ДВАЖДЫ ЗАМЕРЗАВШИЙ

ДВАЖДЫ ЗАМЕРЗАВШИЙ

Дважды в жизни я чуть не замёрз, и только счастливая судьба (а может, Бог) спасли меня от смерти или увечья. Случаи эти были давно, но помню их во всех подробностях, как будто это было вчера. Вероятно, потому, что нервное потрясение от них было нешуточным.

Школа-десятилетка в городе Вельске, где я учился, находилась в шестидесяти километрах от моей деревни. Примерно раз в месяц за период зимней учебы я наведывался домой: подкормиться у матери и запастись провизией на очередной срок моего пребывания в юроде. Худо-бедно, но и в эти голодные годы у матери находилось что дать для пропитания сыну. Впрочем, даже сухая картошка, грибы и вареная репа были деликатесом в ту пору. Особенно на отшибе от родного дома. Помнится, на сей счет была даже частушка:

На чужой-то, на сторонке

холод, голод и тоска;

Утром встанешь, есть охота,

хлеба нету ни куска.

Да и просто так побывать в родном доме всегда хотелось. К тому же приятели в деревне, с ними всегда тянуло пообщаться. Время для побывки дома было всегда ограничено, школьные занятия нельзя было пропускать. Меня взяли в Вельскую школу из соседнего района в порядке исключения. В нашем районе была своя десятилетка и положено было учиться в ней. Но одна наша родственница, эвакуированная в Вельск с Украины и имевшая в городе связи, решила, что мне надо учиться именно в Вельске, поскольку там грамотнее учителя. Как она договорилась с дирекцией школы, я не знал, но меня приняли. И предупредили, чтобы учился хорошо, иначе пообещали изгнать.

Домой я направлял свои стопы, когда предстояли праздники или каникулы, обычно сразу после занятий. Быстренько собирался и первые километры от города буквально бежал, стараясь скорее добраться до дому. Путь, однако, был неблизкий. Лишь к полуночи я добирался до домика Иларьи в деревне Берег и там несколько часов спал. Но иногда, если оставались силы, попив чайку, спешил дальше.

От Берега до Морозова около двадцати километров, и дорога почти вся лесом. В ночное время обычно никого на дороге не встретишь. И вот бредешь, бредешь один и спать хочется жутко. Особенно ближе к восходу солнца. Ну, неудержимо тянет на сон! Идешь — засыпаешь на ходу, успеваешь даже увидеть какой-то сон, спотыкаешься, падаешь и просыпаешься. Но сон не отходит, снова засыпаешь и в очередной раз падаешь.

Таким вот образом я двигался к дому однажды в марте месяце. Погода стояла сравнительно тёплая, мороз не более десяти градусов. На ходу согрелся, ватничек нараспашку, казалось, теплынь кругом. И сон гнёт и гнёт к земле. В голове крутится: только прилечь бы, вздремнуть минут пятнадцать, и сонная одолень пройдет. И вот однажды я не удержался и прилег около придорожного кустика — чуток вздремнуть и дать отдохнуть ногам. Хотя и знал, что нельзя ложиться в снег отдыхать, не раз об этом предупреждали взрослые.

Забылся я сразу. Даже не то слово — забылся; я заснул мертвым сном! И спал долго, вероятно, не менее полутора часов. Проснулся от санного скрипа. Какой-то добрый человек ехал спозаранку в сторону Морозова, скрип полозьев меня разбудил. Долго потом благодарил я его в душе, хоть и не удалось мне узнать, кто это был.

Промёрз я зверски. Пальцы рук и ног не чувствовали, тело как будто одеревенело. С трудом я поднялся на ноги и пошел. Потом побежал, пытаясь догнать лошадь. Догнать её не смог, мужик меня не заметил и не остановился. Но на бегу я разогрелся и понял, что чудом избежал вечного забвения. Еще бы минут двадцать, как мне потом объяснил врач, и... поминай, как звали. А так я приморозил лишь пальцы на ногах, с которых потом слезли ногти, да кончики пальцев на руках.

С тех пор я четко осознал, что самый страшный мороз не сорок-пятьдесят градусов, при котором люди обычно берегутся, а тот, который всего лишь чуть ниже нуля. Сколько раз приходилось слышать потом, что уставшие или сильно выпившие люди замерзали именно при такой не очень низкой температуре. Или даже при плюсовой температуре, близкой к нулю.

