ЗЕМСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО

ЗЕМСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО

Шевари был одним из настойчивых претендентов на руку моей дочери. По-видимому, и дочурка ему симпатизировала, но сердце её стал завоевывать Николаевский.

Если бы Шевари приехал недели на две раньше, дочь стала бы его невестой. Мы с женой не очень-то приветствовали это сватовство уже потому, что жених был по рождению хорват, сербский подданный. Мне почему-то казалось, что он был женат ещё до войны и скрывал это от нас. По крайней мере казалось странным, что Шевари всячески отговаривал нас от поездки в Сербию и советовал в крайнем случае ехать в Шанхай.

А политическое положение Владивостока диктовало мысль о необходимости покинуть Приморье. Земское правительство всё левело. Я не был лично знаком ни с председателем управы Медведевым, ни с её членами. В противоположность земским управам Европейской России, большинство которых состояло из поместных дворян, здешнюю управу заполонили разночинцы. Правда, среди лиц, ныне захвативших власть, не было коммунистов.

Медведев числился левым социалистом, а члены управы если не состояли в этой партии, то по убеждениям своим к ней примыкали.

Казалось бы, после разгона коммунистами Всероссийского Учредительного Собрания эсеры должны были стать их ярыми политическими противниками. Но выбор, сделанный Земской управой, показывал, что господа социалисты вошли в полный контакт с коммунистами. Сама управа была пленена советом управляющих ведомствами и никакого влияния не имела. Управляющие ведомствами были подобраны коммунистом Никифоровым из лиц, принадлежащих к его партии.

Чем иначе можно было объяснить и аресты чиновников и офицеров, и неслыханную по зверству кровавую расправу над офицерством на реке Хорь? Офицеров вывезли безоружными на реку, выстроили в шеренгу на железнодорожном мосту, разбивали черепа кувалдами и бросали в воду. Так погибло около семидесяти человек, и лишь один, уклонясь от удара, бросился в реку и, переплыв её, спрятался в камышах и тем спас свою жизнь.

Большевики не остановились перед ещё большими злодеяниями, перещеголявшими кровавую расправу на реке Хорь. До Владивостока дошли слухи о дикой расправе «товарища» Тряпицына и его подруги над всей буржуазией Николаевска-на-Амуре.

Город захватили красные, и вся буржуазия поголовно была вырезана и расстреляна. Говорили, будто и японский гарнизон, несмотря на отчаянное сопротивление, весь перебит. В это как-то плохо верилось, но слухи становились всё более достоверными.

Если всех перебили в Николаевске, то предупреждения Пети Зотова о том, что во Владивостоке готовится варфоломеевская ночь, могли превратиться в действительность.

Вновь страх за жизнь семьи холодил кровь, и в бессонные ночи картины одна ужаснее другой рисовалась в моём воображении.

Четвёртого апреля в одном из учреждений Владивостока была назначена лекция на тему «Россия и славянство». Я решил сходить на неё; ко мне присоединился Шевари.

Лекция затянулась, и приблизительно в полночь мы возвращались по Светланке домой. Недалеко от Китайской улицы, у гостиницы «Золотой Рог», мы сперва услышали ружейную, а затем и пулемётную стрельбу. Пули с визгом пролетали мимо нас. Наконец явственно послышались и пушечные выстрелы. Кое-кто из прохожих лёг на тротуар, а мы прижались к стене ближайшего дома в надежде переждать стрельбу. Стоять становилось опасно.

Тогда я стал, не отделяясь от стены, боком двигаться к Китайской улице. Положение было не из приятных, но большого страха я не испытывал. Свернув на Китайскую, мы очутились вне зоны обстрела и стали обсуждать положение, стараясь угадать, кто стреляет. А вдруг это белые? Какое это было бы счастье!

Идя по Китайской к нашей квартире, на пересечении улиц мы повстречали группу людей, которые сказали нам, что японцы бьют из пушек в упор в Земской дом.

Шевари, несмотря на явную опасность, моего предложения переночевать не принял и отправился в свой кооператив.

Ночь прошла в полной тревоге, а утром мы узнали, что город занят японскими войсками. На всех правительственных зданиях развевался японский флаг.

