В НОВОМ ПОХОДЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В НОВОМ ПОХОДЕ

Получилось все не так, как думалось, как мечталось.

В Академию Генерального штаба Аркадий Голиков не попал: тяжелая болезнь обострялась с каждым месяцем. Его долго лечили, но бесполезно. Лечение в 1?м Красноармейском коммунистическом госпитале тоже не помогло вернуться в строй.

Травматический невроз — таков неумолимый диагноз врачей…

Грустные, горькие воспоминания. Больница для нервнобольных. Крики и стоны. Особенно жутко становилось в тихий час, в те минуты, когда голова была ясной и в висках смолкал неистовый стук серебряных молоточков. Они, как тысячи невидимых кузнецов, долбили, разрывали на части черепную коробку…

Где-то там, в нижнем этаже, переставали шуметь потоки воды для многочисленных ванн и процедур.

И когда все смолкало, еще явственней, еще громче было слышно жужжание летчика Чекменова, подражавшего рокоту пропеллера.

Острой, незатухающей болью отзывалось в сердце Аркадия это бессмысленное бормотанье и жужжанье бесстрашного в прошлом человека с угасающим разумом. И мысль о том, что и ты сам где-то на пороге этой трагедии, не давала покоя. А опасаться есть чего…

В этом, несомненно, была какая-то система. Почему-то именно после обеда и после трех часов Аркадий накидывал мягкий больничный халат и отправлялся по ковровым дорожкам института нервнобольных в узкий проход, ведущий к черной лестнице. Долго стоял у двери запертой кухни и потом, теряя сознание, падал в глубокий обморок.

Однажды в комнату вошла сестра и сказала:

— Голиков, к доктору, на гипноз.

И этот сеанс гипноза врезался в память.

…Доктор монотонным, ровным голосом говорил больному о том, что тот хочет спать и что у него тяжелеют веки, что он засыпает, уже почти спит…

Но спать почему-то не хотелось, а в голове были самые прозаические мысли: дадут сегодня на ужин какао или просто сладкое молоко…

— Это нужно, — сказал доктор. — Расслабьте мускулы и старайтесь не думать ни о чем.

Спрятав усмешку, Аркадий решил быть серьезным. Но в ту же минуту кто-то положил тяжелые мохнатые лапы на виски, стало темно, и, вздрогнув, Аркадий рывком открыл глаза.

Доктор улыбался.

— Как вы себя чувствуете? Вы выглядите хорошо и уже проспали 54 минуты.

Около доктора за столом сидел ассистент и что-то дописывал.

— Доктор, — сказал Аркадий, — показывая головой на ассистента, — что он записал?

— Потом, потом все узнаете…

— И все-таки, доктор, прошу именно сейчас…

Доктор взял его за руку.

— Может быть, вы помните историю с двумя красными мадьярами тогда, в девятнадцатом году, под Киевом?..

— Как же, еще бы не помнить.

— Тогда расскажите.

И Аркадий, жадно глотая воду из протянутого ему стакана, начал рассказ о том сером дне, когда его рота лежала в цепи, о том, как вражеским снарядом была разбита полевая кухня и как помполка послал его в штаб, чтобы позаботиться о голодных бойцах. А потом неожиданная встреча с двумя всадниками, которых он принял сначала за своих, потом за петлюровцев, и холодный ствол винтовки у виска, как сама смерть — беспощадная и неуловимая. Но, к счастью, это были свои — красные.

— Странно, очень странно, — сказал доктор. — Сейчас вы ничего не помните… А у нас записано: «И у одного из них с правой стороны не хватало на груди медной пуговицы…».

— Нет, этого я не помню.

— Это у вас в подсознании, — тихо сказал доктор, — и навсегда[2].

И все же самой резкой, незатухающей болью — воспоминание о том дне, когда его исключили из партии. На целых два года…

«А все нервы, — думал Аркадий. — Сильно истрепанные боями нервы. Власть свою командирскую превысил. Отдал приказание в сердцах, а подчиненные перестарались. Одним словом, напартизанил. А за это теперь по голове не гладят, нет, не гладят… Вот и пиши в документах, в графе «партийное положение»: «Бывший член РКП(б), с 1918 по 1922 г. Исключен на два года из партии за жестокое отношение к пленникам».

«Бывший… жестокое отношение…» Разве он жестокий человек! — горько раздумывал Аркадий.

Апрельским днем Аркадий вышел из госпиталя. В руках у него документ, подписанный М. В. Фрунзе, в котором говорится, что он, Аркадий Петрович Голиков, командир 58?го Отдельного полка, по болезни зачисляется в резерв.

Казалось, все кончено. Куда идти, что делать в «гражданке»? И кому он, Аркадий, нужен в Москве, продуваемой теплым апрельским ветром?

По улицам Москвы бегали шустрые мальчишки-газетчики и, размахивая пачкой свежих газет, громко выкрикивали:

— Последние новости! Последние новости! Только в «Известиях»! Демобилизованных красноармейцев встречают как генералов! Спешите прочитать!

Прохожие останавливались, брали у мальчишки свежий номер газеты, потом, порывшись в карманах, совали ему монетку и шли дальше, на ходу читая газету.

Убегал один газетчик, и, словно из-под земли, на его месте вырастал второй.

— Спешите прочитать! — кричал он, размахивая над головой газетой. — Только в «Правде»! Читайте статью «В Польше бунтуют горняки». Сегодня и завтра выдающаяся мировая фильма «Смерть Дантона»… Купите газету, товарищ военный!

Аркадий протянул мальчишке деньги.

— Это много, дяденька военный! Ты обсчитал себя! — шмыгнув носом, пояснил мальчишка.

— Бери, бери, чего уж считать.

Да, жизнь идет своим чередом. Аркадий пробежал глазами газетные столбцы и, скомкав газету, сунул ее в карман. А что ему, отставному командиру, делать, куда податься?

Аркадий присел на свободную скамейку и попытался вспомнить прошлое: Арзамас, товарищей, фронтовых друзей. Вспомнился взвод шестых киевских курсов, Яша Оксюз…

Дальше в памяти был провал. Людей Аркадий не помнил, помнил события — дымное, шумное время. Значит, правильно говорят врачи…

Сам того не замечая, Аркадий начал говорить вслух. Вдруг кто-то дотронулся до его плеча.

