МЫСЛИ О КАПИТАЛЕ

МЫСЛИ О КАПИТАЛЕ

С начала войны я призадумался над тем, как уберечь от обесценивания тот небольшой капитал, коим тогда обладал. Надо было поместить его в такие реальные ценности, которые в мировой расценке не будут подвержены падению. Отсюда вывод: самое лучшее, что надо сделать, — купить платину. Она не только не упадёт в цене, но может и значительно подняться по отношению к золоту. (До войны стоимость платины равнялась десяти с половиной рублям за золотник, а в конце войны японцы платили семьдесят иен за золотник.) Но этот план пришлось отбросить, ибо незадолго до войны был введён особый закон против спекуляции, предусматривающий реквизицию платины и уголовную ответственность за его нарушение. Этот закон предписывал получать в Горном ведомстве особое разрешение на покупку платины. Ведомство обязывало вести особую книгу, регистрировавшую каждую покупку и продажу, и, таким образом, купивший платину мог перепродать её только лицу, имевшему то же разрешение, что очень стесняло действия.

Золото же было свободно в обращении. При нашем банке был аффинажный завод, и я решил на часть своих сбережений купить золото, благо его можно было заложить в нашем же банке. Оно стоило до войны пять с половиной рублей за золотник. (Интересно, что приблизительно за год до войны Германия на очень небольшую сумму повысила цену на золото в слитках, что оправдывало его почтовую пересылку и ещё давало прибыль против цен нашей казны, и мы начали слать аффинированное золото в Германию.)

Мой годовой заработок в то время был очень большим — не менее шестидесяти тысяч рублей в год, но жил я широко и откладывал мало.

Однако покупка золота тоже была связана с риском, связанным с введением монополии.

Купив около пуда золота и заложив его в банке, я решил, не лучше ли на случай объявления монополии начать скупать прииски. С этой целью я сошёлся с местным небольшим золотопромышленником Владимиром Михайловичем Имшенецким, который только что продал свои платиновые прииски. Эти прииски, идя вдоль Урала на север, были расположены друг от друга приблизительно на шестьдесят вёрст.

Имшенецкий и я решили послать разведочную партию на реки Тошемка и Визжай, свободные от заявок.

Партия привезла пробы платины и золота, и мы сделали около ста заявок на каждые пять вёрст, надеясь в конце войны либо перепродать прииски, либо начать их эксплуатацию.

Вместе с инженером Горяиновым я приобрёл на севере богатые залежи асбеста. Пробные жилы асбеста оказались более мощными, чем на приисках Поклевского-Козелла и Алапаевского округов. Первые прииски потребовали общих затрат в тридцать тысяч рублей. За асбест мне пришлось заплатить пятнадцать тысяч.

Помимо этого, наш консультант Фадеев посоветовал мне купить шведской стали, стоимость которой, по его расчётам, должна была сильно возрасти.

Часть своих капиталов я держал в акциях нашего банка в расчёте пройти в члены правления, для чего нужно было предъявить восемьдесят акций (стоимость одной акции до войны была около тысячи ста рублей при номинале в двести пятьдесят рублей). Помимо этих бумаг, я верил в акции уральских горных заводов, имевших огромные земельные пространства на посессионных правах. Помимо лесных богатств, было и золото, и руды, и платина, и залежи драгоценных камней. К тому же большинство акций этих заводов находилось в иностранных руках, что гарантировало их ценность на случай революции.

Сталь я купил довольно удачно (пуд по сорок рублей) у немецкой фирмы Шмидта и сдал туда же на хранение. «Человек предполагает, а Бог располагает», — говорит русская пословица. Правота поговорки была подтверждена в грозные времена революции.

Все принадлежавшие мне акции декретом Ленина оказались аннулированы, а ко мне от большевиков поступило требование об уплате долга общей суммой около ста тысяч рублей.

К счастью, в Петрограде большевики нашли эти требования неправильными и уплату отменили, но всё состояние моё, помещённое в акции, пропало.

Все прииски тоже были отобраны, и у меня осталось на руках около тридцати фунтов золота, зарытого в уральских лесах, да сталь, хранившаяся у Шмидта на складе.

Шмидт, опасаясь конфискации бриллиантов, золота и серебра, принадлежавших его супруге, надумал их скрыть и, призвав своего служащего, тоже немца, поручил ему зарыть ценности под полом склада. Верный немец тотчас приступил к исполнению задуманного и, заперевшись на складе, приподнял половицу и стал рыть яму. Хозяин дома, где помещался склад, услышав, что кто-то возится в запертом складе, не долго думая отправился в милицию. Та тотчас же нагрянула и застала верного немца на месте преступления.

— Что ты тут делаешь?

Немец, решив не выдавать намерения хозяина, сознался в подкопе с целью грабежа.

— Ага, вор!

И бедный немец очутился в тюрьме.

Шмидт был болен, когда к нему пришла милиция и сообщила о поимке вора.

— Нет, — уверял Шмидт, — он не вор, а послан мною рыть яму, в которой я хотел установить наковальню, чтобы рубить сталь.

Но милиция не верила и виновника не выпускала, пока Шмидт не дал взятку в пять тысяч рублей. Но Шмидта оставили под подозрением, а склад опечатали.

Как ни хлопотал Шмидт об открытии склада, как ни указывал на своё немецкое происхождение, ничего не помогало.

Тогда он решился на крайнюю меру и обратился к своему приятелю, швейцарскому консулу Фишеру, с просьбой купить у него фиктивно на векселя весь склад по описи. Сделка эта была засвидетельствована консулами Англии и Франции. Но большевики по доносу служащей Шмидта, латышки, совершенно справедливо сочли сделку фиктивной и заключили Шмидта в тюрьму. Тогда Фишер отправился в совдеп, настаивая на открытии склада и прося об освобождении будто бы невинно пострадавшего Шмидта. Но совдеп не посмотрел на то, что Фишер являлся консулом, засадив в тюрьму и его.

Впоследствии, при эвакуации Екатеринбурга, весь склад был вывезен большевиками в Пермь, и сталь моя пропала.

«Так мне и надо, рассуждал я, — не спекулируй». Однако чувствовал я себя плохо, ибо к этому времени банки были национализированы и я, оставшись без места, лишился источников к существованию.