В. М. ЧЕРНОВ из книги «КОНСТРУКТИВНЫЙ СОЦИАЛИЗМ»

В. М. ЧЕРНОВ

из книги

«КОНСТРУКТИВНЫЙ СОЦИАЛИЗМ»

Со свойственной ему (Ленину. Ред.) грубоватой прямотой и откровенностью он в кругу своих не только признавался: «Мы наглупили достаточно в период Смольного и около Смольного» — в демагогический период разнуздывания стихии и подбивания ее все делать «снизу»; он даже заявлял о полном отсутствии у него сомнений, что и впредь будет не лучше: «Несомненно, что мы сделали и еще сделаем огромное количество глупостей. Никто не может судить об этом лучше и видеть это нагляднее, чем я»…

Но перед внешним миром он оправдывает все. Он говорит, например: «…роль лакеев буржуазии играли… меньшевики, эсеры, Каутский и К°, когда они ставили нам в вину… «военный коммунизм». Его надо поставить нам в заслугу». То же и с государственным капитализмом. «…Иначе, как через это, не достигнутое еще нами, «преддверие», в дверь социализма не войдешь…» То, что «промежду себя» можно признать ошибкой и даже глупостью, для «посторонних» объявляется «естественной и неизбежной фазой развития». А худшие последствия ошибок можно с легким сердцем отнести за счет совершенно посторонних условий. Так сделал Ленин по отношению к «бюрократическому вырождению» Советской власти.

«Возьмите вопрос о бюрократизме и взгляните на него с экономической стороны. 5 мая 1918 года бюрократизм в поле нашего зрения не стоит. Через полгода после Октябрьской революции, после того, как мы разбили старый бюрократический аппарат сверху донизу, мы еще не ощущаем этого зла. Проходит еще год. На VIII съезде… мы говорим… о «частичном возрождении бюрократизма внутри советского строя». Прошло еще два года. Весной 1921 года… мы видим это зло еще яснее, еще отчетливее, еще грознее перед собой. Каковы экономические корни бюрократизма?.. У нас… корень бюрократизма: раздробленность, распыленность мелкого производителя, его нищета, некультурность, бездорожье, неграмотность… В громадной степени это — результат гражданской войны. Когда нас блокировали, осадили со всех сторон… Бюрократизм, как наследие «осады», как надстройка над распыленностью и придавленностью мелкого производителя, обнаружил себя вполне».

Из всего этого образцово-наивного рассуждения очевидно, что Ленин до конца «слона-то и не приметил». Не приметил того, что бюрократизм эмбрионально содержался уже в самой ленинской идее о социализме, как возглавленной большевистскою диктатурою системе государственно-капиталистических монополий; что бюрократизм был исторически производной от примитивной казенщины большевистской концепции социализма.

Как известно, Ленин не прочь был повсюду (даже в применении к аграрной области) из демагогического расчета подхватить популярный лозунг социализации. Нетрудно видеть, что на деле на социализацию у него нет нигде и намека. Под нею все время кроется «советизация» или советская бюрократизация. Все ее вопиющие недостатки, понятные и легко предвидимые теоретически, русский большевизм наглядно показал на практике…

Военным коммунизмом большевизм совершает свое собственное reductio ad absurdum (приведение к нелепости. Ред.), логически доходит до полной и очевидной нелепости. И все же за него долго и упорно держались. И когда необходимость заставила наконец пойти на его ликвидацию, приняться за социально-политическое «путешествие по ретур-билету», с военным коммунизмом все же расставались нехотя, проклиная компромиссы с жизнью, разрушающие «стройную систему».