Это был мальчишка — разносчик газет.

— Дяденька, а дяденька военный! Ты что это? А? Я уж все газеты продал, а ты все сидишь и сидишь. Ну что ты молчишь? Заболел? Да? Тебя обидели? Ну скажи!

Аркадий поднял голову и поглядел прямо мальчугану в глаза.

— А, это опять ты, «последние известия»?

— Ну конечно, я.

— Угадал, малыш, плохо мне. Вот какие у меня последние новости.

— А почему плохо?

— В запас меня отчислили, малыш… Ну как бы тебе объяснить? Не нужен я теперь никому… И никто мне не хочет помочь, — выдохнул Аркадий.

Мальчуган почесал затылок, что-то обдумывая и соображая, и вдруг просиял:

— Я тебе, дяденька, помогу! Ей-богу, помогу!

— Как же ты поможешь? — усмехнулся Аркадий. — И чем?

— Спрашиваешь! У меня во мускулы какие! — Мальчуган согнул руку. — Потрогай, дяденька, кому хочешь дам сдачи!

— Спасибо, малыш. Только бить никого не надо. Тут другое дело, — проговорил Аркадий.

— Дяденька, пойдем лучше к нам, мамка уж с работы, наверно, пришла. Накормит. И братан у меня партийный. Мы тебе поможем… Ей-богу, поможем. Вставай и шинель застегни, ведь простудишься!

Аркадий улыбнулся. Какой забавный парень: «Мамка накормит, мы тебе поможем…».

— Ну, раз такое дело — пошли. Звать-то тебя как?

— Сашкой. А если по имени и отчеству, то Александр Иванович.

— А далеко твой дом, Александр Иванович?

— Ей-богу, недалеко, вот совсем же рядом!

Аркадий и сам не знал, почему пошел к Сашке. Чем-то подкупил его этот забавный малыш. Он сидел в теплой, бедно обставленной комнате, обжигался горячим борщом и слушал певучий голос Сашкиной матери, которая убеждала, что все образуется, что все будет в порядке, на то, мол, она и Советская власть существует, чтобы людям помогать.

На душе у Аркадия стало как-то теплее, и реже дергались губы, и серебряные молоточки не так настойчиво колотили в голове.

Хорошо у доброго человека Сашки и его славной мамы, а все же что-то нужно делать. И тогда созрело решение…

Шел 1924 год. Аркадий уехал в Арзамас. На этот раз ненадолго. Здесь он встретился с отцом. Еще в июле 1922 года Петр Исидорович вернулся домой, демобилизованный по болезни. В Арзамасе его избрали членом Арзамасского исполкома и назначили председателем районного союза потребительских обществ.

Вести от матери приходили редко, но Аркадий знал, что она заведующая Закавказским окружным здравотделом.

Вскоре пришло сообщение: Наталья Аркадьевна тяжело заболела. В Москве, куда ее вызвали по партийным делам, у нее вдруг началось кровохарканье, и она вынуждена была отправиться в Крым на лечение.

В то время Аркадий писал книгу «В дни поражений и побед». Книга давалась трудно, но отступать нельзя. Собственно говоря, повесть Аркадий вчерне написал, она уже лежала в полевой сумке.

Да, он повезет свою первую книгу в Крым, он прочитает ее маме — ведь она всегда была строгим, придирчивым и справедливым критиком.

В Алупке после долгих лет разлуки он наконец-то встретил маму — исхудавшую, постаревшую от тяжелой болезни, но все равно по-прежнему дорогую.

Стояла жаркая осень. Аркадий поднимался очень рано — старая привычка, еще от армии, шел купаться в море, а потом — за работу. Да, надо много-много работать, чтобы повесть получилась хорошей. И он работал, не вставая из-за стола до обеда, забывая даже набить трубку табаком.

Вместе с мамой жили сестренки Катя и Оля. И как ни скучали они по своему старшему брату, который много лет был от них вдалеке, как ни хотелось им побыть вместе с Аркадием, они не только не входили в его комнату, но и старались шуметь как можно меньше.

А вечером все собирались вместе в маминой комнате. Наталья Аркадьевна уже не вставала с постели. Катя и Оля подсаживались поближе к кровати.

В комнате было тихо-тихо, и Аркадий почти наизусть читал новую главу, в которой рассказывалось о славных красных курсантах — о Сергее Горинове, Николае и девушке Эмме, о том, как храбро сражались красноармейцы с белогвардейцами, и о том, кого они любили и кого ненавидели.

Аркадий читал отрывок из своей повести, и перед глазами вставали давние картины боев, как шесть дней отступали тогда они с Украины с остатками разбитой бригады, как шли проселочными, лесными, болотными дорогами к Гомелю. Ведь герой его повести — Сергей Горинов — такой же, как он, курсант Киевских командных курсов, и Аркадий хорошо знает, что тот пережил.

У Сергея сочились капли крови из растертых ног. Еле ступал его друг Николай. Переходы курсанты делали большие, верст по сорок-пятьдесят. Выступали, едва брезжил рассвет, и шли до ночи. А днем — вот как сегодня — жгло напоследок сентябрьское солнце. От земли пахло сеном, яблоками, спелыми дынями и осенью. Неподвижно висели в ослепительной глубине неба коршуны. И каркали — точно нехотя — редко и глухо.

А через две недели разъезжались в разные стороны остатки славной бригады. Уезжали курсанты под осажденный Петроград, на польский и деникинский фронты.

Аркадий читал… И все это напоминало прошедшие годы. Далекие-далекие. В долгие зимние вечера маленькие Голиковы забирались на кушетку. Катя и Оля пристраивались на коленях у отца, мама усаживалась с рукоделием, а тетя Даша — поближе к печке. И папа рассказывал много интересных и забавных историй или читал интересные книжки. И вот так же внимательно слушали они сейчас Аркашу. И нет сейчас с ними только папы…

Наталья Аркадьевна слушала вновь переписанные Аркадием главы и каждый раз потихоньку плакала. Она ничего не говорила, милая, хорошая мама, но по ее лицу катились слезы, и это были слезы радости и гордости за своего любимого сына, своего первенца.