Второй раз я чуть было не замёрз в те же школьные годы, но уже не по своей глупости, а из-за черствости людской.

На зимние каникулы в 47-м году я отправился к тетке, родной сестре моей матери, жившей в местечке по реке Кокшеньга. Опять же с целью подкормиться, тем более, что тётка жила в более хлебных местах. И у нее водились даже настоящие мучные пироги — житники. Правильная есть пословица: голод— не тётка. Тем более тётка, племянника любившая и всегда готовая его накормить досыта.

К тётке надо было добираться через станцию Костылево железной дороги Конаша—Котлас. До станции, конечно, зайцем, а дальше — пешочком по лесной дороге, всего лишь каких-то тридцать километров. Считай, в два раза путь короче, чем до родного дома.

Поезд на станцию Костылево приходил поздно вечером, переспать на станции было негде и приходилось топать в ночь. Оно бы и ничего, но зима в том году была очень холодная: на улице мороз был под сорок градусов. Идти при таком морозе трудно, особенно по полям, где гуляет ветер и дорогу заметает снег.

Одежонка на мне была не слишком тёплая, не рассчитанная на такую температуру. Поэтому промёрз я за первые часы пути основательно. И ноги мёрзли даже при ходьбе; то ли не были подшиты валенки, то ли не были надеты шерстяные носки.

Где-то на средине пути была деревенька, в которой я рассчитывал согреться, а если пустят, то и переночевать. Стучаться с просьбой о ночлеге я начал с первого дома, в котором ещё горел свет. Но женским голосом мне было заявлено, что на ночлег они не пускают, дверь так и не открылась. Во втором доме не откликнулись даже на настойчивый стук. В третьем доме пообещали слупить на меня собаку, злобный лай которой не обещал ничего хорошего (собаку в такой мороз держали в доме, а пустить на обогрев подростка жалости не хватило). Так я простучал все двенадцать или тринадцать домов, но дверь мне не открыли нигде. С таким бессердечием я встретился впервые. Обычно в деревнях по Пежме, когда сильные морозы, в ночлеге школьникам не отказывали.

У каждого дома приходилось топтаться минут по десять, пока тебе дадут от ворот поворот. А мороз не считается с тем, что ты плохо одет и обут, да еще для согрева не двигаешься. Потоптавшись у последнего дома и получив очередной отказ, я растерялся. Я уже плохо соображал и не знал, что делать дальше. Идти по- новой, стучаться во все дома я уже не решился. Да и боялся, что замерзну около какого-нибудь крыльца. Руки закоченели, пальцы на ногах потеряли чувствительность, дрожь пробирала тело, словом, кранты!

И тут чувство самосохранения подсказало мне единственное, по-видимому, правильное решение — бежать. Не идти неспешным шагом, а именно бежать. Из последних сил я потрусил дальше по дороге. Около деревни на целый километр простирались открытые поля, где дорогу частично замело снегом. Бежать было трудно, ноги вязли в снегу, дыхание перехватывало, но я бежал. Падал, поднимался и снова бежал. Вконец обессиленный, я достиг леса, где не было пронизывающего ветра, и дорога не была заметена. И что удивительно, я согрелся. Хотя пальцы на ногах и не чувствовали, а на руках ныли от боли, но я уже понимал, что спасен. Можно было дальше идти нескорым шагом, экономя силы.

Под утро я добрёл до тётки, получил изрядную порцию аханий, слез и упреков, что я в такой мороз попёрся от станции один. Да еще в ночь, когда никого на дороге нет. Ноги я долго отмачивал в тёплой воде, но совсем не отогрел; на кончиках пальцев кожа всё-таки потом слезла, и ноги долго болели.

Многие годы я мстительно хотел ту деревню сжечь. Правда, более в тех местах я не бывал и не мог бы, даже при желании, осуществить своего замысла. Но и до сих пор закипает кровь, когда я вспоминаю ту безжалостную ночь. Деревня же была Богом наказана: она исчезла с лица земли, как и многие другие деревни на Руси. Но почему Бог наказал и те деревни, где жители были более гостеприимными, только он один ведает.