Отдохновение в садовом домике и парке

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Отдохновение в садовом домике и парке

Такой вот пестрой, разнообразной, напряженной, насыщенной, но и противоречивой была жизнь Гёте в первые десять лет, проведенных в Веймаре, и мы осветим ее лишь отрывочно. Это и поиски уединения в нижнем саду, где находился его дом, и частые встречи с Шарлоттой фон Штейн; изучение деловых бумаг и заседания Тайного консилиума; постановки спектаклей на любительской сцене и устройство развлечений для придворного общества; веселые пикники и официальные визиты совместно с герцогом; бесконечные поездки по герцогству верхом на коне — в Ильменау или Апольду, в связи с возникшими экономическими и горнорудными проблемами, или же в Кохберг, чтобы быть в обществе Шарлотты фон Штейн; путешествия в Йену и в дорнбургские замки; освидетельствование рекрутов; инспектирование строящихся дорог и шлюзов; беседы с Виландом, Гердером, который с 1776 года был в чине генерал–суперинтендента 1; чтение вслух в узком кругу, занятия минералогией, геологией, ботаникой, анатомией; неизменное пристрастие к рисованию; и еще, между делом, он сочиняет пьесы для театра, стихотворения, обращенные к Шарлотте фон Штейн, написанные для нее, а также первые варианты или фрагменты великих произведений, завершенных лишь впоследствии: «В саду диктовал «В. Мейстера»» (дневниковая запись 16 февраля 1777 г.), «Вечером: закончил «Ифигению»» (28 марта 1779 г.); «Писал «Эгмонта»» (16 марта 1780 г.), «Хорошая идея — «Тассо»» (30 марта 1780 г.), «Утром — над Эльпенор» (19 августа 1781 г.). «Действуя, сочиняя и читая» — вот как пытался он приблизиться к тому, «что для

1 Высший духовный чин в рамках герцогства.

422

всех наших душ представлялось наивысшим, пусть мы никогда этого не видели и не способны дать ему имя», — писал он Женни фон Фойгт и просил передать эти слова ее отцу, Юстусу Мёзеру (21 июня 1781 г.).

В апреле 1777 года он распорядился поставить у себя в саду своеобразный монумент: на каменном кубе высотой около полутора метров — шар соответствующих размеров; в этом и — все неустойчивое, случайное, вся изменчивость счастья — неизменное, прочное, «живой чекан» (о чем позже скажут «Первоглаголы. Учение орфиков»). Гёте понимал суть человеческого существования в сочетании этих начал и в их противодействии. Устанавливая этот монумент, сооруженный в знак благодарности «благосклонной удаче» (5 апреля 1777 г.), он не мог еще, конечно, предвидеть, сколь тяжелым будет для него грядущее десятилетие, как велико окажется давление — как снаружи, так и изнутри.

Когда Гёте обосновался в своем загородном доме, парка там еще не было. Сад вокруг дома оказался запущен; и поэт постепенно привел его в порядок, сделал приусадебным садом, своим пристанищем за городскими воротами. Своими руками он обрабатывал здесь кусочек природы, и в результате у Гёте пробудилось желание проявить себя и в более крупных масштабах — преображать ее с помощью паркоустроительства и садоводства. Это по его инициативе расширили парковый массив в долине Ильма, он сам распланировал там посадки. С давних пор близ города, на левом берегу реки, имелся большой фруктовый и декоративный сад (его называли «Заморский сад»), а на другом берегу, прямо против замка, раскинулся луг, именовавшийся «Звездою»: деревья и кустарники были там посажены так, что в плане он походил на звезду. 9 июля 1778 года здесь предстояло торжественно отметить день ангела герцогини Луизы — хотя, вообще говоря, это католический обычай, при дворе использовали любой повод, чтобы устроить празднество. Правда, из–за паводка река разлилась так, что нельзя было даже ступить на тропинки «Звезды». Пришлось искать выход из положения: и вот дальше к югу, на более высоком берегу, обнаружили подходящее место для сооружения приюта отшельников, где можно было бы устроить празднество.

Гёте уже в преклонном возрасте описал все это в сочинении под названием «Празднование именин Луизы», причем он назвал это событие исходным при

423

последующем оформлении паркового ансамбля. По его мнению, «следует от этого счастливо отпразднованного события вести отсчет целой эпохи благоустройства парков на высоком берегу, вплоть до Бельведерской дороги».