Мама…

О чем она думала сейчас? Может, вспоминала ту красную в толстом переплете тетрадь, что когда-то еще давно, в школьные годы, подарила Аркадию и написала на первой странице в углу: «Пусть разгорается ярким огнем божия искра в сердце твоем».

Наталья Аркадьевна не верила ни в черта, ни в бога, а под «божьей искрой» она имела в виду возможный талант Аркадия. И вот он написал первую книгу о своих победах и поражениях.

Повесть Наталье Аркадьевне понравилась. Сердцем чувствовала мать, что у Аркадия настоящий талант. И она мечтала о том времени, когда сможет увидеть книгу своего сына напечатанной.

Но этого дня она не дождалась.

После отъезда сына Наталья Аркадьевна скончалась.

Ее похоронили в могиле коммунистов, на дороге по пути в Симеиз. На высоком памятнике, что стоит над могилой, высечено:

«Борцам с контрреволюцией».

Еще один страшный удар для Аркадия после только что перенесенной тяжелой болезни. Снова в голове белый туман и проклятые серебряные молоточки, которые так больно стучат в висках, и снова неприятно дергаются губы. Но нервы в руки — бороться и не сдаваться!

Осенью 1924 года Аркадий принес в издательство «Земля и фабрика», что помещалось в Москве на Неглинной, толстую рукопись. В правом углу ее была нарисована красная звезда с расходящимися от нее лучами.

В Ленинграде Аркадий показывал повесть своему учителю Николаю Николаевичу Соколову, он был тогда ректором Военно-политической академии. Николай Николаевич положительно отозвался о повести. Показал рукопись Аркадий и известным писателям. Константин Федин читал долго и придирчиво. Повесть ему не очень нравилась, но, кто знает, ведь по ней еще нельзя судить о таланте автора! И он честно сказал Аркадию так:

— Писать вы, молодой человек, не умеете, но писать вы можете и писать будете!

Аркадий и сам отлично понимал, что писать он пока не умеет. Нет, не легкое это дело — сочинять книги! В бою и то, кажется, легче. А здесь ты за все сам в ответе, за каждое слово, и оно должно бить точно в цель, а в цель и метить-то трудно, не то что попасть…

На память пришли им самим сочиненные строчки в те горькие апрельские дни, когда его отчислили из Красной Армии:

Все прошло,

Но дымят пожарища,

Слышны рокоты бурь вдали.

Все ушли от Гайдара товарищи,

Дальше, дальше, вперед ушли…

Да, ушли от Гайдара товарищи, дальше, дальше, вперед ушли… Они не бросили, не забыли его, нет. Совсем не об этом писал он в стихах. Он болен, ему не служить больше с друзьями боевой и бурной юности, они ушли дальше. А он тоже не может стоять на одном месте. Он, гордый и смелый, не будет жаловаться на те мучения, которые испытывает сейчас, работая над повестью, нет, не будет! Никогда он, Гайдар, не жаловался и не хныкал в трудных походах, а книги — это его новый поход.

Аркадий все чаще говорил о себе как о Гайдаре, вот и в стихи этот Гайдар попал…

Это новое свое имя-псевдоним Аркадий придумал еще на войне, у границ Монголии. Его часто спрашивали, почему он выбрал такой странный псевдоним, что означает таинственное слово «Гайдар». И Аркадий отвечал, что Гайдар на монгольском языке — это человек на коне, то есть всадник, или верховой, которого обычно высылают впереди войска в дозор.

Повесть «В дни поражений и побед» вскоре была напечатана в ленинградском альманахе «Ковш», а затем вышла отдельной книгой. Аркадий сразу же послал ее отцу. Петр Исидорович по-прежнему жил и работал в Арзамасе. Однажды по служебным делам он приехал в Нижний Новгород. Проходя по Кооперативной улице, увидел в витрине книжного магазина книгу сына.

Долго стоял Петр Исидорович перед витриной. Даже молоденькая продавщица заинтересовалась: на что так загляделся гражданин?

Откуда ей знать, что перед магазином стоял отец автора книги, той самой, что она предлагала покупателям и непременно добавляла:

— Повесть, товарищи, очень интересная, и учтите, в ней все про войну…

Петр Исидорович очень гордился тем, что его сын становится писателем.

Еще в Арзамасе Аркадий узнал, что его старый друг Саша Плеско живет в Перми, он заместитель редактора «Звезды». В том же городе работал и другой его товарищ, Коля Кондратьев. Друзья не раз приглашали Аркадия приехать к ним в Пермь: не хватало опытных журналистов, а ведь Аркадий — Саша и Коля это знали — можно сказать, старый газетный волк. Они помнили его еще по арзамасскому «Молоту».

Поздней осенью 1925 года Аркадий появился в Перми, где его с восторгом встретили друзья. Вскоре он стал работать фельетонистом в редакции газеты «Звезда».

Высокого статного человека в долгополой кавалерийской шинели нараспашку, в папахе, вечно сдвинутой на затылок, в широких армейских бриджах и сапогах с высокими голенищами сразу же полюбили пермские ребятишки.

Аркадий по-прежнему чувствовал себя военным человеком, и только армейскую гимнастерку он сменил на штатскую черную рубашку с маленькой рубиновой звездочкой над клапаном кармана.

Да, он легко сходился с детьми. Его добрая улыбка, словно магнит, притягивала к себе ребячьи сердца, и через неделю в Перми около Аркадия уже вертелось около десятка адъютантов. Среди них были и беспризорники — их в ту пору еще немало встречалось на пермских улицах.

О чем разговаривал Аркадий с ребятишками, о том знал лишь он сам да его записная книжка, с которой он никогда не расставался. А что он записывал в книжку, об этом Николай Кондратьев и товарищи по работе могли только догадываться. Нет, не знали друзья, сколько мук доставляет Аркадию писательская работа. Вот вышла в свет первая повесть — «В дни поражений и побед». Но этой книгой Аркадий остался недоволен.