Мы решили пройти в гостиницу «Золотой Рог», где квартировали Николаевский, Русьен и Щербаков, чтобы предложить им перебраться к нам.

Стрельбы не слышалось. Я упросил сына надеть штатское платье, поскольку на его мундире и шинели красовалась красная звезда, установленная для военных.

Едва мы вышли на улицу, как заметили возвращавшегося со Светланки Толиного товарища по юнкерскому училищу. Толюша пошёл ему навстречу, дабы разузнать о случившемся. Но в это время к тому подскочили два японских солдата с винтовками. Они грубо остановили офицера и стали тыкать пальцами в звезду на фуражке. Юноша скинул её и хотел тут же сорвать ненавистную звезду, но один из японцев ударил его в спину прикладом и велел идти перед ними, предварительно обыскав его карманы, в коих оружия не оказалось.

Тяжёлое впечатление произвела на меня эта сцена. Я хотел вступиться за юношу, но японцы не понимали русского языка. Особенно врезались в память их лица. В них было столько ненависти, особенно в глазах, блестевших зелёным огнем, совсем как у озлобленных собак, что становилось страшно не только за арестованного юношу, но и за себя.

На Светланке толпа не помещалась на тротуарах и шла улицей. На углу Алеутской, напротив Земского дома и гостиницы «Золотой Рог», стояла толпа в несколько тысяч человек. В стенах обоих зданий виднелись следы от пуль. Кое-где были разбиты стёкла. Японцы, установив пушки на балконе противоположного дома, стреляли в здания в упор. Оказалось, что в самой гостинице ранена одна горничная, в ногу которой попала пуля.

Мы вернулись обратно, и, когда я входил на крыльцо, из двери квартиры Руднева вышел Сергей Петрович. Он старался придать своему лицу скорбное выражение:

— Бедная Россия! Как смотрите вы на эти события?

— Сергей Петрович, радоваться тому, что Приморье занято японцами, русским людям вряд ли приходится, но для меня и вас это самый благополучный выход. Я считаю, что эта ночная канонада много лучше, чем грозившая нам варфоломеевская ночь.

— Конечно, — сказал он, — это месть японцев за события в Николаевске.

— Совершенно с вами согласен. Я бы перебил здесь всех коммунистов до единого. Это было бы справедливое возмездие за варварство большевиков. Воля ваша, а я считаю, что японцы держали себя очень сдержанно.

— Да, всё это так, но мне смертельно жаль нашу Родину.

— Сергей Петрович, не мы ли хотели изменить Родине, собираясь уехать в Сербию или в Японию? Теперь Япония пришла к нам, и поэтому я радуюсь и за себя, и за вас. Нам много легче будет жить здесь, чем в Японии, а ответственным за эти события я себя не считаю. Вся вина лежит на изуверах коммунистах, и жаль, что японцы их мало потрепали.

Но в своих предположениях я ошибся. Японцы перебили многих из «товарищей». Общее число убитых превысило сотню. Исчез и Лазо, вероятный инициатор убийства на реке Хорь.

Однако на другой день японские флаги были сняты. У власти вновь водворилось Земское правительство, с некоторым изменением в распределении портфелей. Но состав управляющих ведомствами ничего хорошего не предвещал. Правительство состояло из людей, совершенно не подготовленных к государственной деятельности.

Если верить ленинскому изречению, что всякая кухарка может свободно и хорошо управлять губернией, то почему же и эти господа должны были отставать от притязаний кухарки?

Как сейчас помню распределение портфелей. Председатель Совета министров — Никифоров, министры: финансов — С. А. Андреев, внутренних дел Кругликов, продовольствия и снабжения — Соловьёв, промышленности — Леонов, путей сообщения — Кушнарёв, юстиции — Грозин, иностранных дел — Свирский и его помощник А. М. Выводцев, управляющий делами — Кабцан. Только Болдырев да Выводцев не числились ни в коммунистах, ни в левых эсерах.

Я удивился непоследовательности японского командования. Конечно, надо было перехватать всех коммунистов, а не разрешать им принимать участие в управлении краем. Но на Японию оказывали воздействие иностранные державы, и в особенности свободолюбивая и абсолютно не разбирающаяся в русских делах Америка.

