Песни геофизиков пятидесятых годов
Песни геофизиков пятидесятых годов
Трудно сказать точно когда, но песенная болезнь как-то незаметно перекинулась на буйную ватагу геофизиков, перекочевавшую в Амакинку из Восточной экспедиции Западного геофизического треста. Это была сплоченная «банда» молодых и старых специалистов, главным образом ленинградцев, которых судьба и собственный авантюрный характер собрали под предводительством Петра Николаевича Меньшикова в нюрбинских хотонах в 1955—1956 годах. Было их до полусотни, они были полны сил, энергии, задора и дружны между собой. Праздники и дни рождения справлялись почти еженедельно, при большом стечении гостей, и непременно в сопровождении стихов и песен.
Песни пелись часами, а иногда и ночами — до утра. Репертуар был пестрый и удивительный. Следом за торжественной «Ленинградской застольной» могли запеть «Фай-дули-фай», сразу за серьезной «Песней о нормандских летчиках» можно было услышать «Сюзанну», «Ну-ка, Машка, эх, она каналья!» или «Кузнечик, который коленками назад».
Такую что ли «всеядность» к любой песенной продукции, наверное, трудно понять строгим ценителям музыки, но объяснить ее можно. Почти все тогда были молодыми, общительными, песни буквально так и рвались из груди. А перечень песен, поставляемых штатными композиторами и рекламируемый с экрана кино, был не в пример беднее, чем уже, к примеру, в восьмидесятые годы. Магнитофонная эра еще не наступила.
Битлов, бардов, «Голубых огоньков», конкурсов эстрадных песен не было и в помине. Вот почему пелось все, что случайно попадалось кому-нибудь из амакинских песенников. Конечно, хорошие песни из кинофильмов тут же подхватывались. Например, сразу была взята на вооружение отличная песня из кинофильма «Земля Санникова»:
Призрачно все в этом мире бушующем.
Есть только миг, за него и держись.
Есть только миг между прошлым и будущим,
Именно он называется жизнь.
Точно так же сразу была принята «Надежда», пришедшая в Нюрбу то ли с экрана кино, то ли по радиосети:
Надежда — мой компас земной,
А удача — награда за смелость.
А песни — довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось...
В основном же песни привозились из поездок на «дикий запад». Скажем, побывал кто-то из поющих амакинцев в Москве, слышишь, вскоре после его возвращения уже ходит по Нюрбе новая песня. Так появилась, к примеру, «Чува»:
Ой, ты чува, моя чува, тебя люблю я,
За твои трудодни — дай поцелую...
Или «Охотный ряд»:
Сюда приходят девушки весной,
Надев свой самый праздничный наряд.
Их не пугает Карла Маркса борода.
Охотный ряд, Охотный ряд!..
Или как сатирический отклик на лозунги тех оптимистических лет «Чтобы жизнь была легка»:
Друзья, вперед! — догоним США
По производству мяса, молока,
А после перегоним США
По потребленью вин и табака!
Нас ждет молочная река и мясные берега,
Избыток потребления на душу населения.
Привозились песни из курортных мест — из Крыма, с Кавказа. Одно время, например, с удовольствием распевалась «Голубая пижама»:
Снаряженье мое — туфли-лак и панама.
Изумляет Сухум мой туристский костюм —
голубая пижама!
Часто слышалась шуточная, студенческая или туристическая песня про Анапу:
Поеду я в город Анапу,
куплю себе черную шляпу
И буду сидеть на песке
в своей непонятной тоске...
Как-то появилась в Нюрбе песня-пародия, сочиненная на стихи известного в те годы поэта, в которых он возмущался безнравственностью молодежи в курортных местах. Стихи его почти дословно цитировались в пародийной песне:
Среди залива Коктебеля лежит роскошная земля —
природа, бля, природа, бля, природа!
Но портят эту красоту сюда наехавшие
тунеядцы, бля, моральные уроды!
Вид у девчонки очень гол, куда же смотрит комсомол
и школа, бля, и школа, бля, и школа?
И все остальное в том же духе. Кончалась песня куплетами:
И если скажут, что статью я для рубля писал свою,
не верьте, бля, не верьте, бля, не верьте!
Статью писал не для рубля, а потому,
что был я, бля, и есть я, бля, и буду, бля, до смерти!
Часто в компаниях исполнялись песни про Одессу. Или, как говорят одесситы, «за Одессу». Почему была такая тяга именно к песням об Одессе, непонятно. Одесситов среди амакинских геологов и геофизиков не было, если не считать приехавшего позднее начальника экспедиции М. А. Чумака. Но и тот был скорее не любителем, а разве что героем сочиненных амакинцами песнопений, или, если точнее, жертвой последних.
С великим удовольствием мужчинами распевалась одна из одесских песен:
Я с детства был испорченный ребенок,
На папу и на маму не похож;
Я женщин обожал еще с пеленок...
Эх, Жора, подержи мой макинтош!
Но коренной песней про Одессу была, пожалуй, известная «Поэма за Одессу», в которой перечислялись чуть ли не все знаменитости, побывавшие в этом городе:
За Бальзака не надо говорить —
В Одессе он набрался вдохновенья.
А Сашка Пушкин тем и знаменит,
Что вспомнил тут он чудное мгновенье.
Я за Одессу вам веду рассказ:
Бывают сцены здесь и с матом, и без мата,
Но если вам в Одессе выбьют глаз,
То этот глаз уставит вам Филатов.
В конце поэмы выражалась твердая уверенность, что Одесса когда-нибудь станет центром мира:
Одесса-мама радует мой глаз,
И об нее вздыхает наша лира.
И верю я, что недалек тот час,
Когда Одесса станет центром мира.