Ленину, обосновавшему введение военного, социализма, пришлось обосновывать его отмену. И вот сначала он неожиданно открыл, что «та стройная система, которая создавалась, она диктовалась потребностями, соображениями и условиями военными, а не экономическими… Другого выхода не было»; может быть, в применении «ошибки были, был целый ряд преувеличений», но «в основе эта политика была правильна». Но, настаивает Ленин, правильна лишь в особых, преходящих исторических обстоятельствах. Военный социализм — не решение социальной проблемы, даже не путь к социализму, а просто отклик на особую политическую ситуацию, и в этом смысле по отношению к программе большевизма нечто случайное и побочное. Иными словами, между строк Ленин объявляет, что возведение Троцким военного коммунизма в принцип, в систему было ошибкой. Так сложилось, что пришлось на него пойти; но «это не означало стройной экономической системы. Это была мера, вызванная условиями не экономическими, а предписанная нам в значительной степени условиями военными». Несколько позднее Ленин пошел в этих полупризнаниях на один шаг дальше. «Военный коммунизм» был вынужден войной и разорением. Он не был и не мог быть отвечающей хозяйственным задачам пролетариата политикой (курсив В. М. Чернова. — Ред.). Он был временной мерой». Политикой, соответствующей хозяйственным задачам пролетариата, было бы установление «правильного социалистического продуктообмена» с деревней; если бы оно было возможно, не было бы надобности в военном коммунизме. К сожалению, оно было невозможно, а потому все-таки «роль лакеев буржуазии играли… меньшевики, эсеры, Каутский и К°, когда они ставили нам в вину этот «военный коммунизм». Его надо поставить нам в заслугу». Отступление происходит как будто «в порядке», должным образом замаскированное. Некоторое время Ленин еще продолжает твердить: «Мы должны были не остановиться перед «военным коммунизмом», не испугаться самой отчаянной крайности»; но он уже почти целиком воспринимает всю критику, все изобличение изнанки этой «стройной системы». «Но то, что было условием победы в блокированной стране, в осажденной крепости, — говорит он, подхватывая самую терминологию противников, — обнаружило свою отрицательную сторону…» К весне 1921 г. опыт показал, что «запереть» всякий оборот в осажденной крепости можно и должно; при особом героизме масс это можно перенести три года». Но зато «после этого разорение мелкого производителя еще усилилось, восстановление крупной промышленности еще оттянулось, отсрочилось» (курсив В. М. Чернова. — Ред.).

После такого признания дальше упорствовать на полном оправдании военного коммунизма было невозможно. Это могло бы сойти для какого-нибудь Бухарина, но не для Ленина. Трудно сказать, было ли для последнего это временное «полупризнание ошибки» переходной стадией, психологически облегчившей ему самому переход к позднейшему, уже более откровенному и полному сознанию, что пойти на военный коммунизм значило зарваться и не рассчитать ни средств, ни возможностей, ни сил; или же это просто был педагогический прием, рассчитанный на такое облегчение только для «малых сих», для слепо идущих за ним приверженцев. Впрочем, это имеет лишь историко-литературный интерес. Достаточно установить одно: осенью 1921 г. Ленин уже отдал себе полный отчет в крахе, в несостоятельности военного коммунизма, в ошибочности этого шага; он даже как будто сам был в недоумении: как это «такое» могло с большевизмом «попритчиться»?

На втором всероссийском съезде политпросветов Ленин сделал ряд очень откровенных признаний. «…Наша предыдущая экономическая политика, если нельзя сказать: рассчитывала (мы в той обстановке вообще рассчитывали мало), то до известной степени предполагала… непосредственный переход старой русской экономики к государственному производству и распределению на коммунистических началах». А между тем в самом начале пути «о наших задачах экономического строительства мы говорили тогда гораздо осторожнее и осмотрительнее, чем поступали во вторую половину 1918 года и в течение всего 1919 и… 1920 годов». Когда же «мы» были правее? Ленин твердо выговаривает: «Вначале». Таким образом, оказывается, что большевизм совершил грех против себя самого. «Отчасти под влиянием нахлынувших на нас военных задач и того, казалось бы, отчаянного положения, в котором находилась тогда республика… под влиянием этих обстоятельств н ряда других, мы сделали ту ошибку, что решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению… Это, к сожалению, факт. Я говорю: к сожалению, потому что не весьма длинный опыт привел нас к убеждению в ошибочности этого построения, противоречащего тому, что мы раньше писали о переходе от капитализма к социализму». Все, раньше заученное, писанное и переписанное, — все это «в горячке гражданской войны» было нами «вроде того, что забыто». Результат неутешителен:

«На экономическом фронте, с попыткой перехода к коммунизму, мы к весне 1921 г. потерпели поражение более серьезное, чем какое бы то ни было поражение, нанесенное нам Колчаком, Деникиным или Пилсудским…» Это поражение было нанесено не людьми, а безличной логикой жизни, на которую апеллировать некуда: «…наша хозяйственная политика… Мешала подъему производительных сил и оказалась основной причиной глубокого экономического и политического кризиса…» И про вынужденный отказ от военного коммунизма «нельзя сказать, что это отступление… в полном порядке, на заранее приготовленные позиции»; нет, порою… оно было «в весьма достаточном и даже чрезмерном беспорядке».

Ленин, конечно, был прав. Беда заключалась не в отдельных «ошибках» или «преувеличениях» при проведении правильной в основе политики; ошибкой была сама эта политика.

Чернов В. Я. Конструктивный социализм. Прага. 1S25 Т. 1. С. 288–297, 395–399