Со временем в долине Ильма сформировался грандиозный парковый ансамбль. При этом сознательно нарушили «регулярность» прежних насаждений, так что возник как бы естественный парк, в котором привлекали к себе внимание отдельные постройки и памятники. Здесь так же справедливо было то, что сам Гёте писал о парке герцога Дессауского в Вёрлице: «Ни одна высота не привлекает к себе взор, не заставляет устремляться к единой точке — бродишь по парку, не задаваясь вопросом, откуда идешь и куда направляешься» (письмо Шарлотте фон Штейн от 14 мая 1778 г.). Вскоре после празднования именин герцогини Карл Август повелел устроить для себя в отшельничьем приюте, в так называемом «Луизином монастыре», непритязательное, приближеннное к природе жилище и не раз уединялся там. Впоследствии в том же парке, к югу от приюта, для него построили так называемый Римский дом, причем герцог обратился к Гёте с просьбой принять в этом серьезное участие, как если бы поэт строил дом для себя (27 декабря 1792 г.).

В «Анналах за 1801 год» Гёте с иронией отзывался о своем «былом рвении устраивать парки с извилистыми тропинками и пристанищами, где могло расположиться приятное общество». Пусть невозможно сейчас оценить конкретный вклад поэта в создание паркового ландшафта вблизи Веймара, но можно, несомненно, отнести и к нему самому его собственные слова о пристрастии той эпохи «облагораживать местность и представлять ее как последовательность эстетически приятных картин». Природа и искусство сливались здесь воедино — ведь садоводство выделяли тогда в отдельный вид искусства, и философ из Киля Кристиан Кай Лоренц Хиршфельд посвятил ему свою объемистую «Теорию садового искусства» (1775, 1776—1785). «Мощно воздействуй садом на фантазию и на чувство — сильнее, чем мог бы подействовать на них всего лишь естественный, прекрасный пейзаж», — говорилось там для сведения создателей садов и парков. Гёте упомянул имя Хиршфельда, когда в другом сочинении повел речь о смысле и значении веймарских парков («Набросок к сочинению, имеющему целью описать разведение растений в великом герцогстве Веймар–424

ском»). После того как Гёте поселился в Веймаре, всякое упоминание сада в его стихотворениях, описание садов и парков в его романах, таких, как, например, «Избирательное сродство» или «Годы странствий Вильгельма Мейстера», перестало быть лишь эстетическим элементом, украшением, но основывалось на его теоретических и практических познаниях, приобретенных при уходе за собственным садом и при создании парка.

Среди парковых насаждений в долине Ильма был и его нижний сад. Он стал для Гёте прибежищем, местом отдохновения, где поэт вновь черпал силы, приходил в нужное расположение духа. «Иду привычною тропинкой по любимому лужку. / Утром в солнце окунусь. / В луне смою все заботы дня […]» (в письме Шарлотте фон Штейн от 29 июля 1777 г.). И герцог Карл Август относился ко всему точно так же: «Добрый вечер, дорогой Кнебель! Уж пробило девять, и я сижу здесь, в своей обители, со свечой у окна и пишу тебе. День был исключительно хорош, и первый вечер свободы (ведь гости из Готы уехали сегодня поутру) доставил мне немало приятности. Я побродил близ Холодной Кухни [так назывался тогда каменистый обрыв на берегу Ильма]; и целиком погрузился в мир божий — и так отдалился от мирской суеты. Ведь предназначение человека состоит вовсе не в жалком филистерстве практической жизни; душа человека не станет при этом возвышеннее, чем когда он все же видит заход солнца, появление звезд на небе, ощущает вечернюю прохладу, ведь все это — само по себе, все это едва ли ради него, человека; а все же люди наслаждаются этим, да еще так сильно, что думают, будто все это существует ради них. Собираюсь купаться с появлением вечерней звезды и вновь ожить. Первый же миг вслед за тем отдам тебе. Прощай пока что.