В Перми Аркадию рассказали о рабочем Лбове, который в дни первой русской революции сколотил отряд партизан и мужественно сражался с царскими солдатами и полицией.

Необыкновенная судьба Лбова заинтересовала Аркадия. Три недели провел он в пермском архиве, изучая документы о Лбове и его товарищах. И вот он уже пишет повесть, которую решил назвать «Жизнь ни во что».

«Жизнь ни во что» была закончена, но большой радости Аркадию не принесла. Нет, он не был доволен этой книгой.

Гораздо радостнее пишется другая книжка — «РВС» («Революционный Военный Совет») — повесть о двух хороших мальчуганах Димке и Жигане, о раненом красном командире товарище Сергееве и еще о многом другом. И что такое РВС, скоро узнают пермские мальчишки — его преданные адъютанты, а может, и славный московский разносчик газет Сашка — Александр Иванович, что так крепко помог ему в те тяжелые апрельские дни 1924 года, и еще многие хорошие девчонки и мальчишки, которых он успел полюбить за годы скитаний по необъятной России.

Пусть все они узнают правду о гражданской войне, о том, как сражалась Красная Армия одна против всего белогвардейского мира и какие славные люди служат в Красной Армии.

Аркадию захотелось рассказать детям правду о войне.

В Перми на книжных прилавках он уже не раз встречал книжки для детей, в которых описывались подвиги ребят, совершавших чудеса храбрости. О чем только в них не писалось! Ребята выглядели в книжках чуть ли не вершителями судеб революции, их дела и подвиги решали исход исторических битв. Не война, а просто веселый спектакль со скачками и переодеваниями!

Нет, далеко не все так легко, беззаботно и просто достается. Война есть война, и о ней надо говорить честно, как есть на самом деле. Он, Гайдар, прошедший полсвета, повидавший смерть лицом к лицу, никогда не будет лгать своим маленьким друзьям и напишет для них еще не одну книжку.

И еще одно событие произошло в Перми. Аркадий встретился с Лией Соломянской. В то время она училась в партшколе и часто приходила в редакцию «Звезды». Здесь же, в редакции, и отпраздновали веселую свадьбу. А жить теперь Аркадий стал в семье Соломянских.

Повесть с интригующим названием «РВС» имела большой успех как у больших, так и у маленьких читателей.

Гайдара поздравляли с победой. Но ни друзья Аркадия, ни он сам не думали в тот день, что с повестью «РВС» родился замечательный детский писатель, имя которого — Гайдар. Сам же он остался недоволен тем, в каком виде книга вышла в Госиздате: переделали дьякона в учителя, «поправили» диалоги. И еще много что переделали. Нет, это он просто так не оставит!

Летом 1926 года, когда Аркадию довелось побывать в Москве, он пошел в редакцию «Правды», все рассказал правдистам, возмущался, почему таким непозволительным образом расправились с его повестью. Неужели так поступают со всеми молодыми авторами?

Аркадию посоветовали поговорить с Марией Ильиничной Ульяновой, тогда ответственным секретарем «Правды». Мария Ильинична внимательно выслушала и посоветовала написать письмо в редакцию. И его напечатали. Вот она, крохотная полустершаяся вырезка из газеты за 16 июля, — ее он носит в кармане гимнастерки.

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ

Уважаемый тов. редактор! Не откажите поместить следующее письмо: «РВС» — повесть для юношества (Госиздат). Эту книгу теперь я своей назвать не могу и не хочу. Она «дополнена» чьими-то отсебятинами, вставленными нравоучениями, и теперь в ней больше всего той самой «сопливой сусальности», полное отсутствие которой так восхваляли при приеме повести госиздатовские рецензенты. Слащавость, подделывание под пионера и фальшь проглядывают на каждой ее странице. «Обработанная» таким образом книга — насмешка над детской литературой и издевательства над автором.

Арк. Голиков-Гайдар

…Позднее друзья не раз спрашивали Гайдара, почему он вдруг надумал писать книги для детей. Может, это просто случайность?

Аркадий и сам не раз задумывался над этим. Нет, пожалуй, не случайность.

Наверно, все началось с Арзамаса — города веселого и озорного детства. Наверно, потому, что и в Красной Армии он был еще совсем мальчишкой. Вот и захотелось рассказать новым мальчишкам и девчонкам, какая она была, жизнь, потому что повидать он успел все же немало.

Да, с малых лет надо учить каждого человека честно жить, быть верным и правдивым не только перед собой, перед другом своим, но и перед всеми хорошими людьми на земле. И главное — не бояться жизни.

Ну что ж! В Красной Армии он, Аркадий, командовал полком, мечтал стать командиром… И все же будет у него своя армия, и этой армии любой позавидует — тысячи мальчишек и девчонок. Он расскажет им в новых книжках, как оно все начиналось да как продолжалось, — о боях отгремевших к новых сражениях. И пусть потом когда-нибудь скажут, что вот жили такие люди, которые из хитрости назывались детскими писателями, а на самом деле они готовили краснозвездную крепкую гвардию. И он готовил тоже!

Но служба есть служба. Строгий редактор требовал все новых и новых фельетонов. Пермские читатели успели полюбить нового фельетониста с необычной фамилией Гайдар. Некоторые даже считали, что это какое-то учреждение, и писали адрес на своих письмах так: «Пермь, Гайдару…»

Фельетоны Аркадий писал в повседневной сутолоке шумной редакционной жизни, приткнувшись за свободным столом, а то и на краешке чьего-нибудь стола.

Как он отчаянно дымил трубкой с изогнутым мундштуком, когда фельетон почему-либо не получался! Трубку он набивал, смотря по обстоятельствам (денег часто не хватало — раздавал приятелям или беспризорникам), то душистым «Кепстеном», то горчайшим самосадом. И фельетоны из-под его пера выходили такие же горькие и крепкие, как махорочный дым.

Но должность фельетониста была невеселой должностью. Часто «герои» фельетонов приходили в редакцию, стучали кулаком по столу, пытались запустить в этого «клеветника» чернильницей.

