БАЙКА ПЯТАЯ, и про пятую же ногу волчью... А зачем собаке пятая нога, даже если она волчья?..

БАЙКА ПЯТАЯ,

и про пятую же ногу волчью... А зачем собаке пятая нога, даже если она волчья?..

Не было у наших дедов мирной жизни с волками. Иначе и быть не могло: волк, хоть зверь и красивый, но злобный и ненасытный. А водилось их в Прикубанье, по выражению деда Игната, «як бдчжол», то есть, «как пчел». Дед говорил на том прекрасном русско-украинском наречии, на котором многие на Кубани «балакают» и в наше время. Правда, с примесью схваченных в начале прошлого века «новых» словечек. Так, он до конца дней своих трактор именовал «фордзоном», керосин — «фатаженом», а самолет — только «аэропланом», и никак иначе. Да и автомобиль не стал для него просто «машиной»...

Итак, о волках. Дед никогда не позволял себе сказать, что их было так много, «как мух», потому что не считал приличным хищных зверюг уподоблять этим, хотя и надоедливым, но все же терпимым созданиям.

Особенно, свидетельствовал дед Игнат, опасны волки были ранней весной, когда они сбивались в огромные стаи и «роились» близ станиц и хуторов «як бдчжолы»... Тут, около людей, можно было чем-то поживиться — зазевавшимся барашком, жеребенком или теленком, а то просто беспечной дворнягой. Это сейчас говорят, что волк — «санитар», что он якобы природу очищает от больных и слабых, а тогда волк был не очень грамотным, и не знал таких тонкостей — мел с голодухи все живое.

И вот как-то в такое ранневесеннее время дед Касьян вдруг заметил, что из его «сажка» стали исчезать поросята. К тому времени он отстроился за станицей, у своей мельницы. Живность всякую держал в сараях и кутках, а для свиней строил маленькие дощатые домики «на курьих ножках» (подставках) — «сажки». В морозы их утеплял камышом и соломой, а в погожие дни разбирал утепление, и свиньи дышали свежим воздухом. Сбоку у хлева-«сажка» была дверка, через которую его обитателям меняли подстилку, а впереди — проем в одну доску, в который вставлялся ящик-корыто для корма. Просто и удобно. Самый лучший «сажок», просторный и крепкий, с деревянным петушком на покатой крыше, дед выделил поросной свинье, где она блаженствовала на сухой соломе, что твоя барыня-боярыня. Если в других «сажках» похрапывало по три-четыре «пидсвынка», то в этом — царствовала мать-свинья со своим опоросом.

В ту памятную зиму свинья Хивря подарила хозяину не то шестнадцать, не то восемнадцать розовеньких красавчиков-поросяток, ровненьких, один к одному. Дед Касьян очень гордился этим опоросом, и если случались гости — непременно показывал им Хиврино потомство, хвастаясь и радуясь ему, как неоспоримому собственному достижению. И вот как-то недели через три-четыре после появления на свет поросячьего поколения дед демонстрировал его куму Тарасу, и тот, дотошная и каверзная душа, посчитал приплод и уличил дружка если не в брехне, то в явном преувеличении: поросят было, допустим, не шестнадцать, или там восемнадцать, а на одного меньше. Дед ему не поверил, пересчитал сам, и не раз, и не два, перетряс солому, и как это было не досадно, кум Тарас оказался прав. Одного поросеночка действительно не доставало.

А был!

Дед плохо спал ночь, на утро еще раз пересчитал своих ненаглядных. Их теперь стало меньше на две младенческих поросячьих души. Задумался дед Касьян. Никто чужой по его базу не блукал, собаки ночью не гавкали... Нечистая сила вряд ли довольствовалась бы одним-другим свиненком... Может, Хивря ненароком сглотнула их? По слухам, за ними, свиньями, это водилось... Только вряд ли: Хивря у него не такая... Но поросят-то не стало, словно их черти с галушками съели, хоть плачь, хоть тужи.

В общем, дед решил устроить засаду. Перед вечером надел старый раздергай-кужушок, валенки, и залез в Хиврин дворец. Устроился поудобней, так, чтобы сквозь щели в передней стенке «сажка» было все видно. Пригрелся у Хивриного бока, и через час-другой стал подремывать. А может, и вовсе заснул. Только в нужный момент его как будто кто в бок толкнул — проснулся и видит, а ночь была «мисячна, зоряна», что по дорожке через сад прямисенько к его «сажку» спокойной трусцой приближается волк. «Эге, — сказал себе дед, — будэ дило...»

Волк между тем подошел к хлеву, остановился и, как показалось деду Касьяну, — усмехнулся, а может, слегка ощерился, показал зубы. «Где ж мои собаки? — спросил себя дед. — Ну, сучьи дети, погодите...»

Волк повернулся спиной к хлеву и дед с удивлением увидел, что внутрь «сажка» через кормовой вырез, прямо по корыту, просунулся волчий хвост, и волк стал им вертеть, как бы подметая пол «свинячьего дворца». Хивря, почувствовав ласковое прикосновение волчьего хвоста, благодушно похрюкивала. Волк настойчиво елозил хвостом, пока не зацепил крайнего поросенка, а, зацепив его, стал подкатывать к корыту. «Так, так, — смекнул дед, — говорят, волка ноги кормят, а хвост у него, видать, и есть пятая нога!»

И спасая родненького поросеночка, дед Касьян крепко схватил обеими руками волчий хвост, слегка придержал его, а потом стал тянуть на себя. Волк дернул свое «полено» раз-другой и, почувствовав неладное, напрягся из всех сил, стремясь освободиться из цепких дедовых рук. «Сажок» заскрипел и, если бы он был на колесах, или, допустим, на полозьях, то непременно бы волк поволок бы его, как царскую карету...

И тут старый Касьян не выдержал марку: заорал диким гласом, призывая на помощь своих непутевых собак... От великого страха и напряжения с волком случилось неладное, и он опростался жидкой струей, срамные брызги которой, хотя и не обильно, но изукрасили полы дедова кужушка. От неожиданности дед выпустил волчий хвост, и серый разбойник кинулся прочь. Он пробежал саженей двадцать-тридцать и замертво свалился в снег. Откуда-то выскочили «ховавшиеся» (т.е., прятавшиеся) все это время дворовые собаки, кинулись к хищнику, но рвать его не стали, – окружив поверженного врага, они дружно завыли над его бездыханным телом.

— Хвост у волка оказался сильнее его внутреннего духа, — обычно так оценивал дед Игнат эту ситуацию. — Вовцюган подох от разрыва сердца. Дед Касьян после того случая приделал ко всем хлевам дополнительные дощечки, закрывавшие отверстие для корыта, — оно так спокойнее, хотя и менее удобно. И держал у себя впоследствии пару волкодавов — при серьезных вожаках и дворняги храбреют.

А кужушок пришлось выкинуть — волчий дух из него не выветривался и не вымерзал, несмотря на все касьяновы старания. А жалко, хоть и раздергайчик он был старенький и латанный, а все же... И когда дед, бывало, вывешивал его на ветерок, сбегались собаки, какие случались в ближней округе, и остервенело облаивали тот кужушок, потому что он не только пах волчиной, но и зримо напоминал им об их позоре в ту ночь. Их собачье достоинство не могло смириться с напоминанием об этом. Оно, это напоминание, собакам все равно, что пятая нога. Не то, что умному волку, ему она — в дело...