Вернулся с купанья. Вода холодна; ведь в лоне ее уже покоилась ночь. Казалось, погружаешься в ночную прохладу. Я ступил в воду — она была чиста, по–ночному темна; над горой за верхним Веймаром вышла полная красная луна. Кругом ни звука. Лишь изредка слышались охотничьи рога Веделя и в тихой дали чудились мне более чистые звуки, нежели достигшие воздуха» (17 июля 1780 г.).

Сад и загородный домик неподалеку от «Звезды» сохранили свое значение и после того, как в 1783 году Гёте снял квартиру в доме на Фрауэнплане. Это импозантное здание построил в 1709 году Георг Каспар

425

Хельмерсхаузен, состоятельный подрядчик из бюргерского сословия. В доме поначалу еще жил его внук, и потому Гёте въехал лишь в западную половину, которую велел отремонтировать для своих целей. До ноября 1789 года здесь находилась его городская квартира.

Мы подробно повествуем о масштабах деятельности Гёте и ее сложностях, но стоит упомянуть также и тех, кто освобождал его от будничных забот, связанных с домашним хозяйством. На протяжении всей жизни Гёте окружали слуги. Ему, конечно, представлялось нормальным, что они находились в его распоряжении, и Гёте исключительно ловко, особенно в преклонном возрасте, умел заставить их быть в услужении, даже если это требовало от них принести в жертву собственные желания и надежды. До 1788 года хозяйство вел Филипп Зайдель, которого Гёте привез с собой из Франкфурта; потом, вплоть до 1816 года, эту задачу взяла на себя Кристиана Вульпиус, ставшая женой поэта лишь в 1806 году. Зайдель не только «смотрел за домом как настоящая экономка» (как говорил он сам), но и был секретарем Гёте, причем пользовался полным доверием своего хозяина. Он планировал с ним все личные расходы, вел расходные книги; он неизменно сопровождал поэта во время его путешествий; ему Гёте диктовал свои сочинения, нередко именно он делал записи в дневнике хозяина; и не кто иной, как он, поддерживал постоянную связь с родными во Франкфурте.

Вскоре, правда, число слуг возросло. В 1776 году к ним прибавился Кристоф Эрхард Зутор, а затем и шестнадцатилетний Георг Пауль Гётце. Престарелая Доротея Вагенкнехт была в услужении до 1789 года, а с Паулем Гётце приехала его мать, которую тоже звали Доротея — она занималась домашним хозяйством у Гёте до самой своей смерти в 1812 году; она же готовила еду, когда он подолгу живал в Йене. Итого в доме холостяка было пять человек прислуги, причем, как уже упоминалось, здесь некоторое время жил Петер из Баумгартена, а с 1783 по 1786 год в домашний круг Гёте был принят Фриц фон Штейн, младший сын Шарлотты. Гёте пожелал быть его воспитателем — как бы одновременно и отцом и другом.

Филипп Зайдель восторженно любил своего хозяина и был к нему глубоко привязан. «У нас друг к другу настоящие чувства, прямо как у мужчины и женщины», — писал он 15 октября 1777 года одному из

426

своих франкфуртских приятелей. «Как я люблю его, так и он меня; как я ему служу, столько власти проявляет и он ко мне […]. Я должен, я хотел бы поведать всему свету, что чувствует здесь мое сердце, да едва ли найду хоть и несколько созданий человеческих, кому хотел бы я это доверить — притом как государственную тайну».

Зайдель был человеком умным, активным. Уже в 1778 году он, вероятно недовольный своим местом с точки зрения доходов, решил попытать счастья, заведя холстопрядильню и чулочную мануфактуру, но все оказалось впустую. К проекту Гёте организовать школу, где бедных солдатских детей учили бы ткать и вязать, он присовокупил обширный собственный проект. На время путешествия в Италию Гёте доверил своему помощнику исполнить важные деловые поручения, имевшие отношения также и к изданию сочинений поэта. Филипп Зайдель с большой ответственностью подходил к любым домашним делам. С 1785 года он получил некую должность при веймарском правительстве, но, выехав из дома Гёте в 1788 году, еще не один год вел домашнюю бухгалтерию в хозяйстве поэта. Правда, после 1800 года произошла, вероятно, серьезная размолвка между ним и поэтом, об этом говорят лишь слова самого Зайделя: «Я узнал слово «нет»». Когда в 1820 году он умер, Гёте, насколько нам известно, ни единым словом не почтил память своего старого преданного помощника.

427