Гайдар только улыбался и в душе радовался, когда приходил очередной опровергатель. Ну скажите, какой это фельетон, если люди, которые в нем задеты, потом преподнесут тебе букет пышных роз? Значит, попал точно в цель, если грозят судом за «оскорбление» личности. Но Гайдару не только грозили. Однажды его даже отдали под суд.

Дело было так. Гайдар напечатал фельетон «Шумит ночной Марсель». В нем он зло высмеял местного следователя Филатова. Днем этот Филатов с грозным видом допрашивал жуликов и проходимцев, а по ночам, чтобы сорвать лишний рубль, играл на скрипке в кабачке «Восторг», где собирались те же жулики и проходимцы.

Горе-следователь, услужливо изгибая спину, за рюмку водки исполнял по заказу всяких прохвостов томные танго и визгливые фокстроты. Вот такого-то судебного «деятеля» и изобразил Аркадий в своем фельетоне.

Когда фельетон «Шумит ночной Марсель» появился в газете, Филатов возмутился.

— Не допущу, — грозно рявкнул он, — не позволю оскорблять и порочить мое доброе имя!

Когда в редакции Филатову объяснили, что доброе имя он давным-давно потерял, следователь еще больше возмутился:

— Как? Вы еще не желаете извиняться за свою наглую клевету? Под суд отдам вашего Гайдара!

Как это ни странно, самодуру удалось отдать под суд фельетониста. О неслыханном «деле» говорила вся Пермь. Протестовали друзья-газетчики, возмущались все, кому хорошо знакомо имя Гайдара по газетным фельетонам. И кто знает, чем бы все это закончилось, если бы в Пермь через некоторое время не пришел очередной номер газеты «Правда».

Этот номер за 5 апреля мгновенно расхватали. Всякий, кто узнавал, что там опубликована статья о Гайдаре, спешил прочесть о нашумевшем «суде» над пермским фельетонистом.

Со страницы «Правды» глядел крупный заголовок:

ПРЕСТУПЛЕНИЕ ГАЙДАРА

«Гайдар, популярнейший в округе фельетонист пермской «Звезды», присужден к семи дням лишения свободы, замененным общественным порицанием. Причем нарсуд 2 участка г. Перми, разбиравший это дело, избрал мерой пресечения подписку о невыезде.

Для газетного работника общественное порицание — не легче семидневного заключения в исправдоме. Но, к счастью осужденного, общественного порицания не получилось. Наоборот, общественное мнение восстало против приговора суда. Общественное мнение оказалось на стороне Гайдара. Рабочие ряда крупнейших заводов, рабселькоровское окружное совещание, областная газета «Уральский рабочий» высказались в защиту Гайдара.

Подписка же о невыезде не имела никакого смысла. И не только потому, что Гайдар, работающий несколько лет в «Звезде», не думал и до суда о выезде, но и потому, что не было никакого резона уезжать и после суда, приговор которого имел для выносивших его последствия неожиданные, прямо противоположные тому, на что судьи рассчитывали. Гайдар мог по-прежнему писать свои фельетоны, зная, что их будут читать с еще большим интересом, что сочувствие рабочих на его стороне.

Почему же произошло такое резкое расхождение между судом и общественным мнением, которое приговором направлялось в одну сторону, а повернулось в другую? Где причины столь ненормального для нашей общественности и нашего строя конфликта? Какое преступление совершил Гайдар своим фельетоном и почему читатели, вопреки решению суда, не считают Гайдара преступником? Может быть, Гайдар возвел клевету и выдумку на пожаловавшегося суду следователя 3 участка нарсуда Филатова — главного героя фельетона?

Нет. Суд, заслушавший многочисленных свидетелей, признал, что «фельетон дал правильное освещение фактов» и что «с этой стороны Филатову нет оснований считать себя оскорбленным». Все было так, как написано: следователь Филатов, помимо служебной работы, выступал по вечерам как музыкант в низкосортном кабаке «Восторг». Этот «Восторг» был убежищем для уголовного элемента и всякого рода подозрительных личностей.

Гайдар в своем фельетоне изобразил следователя Филатова в этих двух ролях: допрашивающим обвиняемого и потом исполняющим в кабаке, по приказу того же самого обвиняемого, свои «музыкальные» и другие обязанности.

Могло ли это случиться? Могло. Что такое «совместительство» недопустимо, ни у кого не было сомнения, и в отношении Филатова оргвыводы уже сделаны. Однако Филатов, называя фельетон «сплошной клеветой и выдумкой», обратился в суд, требуя привлечь Гайдара за оскорбление. И суд, удостоверившийся в правильности изложенных в фельетоне фактов, все же признает «форму самого фельетона оскорбительной» и выносит автору общественное порицание.

Дело, оказывается, только в форме. Форма фельетона не понравилась. Выходит, что лучше было напечатать протокол. Выходит, что фельетонную форму произведений надо изгнать из газет. Но под силу ли это сделать нарсуду 2 участка г. Перми? Согласится ли читатель читать протоколы? Должна ли газета считаться с этим, вытекающим из существа дела, выводом суда?

Нет и нет. Рабочий-читатель это понял и встал на защиту Гайдара. Рабочий-читатель знает, что партия и Советская власть на газету смотрят не так, как нарсуд 2 участка г. Перми.

…Преступление Гайдара рабочим-читателем воспринято как его заслуга. Читатель толкает Гайдара на новые такие преступления, и Гайдар продолжает эти преступления совершать там же, так как он дал подписку о невыезде.

Может быть, нарсуд изменит меру пресечения? Может быть, вообще в согласии с общественным мнением суд найдет возможным пересмотреть свое, несомненно, ошибочное решение?»

«Правда» опять пришла на помощь Гайдару.

Но как бы ни нападали на него проходимцы и бюрократы, Гайдар не унывал.

В стране строились новые заводы, фабрики, поднимались целые города. И обо всем хотелось поскорее написать, а для этого нужно много, очень много ездить, чтобы все увидеть своими глазами. Теперь Аркадий нигде не спал так крепко, как на жесткой полке качающегося вагона, и никогда не был так спокоен, как у распахнутого вагонного окна, в которое врывался свежий ночной ветер, бешеный стук колес да чугунный рев дышащего огнем и искрами паровоза.

