Тени былого

Тени былого

Гёте при Веймарском дворе? Друзья юности сочли это чуть ли не приглашением также попытать счастья рядом с ним. В апреле 1776 года в Веймар приехал Якоб Михаэль Рейнхольд Ленц, и не потому, что его туда пригласили, но в поисках средств к существованию, гонимый желанием найти где–то место, где он мог бы спокойно творить, а не перебиваться уроками или служить гувернером. Еще до приезда в столицу Тюрингского государства им были написаны две злободневные пьесы: «Гувернер, или Преимущества частного воспитания» и «Солдаты». Что именно стряслось в Вейма–396

ре с Ленцем, мы не знаем. Поначалу все вроде бы складывалось вполне по–приятельски, дружелюбно. «Увидите миниатюрное, диковинное создание и — полюбите его», — писал Гёте Шарлотте фон Штейн. Ленц, однако, не смог войти в новое для него окружение, не нашел себе надежного места; для него было естественным, что и Гёте и герцог заботятся о нем; всеобщее внимание привлекали его манеры, которые не укладывались ни в какие рамки, — он, был, вероятно, слишком дерзок, нетерпелив, раздражителен. Возможно, также уже тогда впервые проявились признаки развившейся впоследствии душевной болезни. Для Гёте, во всяком случае, общество такого человека довольно скоро оказалось обременительным. Когда Ленц в июле уехал в Берку, курортный городок близ Веймара, Гёте еще отнесся к этому так: «Наконец–то Ленц нам по нраву, любезен и мил — совсем один, за лесами и горами и счастлив, насколько это ему по силам» (письмо Мерку от 24 июля 1776 г.). Но когда 26 ноября Ленц, вернувшись в Веймар, повел себя явно наперекор тому, что почиталось там приличным, Гёте был неумолим. В дневнике записано лишь: «Дурацкая выходка Ленца», и позже делались разные предположения, что за бестактный поступок (возможно, по отношению к светским дамам) совершил этот несчастный. 1 декабря герцог велел ему покинуть Веймар.

Приезжал и Максимилиан Клингер — но уже в октябре уехал прочь из города. «Клингер неспособен измениться вслед за мною, он угнетает меня, сказал я ему, отчего он пришел в неистовство и слов моих не понял, а я не сумел их ему разъяснить, да и не хотел» (письмо Мерку от 24 июля 1776 г.). Внутренне Гёте уже был готов к тому, чтобы оставить далеко позади всякие «бури и натиски», что так волновали и будоражили его в предшествовавшие пять лет. И если сейчас он нередко искал уединения, в этом проявлялось и его желание отмежеваться от бывших своих товарищей. Вопреки всему, что рассказывали порой, Гёте тогда уже подошел к такому жизненному этапу, когда настала пора переоценки ценностей, он уже принялся «менять кожу». «Дорогой Кестнер, не в том дело, что я вас позабыл, а просто я принял обет молчания противу всего света, что советовали еще мудрецы древности; и это весьма для меня благотворно, пока многие развлекают себя небылицами обо мне, как они прежде развлекались сочиненными мною небылицами» (28 сентября 1777 г.).

397

Позже, в «Поэзии и правде», он с насмешкой отозвался, а не то и вовсе отверг вообще какой бы то ни было протест, все то юношеское пристрастие обличать дурное в заведенном, привычном всем порядке вещей; он был исключительно несправедлив к такому потерпевшему в жизни крушение человеку, как Ленц, словно то личная вина самого Ленца, что не мог он найти себе место в этом мире, и именно в связи с ним Гёте действительно писал «о вошедшем тогда в моду самомучительстве без нужды и без каких–либо внешних поводов (!)». Ленц якобы «всю свою жизнь оставался воображаемым плутом», прибегал якобы к самым дурацким способам, чтобы придать реальность своим симпатиям и антипатиям, и будто бы всякий раз разрушал здание, им же построенное. Это суждение Гёте надолго пристало к тому, кого он порицал. Но оно давно уже не считается верным.