отсиживаться где-то в стороне от жизни. А она всегда прекрасна, несмотря на все невзгоды, боли и обиды…
Он умница, папка! Аркадий еще крепче полюбил отца после той памятной встречи. Не было тогда сказано ни одного злого слова о матери, и может быть, потому вдруг потеплело у Аркадия на сердце и жизнь показалась ему совсем хорошей, и конечно, она, жизнь, еще не раз улыбнется Голиковым — ведь они заслужили право на счастье в боях с ненавистным врагом.
В феврале 1922 года Аркадий приехал в Красноярск. В губернском комитете партии ему рассказали о сложившейся обстановке.
Иван Соловьев, в прошлом казачий урядник, колчаковский каратель, в двадцатом году был арестован, но сумел бежать из тюрьмы и в скором времени организовал в Минусинском уезде хорошо вооруженную банду, в которую вступили и уголовники.
Соловьевцы держали связь с другими бандами, которые орудовали в губернии, имели хорошую разведку и через предателей получали сообщения о готовящихся против них операциях. Борьба предстояла жестокая и непримиримая. Победить в ней должен Аркадий со своим отрядом.
Каждый день на стол председателя Енисейского губкома партии ложились оперативные сводки о ходе борьбы с соловьевцами:
«По донесению комбата Голикова. Он отрядом в 15 штыков и с одним пулеметом выступил для обследования районов деревни Пировской, шестая верста северо-западнее Божьего озера. Бандитов не обнаружено».
«1 апреля комбат Голиков отрядом в 24 штыка, одним пулеметом выступил на преследование бандита Родионова».
«Комбат Голиков доносит. Отряд в 25 штыков под командой Телеванова догнал банду Соловьева — 30 человек. С обеих сторон открыли стрельбу, после чего банда разбежалась».
И снова от начальника второго боевого района Аркадия Голикова из Ужура, где находился штаб его отряда, в губком партии поступают донесения.
«По донесению начальника участка?2 Голикова, банда неизвестного командования и численности, предположительно Кулакова, ночью 28 мая пыталась напасть на Чебаки, была отбита отрядом Шевелева».
«30 июля, — докладывал Аркадий, — обнаружил и вступил в бой с бандой Соловьева в числе 30 человек с пулеметом. Результаты боя — банда бросилась в бегство в северном направлении, благодаря сильно пересеченной местности скрылась, оставив одного раненого, 10 лошадей, пулемет, винтовку, девять седел. Со стороны отряда ранен красноармеец».
Здесь, на границе Монголии, на Аркадия сваливается еще одна беда.
По ночам, закутавшись в длиннополую кавалерийскую шинель, он подолгу не мог заснуть у походного костра: к обычной усталости и нервозности добавился неприятный, неизвестно откуда появившийся шум в висках. Казалось, стучали сотни серебряных молоточков, голова гудела, и губы неприятно дергались.
Сказывалась не только старая контузия, но и тревоги последних бурных трех лет и непрерывные бои на Украине, Кубани, Кавказе, на Тамбовщине, в Башкирии и вот здесь, в глухом, богом проклятом крае, где из-за каждого угла можешь неожиданно получить пулю из обреза бандита или еще какого-нибудь гада.
К осени 1922 года основные банды Соловьева были уничтожены, а сам главарь исчез куда-то, словно в болото провалился. Прикончили соловьевцев уже без Аркадия Голикова. Он снова собирался в Академию в Москву.
И снова дорога.
Поезд уносил Аркадия из Красноярска, впереди была Москва.
В полевой сумке среди других бумаг лежала «Аттестация», которую выдал Голикову Енисейский губком комсомола. Ее он должен представить в ЦК РКСМ. Вот она, эта «Аттестация». На машинке было напечатано:
«Начальник 2?го боевого района по борьбе с бандитизмом, бывший командир 23?го запполка ОВО, командир 58?го Отдельного Нижегородского полка армии по подавлению восстания тов. Голиков Аркадий состоит членом РКСМ[1] с августа 1918 года, т. е. с самого начала его организации. Несмотря на свою молодость, за время четырехлетнего добровольного пребывания как члена РКСМ в частях Красной Армии занимал ответственные посты, задания на которых выполнял с успехом.
В настоящее время губернский комитет отмечает проведенную работу по укреплению Красной Армии, просит дать ему соответствующую аттестацию и оказать содействие при поступлении в Академию Генерального штаба РККА, дабы он мог получить законченное военное образование.
Находясь с четырнадцати лет на командных должностях РККА, тов. Голиков является одним из немногих членов РКСМ, доблестно вынесших на себе тяжести всей гражданской войны».
Несмотря ни на какие жизненные невзгоды, на болезнь, Аркадий хотел продолжать свое военное образование. Ведь он любил Красную Армию беззаветно и преданно, он доказал это в боях, и ей — славной и непобедимой — решил посвятить всю жизнь.
Это была его большая любовь, это была большая мечта.