Ну что ж, прощай, Пермь, и снова в путь!..

Вместе с Николаем Кондратьевым Аркадий долго путешествовал по Средней Азии, а в феврале 1927 года переехал в Свердловск и поступил на работу в редакцию газеты «Уральский рабочий».

Сначала у Аркадия не было своей комнаты. Город был перенаселен, новое строительство развертывалось еще туго, и Аркадий часто отправлялся в обход по коммунальным и частным домам.

День шел за днем, а квартиры все не подыскивалось. Аркадий не очень-то горевал. Ведь он во время своих хождений по Свердловску не столько присматривал квартиру, сколько приглядывался к тому, как живут люди. Эта частная жизнь, поворачивающаяся к нему то уродливыми, то прекрасными сторонами, давала ему материал для новых книг.

В Свердловске 10 февраля 1927 года в три с половиной часа дня техник Силанов подошел к доске генерального пульта, спокойно повернул рычажок, и электрической ток в 3000 вольт, бесшумно ударив провода, полился непрерывным потоком на заводы Свердловска.

Сколько труда было затрачено для того, чтобы на краю болота, среди хмурого леса построить новую электростанцию! Гайдар знал, он видел сам, как первые кирпичи подвозились на лодках, первые бревна подтаскивались вручную — и вот уже город получил первый ток.

Уходил Гайдар с электростанции неохотно, хотелось задержаться и все глядеть и глядеть на это море электрических огней, но времени в обрез — в редакции ждут отчет об открытии электростанции, ведь статья идет в номер.

Гайдар пришел в редакцию, сел за стол, достал блокнот и стал писать отчет об открытии электростанции, а начал он его со слов своего давнего редактора, который однажды упрекнул его, Гайдара, за то, что он «игнорирует светлые стороны текущего момента». Назвал статью он просто и броско — «3000 вольт».

В «Уральском рабочем» уже целый месяц печаталась «с продолжением» большая повесть Гайдара «Лесные братья». В ней было много недостатков, но она имела успех у читателя, и даже сам уральский сказочник Павел Бажов отозвался о повести одобрительно, сказав, что в литературу пришел новый человек, умеющий писать искренно и просто.

А тут случилось новое горе: умер отец. Окопы империалистической войны, гражданская война сильно подорвали здоровье Петра Исидоровича. Телеграмму со скорбной вестью родные послали в Пермь, но Аркадия там не оказалось.

О смерти отца он узнал позднее, когда друзья принесли газету «Нижегородская коммуна». В черной траурной рамке Аркадий прочитал:

+----------------------------------+

|        Коллектив служащих        |

|   Арзамасского районного союза   |

| потребительских обществ извещает |

|  о смерти председателя правления |

|             ГОЛИКОВА             |

|        ПЕТРА ИСИДОРОВИЧА.        |

| Похороны 27/IV?27 г. в Арзамасе. |

+----------------------------------+

Теперь у Аркадия не было ни отца, ни матери.

Но жизнь продолжается, и нужно бороться с горем, бороться и не сдаваться!

В 1927 году Аркадий переезжает из Свердловска в Москву. Здесь выходит повесть «Всадники неприступных гор».

Привыкший к бесконечным путешествиям, он плохо чувствовал себя на одном месте. А ведь совсем недалеко Ока, Волга, Нижний Новгород, родная речка Теша, Арзамас. Эти края были для него милей всего, хотя повидать он уже успел немало. В 1928 году Аркадий едет в родные края, в город далекого детства.

В то время он писал повесть из времен гражданской войны «На графских развалинах» — о детях-беспризорниках. Действие повести развертывалось на Украине.

«А почему надо писать об Украине, — думал Аркадий, — когда вот совсем рядом город детства, такой близкий и дорогой сердцу?»

В Арзамасе Гайдар остановился у Мити Похвалинского.

Допоздна сидели и вспоминали 1921 год, 58?й полк, которым Аркадий командовал, городок Моршанск, бои с бандой Антонова. И еще много чего вспоминали…

Аркадий навестил могилу отца. Кладбище походило на лес — так оно заросло высокими березами, которые днем и ночью о чем-то глухо шумели.

Воспоминания былого всколыхнули Аркадия.

«Может быть, это новая книга? — думал он. — Книга о детстве, о маме, о Николае Николаевиче, о хороших людях, о том большом, что произошло с ним на улицах по-прежнему тихого, утопающего в зелени городка?»

Так здесь, в Арзамасе, зародилась мысль написать большую книгу о своем детстве, о боевой юности, о гражданской войне, книгу о времени, о себе, о славных людях — коммунистах, которые вывели его на большую дорогу жизни.

Писать новую книгу пришлось уже далеко от Арзамаса — в Архангельске, куда он, Аркадий Петрович, приезжает к жене и где недавно родился сын Тимур.

«Аркадий Петрович…» Все чаще величают его по имени и отчеству. И писателем уже именуют, но Аркадием Петровичем звать, пожалуй, еще рановато, да и писателем тоже. Ему ведь всего двадцать четыре года — годы не большие. Да и не маленькие! Он уже сам отец, и это очень хорошо: сын родился крепкий, здоровый, и назвали его Тимуром.

Имя сыну придумали не сразу. А нужно было торопиться: тогда шла Всесоюзная перепись населения. А число жителей города Архангельска 8 декабря 1926 года как раз и увеличилось на одного гражданина — сына Гайдара. Какое же ему дать имя? И не простое, поскольку у новорожденного фамилия монгольская. Заглянули в энциклопедию, в словари, где говорилось о Монголии, перебрали десятки восточных имен и названий: темир-комуз — музыкальный инструмент, Темир-Тау — поселок.

Остановились на Темире. Отца дома не было, запросили по телеграфу… Аркадий согласился: только пусть его сын будет не Темир, а Тимур.

Так появилось новое имя — Тимур, которому будет суждено в будущем стать литературным героем гайдаровской книги. Но до этого еще далеко. И многое еще переменится в судьбе Аркадия, да и не только в его судьбе…

…А в свои списки переписчики внесли сведения о новом гражданине города Архангельска, которому стукнул один день: «Тимур Аркадьевич Гайдар, холост, беспартийный, профессии не имеет, находится на иждивении матери».

