БАЙКА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ, про коней-лошадушек казачьего конвоя, их уме и нраве, и про красоту и радость конной службы

БАЙКА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ,

про коней-лошадушек казачьего конвоя, их уме и нраве, и про красоту и радость конной службы

— Отож яки у нас были в конвое кони, — вздыхал иногда дед Игнат, — не кони, а чудо-кони. Все, як на подбор красавцы, шо статью, шо ростом. И каждый — со своим характером, не было такого, чтоб две коняки с одинаковым норовом. Як люди! Только что людина может претворяться, а животина не станет. Як что не так, тут же покажет, или как-нибудь там обозначит. И на добро и на ласку отзывчива, як та же кошка, або собака. Не то, что безмозгла курка, абож гусак противный — ты до его с добром, а он шипит, як гадюка погана. Гусак он и есть гусак, только что на блюде хорош! Особливо с яблоками. А конь… И дед, распалясь, мог долго и с подъемом рассказывать о тех давних конях, что проходили с ним службу в том его императорского величества казачьем конвое. К примеру, у земляка его Стеблины был конь Рогач, так он на «чмок» откликался. Зайдет Стеблина на конюшню и так тихонько, едва слышно причмокнет губами, его Рогач тут же поднимет голову и эдак радостно, по-особенному заржет — откликнется на хозяйское внимание. Хороший был конь — «слухняный» (послушный).

А у другого казака была кобыла Тишина. Очень справная худоба, но вот имела привычку перед препятствием на полном скаку останавливаться. Бежит, бывало, к «забору» или к «стене», или там к тем же «клавишам», и вдруг за шаг до прыжка — торк обеими передними ногами в упор, и казак по инерции летит через ее голову на землю. А вот ежели ей перед тем упражнением за ухом почесать, а еще коли дать хлебную корочку, посыпанную солью — с хода берет любое препятствие, перелетает, словно на крыльях, любо-дорого посмотреть.

А то была еще кобыла (дед запамятовал ее имя-прозвище), любившая обкусывать соседним лошадям хвосты и гривы. Что она находила в том интересного — трудно сказать, но порою она так преуспевала в своем увлечении, что лишенных природной красы коней нельзя было ставить в строй. Пришлось ту кобылку для начала перевести в ветеринарный лазарет, от греха подальше, а потом и вовсе выключить из списков конского состава царского конвоя. Как говорится, за неблаговидное поведение. Но то был на дедовой памяти единственный случай «лошадиного разгильдяйства».

К строю же кони были приучены лучше, чем цирковые медведи к танцам. Все команды и сигналы понимали с полузвука. Бывало, новобранцы на занятиях «пеший по конному» путаются, куда каким «плечом» воротить, а сядут верхом — кони сами выполняют любую кавалерийскую эволюцию-загогулину в лучшем виде. А команды какие были в кавалерии — нараспев, мелодично:

— На-право на переду… Рысью-ю.. Ма-арш! — Пол-оборота налево-о-о… Вольт налево… Ма-арш! — Сотня! Шашки к бою… Слу-уша-ай! — Вниз направо-о — руби! Налево — коли! Или: — Все вдруг… Шашки к бою, в атаку-у, рысью, марш-ма-арш! И пошли казаченьки по полю с гиком и посвистом, поднимая копытами лошадей своих пыль, оглашая округу глухим перекатом конского топота…

Или же:

— Сто-о-ой! Огладь лошадку!.. Слеза-ай! Отпусти подпруги, покачай седла! Красота!

— Да, была в той кавалерийской службе своя красота и своя радость! — говаривал дед Игнат, и не раз повторял нам такую историю-байку. Как-то командир всей российской гвардии Великий князь Николай Николаевич[16] принимал у себя высокого заграничного гостя — не то германского «крон… как его? — принца», что ли, не то ихнего еще кого-то тоже дюже главного и дюже важного, мордастого, очастого (т.е. глазастого). Как говорят люди — кого другого сразу же по харе видно, что эта персона не из простых свиней… Так что тот гость скорее всего был-таки крон-принц.

И вот после какого-то не первого забеседного бокала синего заморского вина, а может, и чего покрепче, соизволили они выйти для прохлады на задний балкон, который «прямисенько» глядел на гарнизонный двор-плац. А дело было где-то к осени, в воскресенье, и по главному гарнизонному двору вроде как бы беспечно сновали конвойные, кто в чем — кто, может, в сподней рубахе, кто без чобот. А где-то в углу хлопцы сидели кружком, покуривали, и само собой, точили лясы, балакали то есть о всяком пустом. Каждый, в общем, по своему праздному делу, так как день был не служебный, свободный, и все это было можно, так как казак гуляет, но службу не забывает…

— Что же это, князь, у вас за войско, — усмехнулся закордонный гость, — не войско, а цыганский табор. А если вдруг случится какое нападение? Пока эти кочевники соберутся, и война кончится! — Не скажите, — «трошки» обиделся Великий князь. — От неожиданного нападения у нас выставлены караулы, а если для войны-похода, то ручаюсь: по моему сигналу через четверть часа это войско будет готово выступить в любую, пусть даже и в европейскую страну!