После японского выступления всё успокоилось, и я с радостью откинул мысль о необходимости покинуть дорогую моему сердцу Россию.

Главнокомандующий Краковецкий бежал, и на его место был призван генерал Болдырев. Правда, обязанности главнокомандующего были низведены, в сущности, до обязанностей градоначальника. По соглашению с японским командованием число войск было сведено к минимуму. Их оставили столько, сколько нужно для поддержания внутреннего порядка. Были разоружены и те жалкие остатки флота, что уцелели после японской войны. Мне, невоенному, чрезмерная осторожность казалась смешной, диктуемой трусостью интервентов. Если бы количество судов и сухопутных войск было в три раза больше, то и тогда таковые не представляли бы какой-либо опасности для японских войск. Их армия не только вымуштрована до недосягаемого для других наций предела, но, что самое главное, их сердца и помыслы так же хорошо маршируют под команду офицеров. Японцы бегают, не отставая от кавалерии, делая рысью большие, в несколько десятков вёрст, перегоны.

Вскоре Толюша, придя со службы, обратился ко мне за советом.

— Папочка, генералу Болдыреву как главнокомандующему нужны два адъютанта. Одного он должен иметь для переговоров с коммунистами, а другого — для переговоров с интервентами и правыми организациями. В штабе Русьян и Николаевский указали ему на меня как на бывшего правоведа, говорящего на французском и немецком языках. Что скажешь, если выбор генерала остановится на мне?

— Конечно, Толюша, тебе хочется надеть адъютантские аксельбанты, и желание твоё я понимаю. К тому же я не вижу разницы между ныне занимаемым тобой местом и предполагаемым, ибо и та и другая службы есть, несомненно, служба коммунистическому правительству, хотя и в скрытой форме. Поэтому я думаю, что тебе отказываться от более видного предложения не следует. Но с другой стороны, теперь продолжается всё та же революция, и самое благоразумное — не выдвигаться, а прятаться в щёлку. Чем выше поднимешься, тем больнее будет падать. А это рано или поздно произойдёт. Поступай же, дружочек, как знаешь, и служи своему генералу верой и правдой.

На другой день Толюша явился сияющим. Болдырев остановил свой выбор на нём, и Толюша вскоре перебрался жить на казённую квартиру генерала, где ему была предоставлена хорошая комната.

Наступило хорошее время для Владивостока. Аресты прекратились. Приближалось время открытия Народного собрания, а не совдепа, и надо было приниматься за дела.

К этому времени приехал из Харбина Буяновский, бывший управляющий Русско-Азиатским банком в Омске, одно время занимавший должность товарища министра финансов в Омском правительстве.

Я получил от него предложение принять участие в заседаниях Банковского комитета.

На первом же заседании пришлось заявить, что моё присутствие вряд ли законно, ибо наш банк более не существует. Но Буяновский просил ему не отказывать, так же как не отказал и Щепин.

— Мы все дорожим вашим мнением бывшего председателя Банковского комитета в Екатеринбурге. К тому же нам необходимо собрать как можно больше членов, дабы к нашей организации прислушивались.

Я согласился.

С первых же заседаний стала выясняться и политика Русско-Азиатского банка. Она состояла в том, что Буяновский рассчитывал получить от местного правительства монопольное право возобновить деятельность банка во всех городах Забайкалья. Уже поговаривали об образовании буферного государства под названием Д.В.Р.

Почему было не помочь этому делу? Тем более что если бы это удалось, то я мог бы получить место управляющего в одном из отделений.

На втором заседании комитета было зачитано приглашение министра финансов Никифорова пожаловать к нему на собеседование. Буяновский и Щепин, видимо, опасаясь того, что я на этом заседании позволю себе резкие выражения в адрес коммунизма, которые могут испортить всё дело, предложили вести переговоры только с ними двоими — близкими знакомыми Никифорова.

Я сказал:

— Не лучше ли в таком случае мне совсем не приходить?

Но весь комитет просил меня присутствовать и выслушать прения сторон.

В назначенный день и час мы явились в министерство, помещавшееся, кажется, в бывшем морском штабе.