В Архангельске Гайдар работает в газете «Правда Севера» фельетонистом. Ему поставлено условие: десять фельетонов в месяц. А доставались они не так уж легко, как думали некоторые. Днем — работа в редакции, вечером и ночью — над новой повестью. Четырнадцать страниц за ночь — такова его норма.

Каждое утро Гайдар появлялся в редакции с неизменным приветствием:

Я пришел к тебе с приветом,

Рассказать, что солнце встало,

Что оно веселым светом

По листам затрепетало…

Мало кто знал, что Аркадий, такой веселый, бодрый, неунывающий, провел еще одну бессонную ночь над рукописью.

В редакции Гайдара любили. Те, что постарше, — за веселый нрав и редкостную доброту, а молодые газетчики — конечно, и за необыкновенную биографию.

Когда Гайдар уезжал в дальнюю командировку, газетчики о нем скучали. Скучал и сын Тимур. О нем Аркадий Петрович никогда не забывал, писал ему письма и даже телеграммы, ну, например, такие: «Тимур Гайдар — кругом пожар, в окно не лазь, не безобразь».

Гайдар то уезжал к рыбакам на море, ночуя в старых низеньких рыбацких избушках, то надолго отправлялся в синие дремучие леса — в дальние деревушки возле устья извилистой речки Мудьюги, где крестьяне создавали колхоз. Ничего не поделаешь, такая уж беспокойная работа у корреспондента.

Однажды на «летучке» — так назывались короткие совещания газетчиков — говорили о том, что на архангельских лесобиржах мало кадровых рабочих. Придет человек, потом бросает работу, а в чем причина — неизвестно. Надо бы съездить и разобраться.

На другой день редактор решил командировать на лесобиржи Гайдара: уж он-то напишет как надо!

Редактор послал за Гайдаром, но его в редакции не оказалось. Не пришел он в редакцию ни завтра, ни послезавтра.

Несколько дней о Гайдаре не было никаких известий. Уж не случилось ли что?

На четвертый день в редакцию принесли записку, в которой сообщалось, что Гайдар жив-здоров, что уехал он в командировку и что через несколько дней вернется.

«Какая командировка? — удивлялся редактор. — Кто его посылал? Странный все-таки человек этот Гайдар!»

В редакции пожали плечами, поохали, но беспокоиться все-таки перестали: ведь жив человек!

Через несколько дней Гайдар вернулся в редакцию. Его было трудно узнать: старая, видавшая виды одежда грузчика, стоптанные кирзовые сапоги и помятый картуз.

Оказывается, сразу после «летучки» Гайдар пошел на базар и купил старую одежду. Там он встретился с грузчиками и вместе с ними отправился на сплавные работы в одну из многочисленных, разбросанных вдоль реки Двины лесобирж. Гайдар нанялся на работу плотогоном, конечно, скрыв, что он корреспондент «Правды Севера».

— А как же иначе? Ведь если бы я приехал как корреспондент, — рассказывал друзьям Гайдар, — и предъявил официальное удостоверение, я бы не смог и сотой доли узнать того, чего хотел. А я работал грузчиком, ел, пил, спал вместе со всеми, был не чужаком, а своим человеком, и вот материал готов…

Редактор, конечно, вызвал Гайдара и похвалил за статьи.

— А вы знаете, — говорил Аркадий редактору, — что такое залом, когда река кипит, гудит забитыми бревнами, и как в этом кипении затора нужно найти то единственное бревно, которое, воткнувшись в дно, затормозило сплав. Это трудно, это рискованно, нужно обладать знаниями, опытом, смелостью. И у нас есть такие люди, у нас есть замечательные люди.

«Военная хитрость» удалась: очерк о сплавщиках получился на славу. Редактор и Гайдар были очень довольны. Не радовались лишь руководители архангельских лесобирж, им-то уж досталось как следует. После выступления газеты краевые организации сумели разобраться, почему уходят с работы грузчики и сплавщики, и навели порядок.

В командировках с Гайдаром часто случались интересные истории, забавные случаи. «Везет же Гайдару, — завидовали некоторые, — всегда с ним случается что-то необыкновенное!»

Однажды кто-то из друзей в шутку сказал Гайдару, что если он даже когда-нибудь «испишется», то все-таки одну книгу он еще может написать — о своей жизни.

На это Гайдар возразил:

— Я и так все время об этом пишу.

Героем новой повести, которую Аркадий Петрович писал в Архангельске, стал мальчуган Борис Гориков. Борис живет в Арзамасе, учится в реальном, с нетерпением ждет писем от отца с германского фронта.

Борис очень огорчен тем, что в тихом и сонном городке Арзамасе, похожем на монастырь, никаких чудес не происходит и ничего интересного нет. А потом, потом начинается Февральская революция, приходит Великий Октябрь, начинается гражданская война. И все эти события захватывают арзамасского мальчугана. Борис Гориков постепенно, шаг за шагом превращается в настоящего борца за дело революции.

Повесть Гайдар сначала назвал «Маузер», потом «Обыкновенная биография», а вышла она под названием «Школа».

Друзья спрашивали: уж не сам ли Аркадий — герой повести «Школа», ведь его настоящая фамилия — Голиков — так похожа на фамилию главного героя Горикова. Да и вообще, по рассказам, очень много там похожего на жизнь Гайдара, его друзей, учителей реального. Ведь есть же в книге и учитель Галка, и купец Бебешин, и мать у Бориса, как и у него, Аркадия, — фельдшерица.

Что он, Аркадий, мог ответить? Конечно, Борис такой же. Такой же, но это совсем не он. Жизнь Горикова похожа на его жизнь, но это не точная копия.

Когда повесть «Школа» вышла в свет, она доставила Гайдару немало радостей: его хвалили в газетах, в журналах, друзья и товарищи поздравляли с большим успехом.

«Школу» Гайдар закончил уже в Москве, куда переехал сначала один и куда потом вызвал жену и сына.

Тимур подрос. Аркадий купил сыну черкеску с газырями, кубанку и сапожки, а на пояс — деревянный кинжал. Настоящим джигитом стал Тимур Гайдар! Он уже играл в «казаки-разбойники» и не кормил больше, как в Архангельске, игрушечного коня пирогом с вареньем.