Тот не поверил: куда там, по двору действительно бродили не солдаты, а черте кто, бродяги и только, босота перекатная… В общем, заспорили они, или, как у них там водится, заключили пари, и Николай Николаевич вызвал к себе дежурного офицера с трубачом-сигнальщиком:

— Трубите тревогу! — Слушаюсь, ваше императорское высочество, — щелкнул тот шпорами и приказал горнисту подать сполошный сигнал. А тому одно удовольствие при высоких особах да еще на высоком балконе показать свое мастерство. И над мирным, полусонным гарнизоном загромыхал, запел боевой сигнал. «Крон-принц» кладет на столик золотые с зеленым изумрудом часы, засекает минуты…

— Тра-та-та-а… Тра-та-та-а… Тре-вогу тру-бят… Ско-рей сед-лай ко-ня-а… Ра-зом будь го-тов, — поет труба. Что здесь сделалось в нашем дворе! Все, кто где бы не был, устремились на конюшню, на бегу надевая снаряжение. А там уже ждут лошадки, нетерпеливо прядая ушками. Схватив с полок седла и прочую амуницию, казаки набрасывают их на коней и, не засупонивая всех ремней, так, лишь прихватив подпругу на одну пряжку, вылетают на двор.

— Та-тат-та… тра-та-та… На мес-то от-прав-ляйся ты сборное… Трат-та-та… — выводит горнист. — Стой там спо-койно… и при-каза жди… Каждый казак и каждая лошадь знают свое место на плацу и скороспешно, через две-три минуты занимают его, к уже прибывшим примыкают другие, и только тут, в едва обозначившемся строю, застегивают все положенные ремни. Приходят еще какие-то минуты и дежурный офицер, убедившись, что все (или почти все) на месте, певуче подает команду:

— Направо… ра-авня-айсь! Сми-рр-но-о!

 И докладывает Великому князю о готовности казаков к выполнению дальнейших приказов. «Крон-принц» смотрит на свои золотые часы, с зеленым изумрудом, как жабье око, и восклицает:

— Это невозможно: прошло всего лишь двенадцать минут! — Без семи секунд, — поправляет его Великий князь Николай Николаевич и поглаживает усы. — Без семи секунд… Они спускаются вниз, обходят строй. Их «едят глазами» красавцы-бородачи в казацких чекменях, всем своим бравым, молодецким видом показывая готовность к любой службе.

— Молодцы, молодцы, — повторяет Николай Николаевич, вглядываясь в эти лица, лоснящиеся от доброго приварка. — А это ще что? — неожиданно спрашивает он, увидя, как на самом левом фланге, но точно по линии фронта, стоит сивый конь, запряженный в водовозную бочку. — Ва-а-хмистр!

— Так тож, ваше императорское высочество, конь Загуляй. Его уже год-два как списали по старости в водовозы, а он службу не забыл, и по тревоге самоохотно, без ездового, примчался на свое старое место… Вы уж его простите, ваше императорское высочество!

— Еще бы не простить старого служаку, — улыбается Великий князь, и объясняет «крон-принцу», в чем дело.

— Это невозможно, — продолжает удивляться тот.

— Благодарю за службу, братцы-казаки! — возвещает командир всей российской гвардии и велит выдать конвойцам на ужин по доброй чарке…

— Рады старац… Ваш… императорс… выс… чест… во! — горланят казаки. Хорошим генералякой был тот царев дядя, строгий, но когда надо — справедливый и добрый. И в службе, особенно конной, толк знал. Не зря в Первую мировую войну его выбрали почетным стариком Пашковского куреня — чем он не казак, хотя и не кубанских кровей. Ему то, может, чести не прибавило, а кубанцам приятно…

— Да, были служилые кони в стародавних казачьих полках… И не только в конвое… — покачивал головой дед Игнат, задумчиво расправляя усы. — Не кони, а чудо-кони, на подбор… А что: их и в правду строго подбирали, абы яку коняку на державну службу не брали. Дело сурьезное и ответственное… Понимать треба! И кони все понимали. Не хуже людей…