Как мне потом говорили, коммунисты будто бы готовились к этому заседанию и предварительно обсуждали все вопросы, вплоть до таких мелочей, в какой одежде должен был встретить нас Никифоров. Он не соглашался надеть пиджачную пару, а склонялся к косоворотке. Приняв среднее решение, он встретил нас почти в велосипедном костюме, в длинных тёмных брюках и в белой рубашке с полосками и отложным воротничком, опоясанный широким велосипедным поясом. Здесь же присутствовал и Леонов, министр торговли и промышленности.

Никифоров, встав с места, обратился к нам, очевидно, с заранее подготовленной речью:

— Господа, я коммунист по убеждению и всё время вёл беспощадную борьбу с частным капиталом, разрушая его со всей присущей мне энергией. Но теперь под влиянием требования интервентов волею судеб вынужден вести обратную политику, охраняя капиталистический строй, и даю торжественное обещание, что приложу ту же энергию в оказании помощи национальному капиталу, и твердо надеюсь на нашу совместную работу по указанному пути.

Далее банкам предлагалось развить свою деятельность и обратить особое внимание на создание тяжёлой промышленности. И Буяновский и Щепин не возражали, а лишь одобряли планы министров, обещая всяческое содействие банков. Совещание продолжалось довольно долго, но, по моему мнению, самые кардинальные вопросы задеты не были, поэтому, несмотря на сговор, я позволил себе задать интересующий меня вопрос.

Никифоров предоставил мне слово.

— Вот вы, господин Никифоров, сказали, что приложите ту же энергию к воссозданию национального капитала, с коей ранее шли на его разрушение. Я нахожу, что разрушать капитал значительно легче, чем создавать. Поэтому предвижу, что вам придётся не только утроить, но и учетверить вашу энергию. Надеюсь, в вашем лице мы не только найдём помощь, но и получим от вас нечто большее, а именно гарантию в том, что наша совместная работа не будет разрушена. Иначе говоря, я прошу указать точный срок, во время которого мы можем спокойно работать. Необходимо заранее определить размер налогов на прибыль предприятий, ибо только при этих условиях возможна продуктивная работа в желаемом направлении. Я закончил, господа.

Моё выступление произвело эффект взорвавшейся бомбы. Очевидно, ни та, ни другая сторона не позаботилась эти вопросы обсудить.

Оба министра стали продолжительно шептаться и даже отошли от стола.

Щепин бросал на меня недружелюбные взгляды. Я молчал.

После довольно долгого перерыва последовал ответ:

— Мы можем дать вам полную гарантию на срок в пять лет.

— А размер обложения?

— Мы не можем допустить беспредельной наживы. Он не должен превышать десяти процентов на вложенный капитал.

— Так. Если я составлю компанию, чтобы открыть суконную фабрику, в которой здесь такая нужда, и на это, скажем, потребуется основной капитал в сто тысяч рублей, то за пять лет акционеры получат пятьдесят тысяч прибыли, а отдадут коммунистам все сто. Сами, господа, решайте, найдутся ли наивные люди для столь «выгодного» помещения капитала.

После длительного молчания Никифоров встал и начал прощаться, обратившись с просьбой к комитету высказать своё мнение о необходимости девальвации кредитного рубля.

На следующем заседании комитета никто не упрекнул меня в нарушении обещания молчать, понимая вескость высказанных мной соображений. Было совестно сознаться в собственной наивности.

Я пришёл к выводу, что даже в тех случаях, когда иностранному капиталу удастся получить концессии от коммунистов на более продолжительный срок, скажем на пятьдесят лет, с установленными заранее и приемлемыми налогами, то и тогда эти концессии будут даваться с явным намерением нарушить договор ранее срока и отнять в пользу партии вложенный капитал.

Услышав значительно позднее о суде над англичанами, инженерами компании «Лена Голдфилд», я нисколько не удивился и никак не мог понять той наивности, какую проявили бритты, связывая себя концессией с советским правительством.

На следующем заседании Буяновский предложил приступить к обсуждению предстоящей девальвации и обратился ко всем членам с просьбой в трёхдневный срок письменно изложить свои соображения.