На лето семейство Гайдаров переехало под Москву в поселок Кунцево. Маленькому Тимуру иногда становилось очень обидно, что его отец все время сидит над какими-то тетрадками и все что-то пишет. Пишет и улыбается, потом хмурится, снова улыбается и вдруг зачеркивает, рвет бумагу и опять начинает заново.

Гайдар работал над продолжением «Школы». Но что-то, видать, туго подвигалось у него дело, если он был таким скучным и невеселым и все чаще выходил на крылечко, и, собрав ребятишек, рассказывал про гражданскую войну, про бои и походы и про банду Антонова, которую надо было красноармейцам во что бы то ни стало разбить.

Маленькому Тимуру в этих рассказах не все было понятно, но ребята, что постарше, слушали его отца с таким вниманием и так благоговейно смотрели ему прямо в рот, что забывали про все на свете, даже про своих матерей, которые уже не раз и не два звали их обедать.

Повесть у Гайдара писалась с трудом, и он все чаще подумывал об отъезде. На этот раз он решил махнуть в дальние южные страны — в Крым.

Артек — так называлась та счастливая страна, куда Гайдар вез своего сына.

По дороге от Симферополя к Артеку автобус сломался, и тогда побрели они через перевал пешком. Прошли километр, потом другой — тяжело. Тимуренку, конечно, легче: то на плече папкином едешь, то опять пешком. Но вот Тимур начал похныкивать, это когда не на плече, а пешком. Тогда выручила песня. Папка запел:

Заводы, вставайте!

Шеренги смыкайте!

На битву шагайте, шагайте, шагайте.

И еще пели другие походные песни. И маленький Тимур шагал и даже подпевал. А идти еще далеко, но с песней все же легче.

Всю дорогу пел отец, а когда вдали показались огни пионерского лагеря, сказал:

— Ну вот, Тимуренок-Гайдаренок. Ты, если хныкать захочется, всегда запевай песню. И самому веселее, и людям приятнее.

Пришли они в Артек ночью. Стоял знойный июль, и даже ночная прохлада не могла поглотить жар, который шел от каменных гор, гранитных скал. Шли пешком по берегу моря, и Тимур спрашивал, показывая на тихое спящее море, которому не было видно ни конца ни края.

— Пап, а другого берега у моря нет?

Гайдар глядел, как тихо плескались волны у прибрежных камней, и ему не хотелось нарушать сказочные сны, которые навевала черноморская волшебная ночь. Он со вздохом отвечал:

— Нет, Тимур! Нет у моря другого берега!

Так они подошли к Артеку. Вот он наконец, лагерь у самого синего моря. Чуть вдали на возвышении белеет домик. Здесь, говорят, в давние-давние годы доживала дни своей бурной жизни графиня де Ламот, та самая, о которой когда-то писал Дюма.

Тимура определили вместе со всеми пионерами. Он был уверен, что папа, который все может, записал его в пионеры. Тимур спал в общей палате, как и все, становился на линейку и вообще вел себя как образцовый пионер. Артековцы его любили: во-первых, маленький Тимур — сын самого Гайдара; во-вторых, Тимур так мал и так забавен, что не любить его просто нельзя.

Хорошо в Артеке! Солнце греет, куда там греет — печет, на градуснике — выше тридцати. Вверху горы, кругом зелень, парки, внизу — тихое синее море, ленивое, разомлевшее от духоты. Красота.

Аркадий не раз ловил себя на том, что он невольно наблюдает за жизнью пионеров и их воспитателей.

Вот костер у вожатых. Ребята декламировали: «Красное знамя — знамя свободы, равенства, братства, любви». А то, что красное знамя — знамя диктатуры пролетариата, так это устроителям костра невдомек.

Записал эти и некоторые соображения в свой дневник. Пригодятся. Старая привычка газетчика — записывать впечатления, которые вроде бы и не нужны пока для новой книги.

Спасаясь от жары под ветвями болотного кипариса, сидели пионеры. Увидев Гайдара, они замахали руками, приглашая к себе.

— Как живете, народ?

— Хорошо. Даже лучше, чем хорошо.

Гайдар поглядел на ноги: мальчики и девочки обуты в сандалии и белые носочки, нахмурился.

— Вот смотрю я на вас, народ вы хороший, все будто здоровые люди, а ходить по земле не умеете.

— Умеем! — возразили ребята.

— Как же умеете, если ноги у вас завернуты в вату? А по земле и босиком придется бегать. А ваша армия будто в госпитале.

— Не разрешают доктора босиком-то, — сказал веснушчатый пионер. — Говорят, ноги наколете, пораните.

— А начальство как думает? — повернулся Гайдар к подошедшему начальнику лагеря. — Как оно солдат думает готовить? Можно им без сандалий бегать?

— Им лучше знать, Аркадий Петрович. Если не боятся, думаю, можно, — ответил начальник.

— А чего бояться? Ногу поцарапают — йодом смажете. Найдется такое снадобье? А пионеры — народ храбрый, что им царапины. Ведь верно, ребята?

— Верно, Аркадий Петрович. Даже очень верно, — закричали пионеры.

— Тогда все в порядке. Вон и начальник говорит, что йоду у него сколько угодно.

С того времени пионеры стали ходить разутыми, конечно, когда не холодно.

Аркадий любил бродить по парку и наблюдать за ребятами, когда они свободно проводили время без старших.

Однажды он шел по дорожке парка Виннера. В беседке, переоборудованной из часовни, группа пионеров о чем-то спорила. Гайдар на цыпочках подошел к беседке и встал так, чтобы ребята не могли его видеть.

— Это, может быть, на самом деле было?!

— Фантазия, — отвечал другой голос.

Когда страсти ребят разгорелись и спорщики стали громко шуметь, Гайдар вышел из укрытия и спокойно спросил:

— Вы чего не поделили, ребята, может, я помогу вам?

— Это Вовка говорит, что невидимка был, а я ему объясняю — фантазия… это писатель выдумал, — пояснил паренек с живыми глазами.