Очень популярной из одесского цикла была и бесподобно солируемая Юрой Усовым песня о «Вышибале Алехе»:
В губернский розыск поступила телеграмма,
Что наступил критический момент:
Одесса-мама переполнена ворами,
И заедает темный элемент.
Алеха шпарит на баяне,
Гремит посудою шалман.
В дыму в табачном, как в тумане,
Плясал одесский уркаган!
Но, пожалуй, первое место по частоте исполнения занимала фривольная «На Дерибасовской открылася пивная». Сочинение, по-видимому, нэповских времен. Несмотря на пикантное содержание, а может быть, именно поэтому, песня была очень популярной у амакинских холостяков — любителей красивой жизни:
На Дерибасовской открылася пивная,
Там собиралася компания блатная:
Там были девочки Маруся, Роза, Рая
И ихний спутник Васька-шмаровоз.
Конечно, скромные семейные товарищи воздерживались от участия в таких песнопениях, предпочитая морально выдержанные песни про ту же Одессу. Такие, к примеру, как «В тумане скрылась милая Одесса», «Одесский порт в ночи простер», или утесовскую «Одесса — мой солнечный город». В крайнем случае выбирали нейтральные куплеты:
Мне здесь знакомо каждое окно,
И девушки — хорошие такие;
Одесса, мне не пить твое вино
И не утюжить клешем мостовые!
У каждого из геофизиков были свои любимые песни, каждый солировал и не заставлял себя упрашивать, когда приходила его очередь запевать:
Андрей Орлов — «Если не попал в аспирантуру», «Сурово плещет Баренцово море»; Евгений Саврасов — «Фай-дули-фай», «Мы идем по Африке»; Майя Орлова — «Когда запас бензина маловат», «Электричество»; Юра Усов — «Таганка», «Воркута — Ленинград»; Неля Мурашкина — «Киса-Мурочка», «Дура»:
Я не знал, что ты такая дура,
Как корявый пень твоя фигура,
Морда, как лепешка, а еще немножко,
И в зверинец можно отвести...;
Исаак Березин — «Ночь. Париж. Свет тусклых фонарей»; Виктор Сипаров — «Я в Рио-де-Жанейро приехал на карнавал»; Тамара Кутузова — «Сам я вятский уроженец»; Джемс Саврасов — «Куда ведешь, тропинка милая», «Виновата ли я»; Коля Романов — «Океан шумит угрюмо», «Зашел я в чудный кабачок»; Толя Лебедев — «Дуня-тонкопряха»; Толя Уставщиков — «Ты не плачь, не плачь, моя хорошая», «Что-то мне, товарищи, не сидится дома».
Разумеется, не менее дружно пелись и «бесхозные» песни, в том числе модного тогда Ива Монтана, только что вернувшегося из-за границы Вертинского, вездесущих Бунчикова и Нечаева, Клавдии Шульженко.
Вздрагивала спящая Нюрба, когда среди ночи слышался пронзительный голос Николая Романова, поддерживаемый мощным хором из доброй дюжины глоток:
Хорошо в степи скакать,
Вольным воздухом дышать.
Лучше прерий места в мире не найти,
Вар-вар-вар-вары!
Мы ворвемся ночью в дом
И красотку уведем,
Если парня не захочет полюбить...
Подарком для гостей в день рождения Бориса Викторовича Бабушкина была совершенно неподражаемо исполняемая им старинная русская песня «Цареградские сапожки» под собственный аккомпанемент на гитаре:
Спит курган во мраке ночи,
В долине стелется туман.
Ты приходи ко мне, красотка,
На тот на дальний на курган...
Кто хоть раз слышал эту песню в его исполнении, тот навсегда становился ее рабом. Трудно словами передать то чувство, которое возникало у слушателей, песня просто зачаровывала. Мелодия долго потом звучала в памяти, но воспроизвести ее так, как мог Борис Викторович, не удавалось никому.
Непревзойденным певцом-актером был Станислав Станиславович Кульвец. Песенный багаж его не был обширен. Он знал всего три песни: «Туча», «Приглашен был к тетушке» и «Расскажу я, братцы, как я воевал». Но как он их исполнял! Он не просто пел, он играл песню. Перевоплощался в героев песни и изображал их перед зрителями. Надо было видеть и слышать, как он заканчивал «Тучу»:
В район идет машина,
Водителю смешно...
При этом «крутил баранку» и заразительно смеялся. Как тот самый водитель, который увидел:
Стоят, обнявшись, двое,
А дождь прошел давно.
Как уморительно изображал он финальную сцену из «Тетушки»:
Я проснулся раньше всех... Морда вся украшена:
Фонари навешены, рыло стало страшное.
Весь пиджак изодратый, на нём жир от курицы,
Один сапог на столе, а второй на улице.
В своей третьей песне, переделанной во время войны какими- то танкистами из песни батьки Махно в известной роли Бориса Чиркова, куплеты пелись только самим Кульвецем, а припев подхватывали слушатели:
Башенный с радистом
бинтует раны мне,
А моя машина
догорает в стороне.
Эх, любо, братцы, любо,
любо, братцы, жить,
В танковой бригаде
не приходится тужить!
Расцвет песенного творчества геологов-алмазников совпадает в основном с нюрбинским периодом, когда Амакинская экспедиция, базировалась в пос. Нюрба и был сплоченный геологический коллектив единомышленников. Позднее часть молодых специалистов разъехалась, часть геологов переехала в г. Мирный в Ботуобинскую экспедицию и другие организации. Со временем стали уезжать из Якутии и ветераны. Однако песни продолжали жить, хотя чаще всего, особенно в городских условиях, они стали звучать в небольших компаниях. И лишь при крупных встречах старых друзей, связавших с алмазной геологией многие годы своей жизни, амакинские песни вновь звучат в полную силу.