БАЙКА ТРИДЦАТАЯ, про тетку Настасью, да про то, что батьки лучше знают, какое счастье нужно их деточкам
БАЙКА ТРИДЦАТАЯ,
про тетку Настасью, да про то, что батьки лучше знают, какое счастье нужно их деточкам
Была у нашего деда любимая тетка — родная сестра его батьки Касьяна — Настя. И когда дед, бывало, рассказывал о ней, то глаза его искрились, как цыгарка при глубокой затяжке… Было видно, что он той теткой гордится и радуется, что вот у него была такая, а у других, может, не было и нету…
В зрелых годах та Настя была непревзойденной хозяйкой, знающей, что, когда и как надо делать, чтобы в доме все было путем и ладком, и делающей свои хозяйские дела как-то незаметно, без натуги и показа, так что казалось — все происходит само собой, и что она тут не при чем. И хата и двор, и худоба, а тем более, детишки, не говоря уже о всяких припасах и «вытребасах», все у нее было в полном ажуре, все при деле, все вовремя и в лучшем свете…
Дети у нее носами не шморгали, всегда были отмыты и накормлены, чугуны не закопчены, хата подбелена, доливка (земляной пол) — подмазана, в хате пахло чабрецом и пампушками. Куры у Касьяновны не шастали по чужим огородам, свиньи «в голос» не орали, и даже собаки у нее и то попусту не брехали, а уж ежели гавкнут, то не сомневайтесь — что-то возле база да произошло. Касьянов на по их голосу знала, чи то поп проехал, чи то в улицу вперлись, допустим, цыгане. На родича собаки гавкали так, на нищего — «старца» — иначе. Хозяина встречали радостно и издалека, чужого прохожего не замечали, пока он не дотрагивался до забора, а так — идет себе и пусть идет… Вот только разве тявкать на кошку или чужую собаку она их отучить не могла — тут, наверно, первенствовали какие-то особые собачьи узаконения, не поддающиеся человеческому воздействую.
Со всего ихнего станичного кутка до тетки Насти прибегали советоваться соседки, знакомые и малознакомые бабы и девки по самым разным житейским делам и безделью. Как, допустим, вывести глистов или приворожить хлопца, что делать, когда ребенок «закатывается», или «чоловик» (муж) допивается до белой горячки. Да мало ли еще бывает такого, что надо порешить срочно и надежно. И всем тетка Настя находила, что сказать, что посоветовать…
А в молодости, лучше сказать — в девках, тетка Настя была вовсе не такой, и считалась малонадежной, беспокойной оторвой и «неслухняной». Она искренне жалела, что родилась девчонкой. Подруг не имела, дружила с хлопцами, играла в их игры, и в этих играх большей частью верховодила. А коней, кстати, любила с раннего детства, увлекалась скачками и дижигитовкой, и все это давалось ей лучше, чем хлопцам-казачатам ее возраста. Видя ее конные выкрутасы, батько частенько бурчал, пряча довольную ухмылку в седые усы: «Черт, а не девка!!! Настоящая сатана… И в кого вона така вдалась?!». Подразумевал при этом, что дочка вся в него, того — молодого, лихого, дерзкого казака-всадника, каким он сейчас, в старости, видел себя в думках — молодым и проворным…
Однажды по случаю приезда отдельского атамана в станице было решено провести скачки и показательную, как бы сейчас сказали, джигитовку. Генерал пожелал увидеть самых молодых казачат, как тогда говорили, приготовительного разряда, и младше. Как в станице было заведено исстари, у Высокой Могилы разбили шатер для почетного гостя, поставили столы. Генерал и станичный атаман батько Чигрин с военным писарем Кондратом Загорулько в окружении стариков и наиболее заслуженных казаков расположились за теми столами, взирая со склона древнего кургана на развернувшееся перед ними действо. Юных участников за радение и лихость ждали гостинцы, а еще шепнули, что тем, кто окажется лучшими, генерал вроде бы обещал особые награды.
Общие скачки «навыпередки» (наперегонки) прошли без особого азарта, да и генерал был к ним без внимания — позевывал и о чем-то говорил со станичным атаманом. А вот когда началась джигитовка, то это зрелище вызвало, как обычно, всеобщее внимание и сопереживание. Тут надобно сказать, что батько Чигрин, хорошо знавший успехи каждого казачонка, дал свое атаманское дозволение поучаствовать в джигитовке и нашей Насте, не раз уже до того удивлявшей стариков-казаков своей ловкостью и умением не только чисто, но и с выдумкой исполнять все упражнения.
Отличилась она и на этот раз. Закрутив косы на голове, Настя прикрыла их папахой и внешне ничем не отличалась от остальных юношей, поэтому генерал, отличая ее мастерство, никак не думал, что все это вытворяет дивчина.
А вытворяла она в этот раз что-то невообразимое. Четко и красиво выполняла на полном скаку традиционные приемы — «ножницы», перевороты, перескоки, перелеты и остальное тому подобное. Она, то кувыркнувшись, птахой взлетала над седлом, то зависала над ним, словно кречет над добычей, то стремительной ласточкой перелетала с одной стороны коня на другую, и над его спиной, и под брюхом. И заканчивала каждый прогон необычайно легким соскоком через голову коня — перевернувшись в воздухе, пружинисто становилась на ноги точно перед лошадью на общей линии… Генерал, видевший, как говорят, виды, был в восторге, и тут же пожелал залихватскому казачонку пожаловать урядника. «Можно б больше, — сказал он, — да пусть подрастет! Его от него не уйдет!».
Батько Чигрин тихо ему сказал, что урядника тому казачонку присваивать, пожалуй, лишне, «потому як вин — дивчина!». Генерал сильно удивился, долго чмокал губами, мотал головой, как занузданный необъезженный конь и. расчувствовавшись, подарил ей золотой империал — на приданое, и сказал, что непременно побывает на ее свадьбе…
Да только не пришлось генералу, старому служаке, побывать на Настиной свадьбе, потому как свадьба все откладывалась и откладывалась, а генерал вскорости свое выслужил..
В старину девчат выдавали замуж рано — в 14–16 лет дивчина считалась невестой, а в 18–20 — засидевшейся. Вокруг Насти крутились женишки, да все как-то были не ко двору, и она носом крутила, а домашние посмеивались, ничего, мол, подойдет час, никуда не денется, пойдет под венец… Но когда ей стукнуло что-то около 17, батько Касьян, пошушукавшись с жинкой, вдруг объявил, что пора, мол, доню, пора… Тем более, что они, родители, вроде как бы уже столковались с батьками намеченного жениха, который сам, может, еще не знает о выпавшем ему счастье. Такие вот были тогда порядки, при которых не зря зародилась присказка: «без меня меня женили», хотя она, та присказка, впрямую не всегда относится к свадьбе-женитьбе.
— Кто жених? — был первый и последний вопрос ретивой «дони», а узнав, кто, она замахала руками и ногами: «Нет, нет и еще раз нет!».
— Как это «нет»? — возмутился старый Касьян. — Да на неделе (т.е. в воскресение) уже сваты придут! Да я уже с его батьком горилку пил… Да мы тут уже…
— Нет, нет и нет. Никаких сватов! Чтоб я за того Панька замуж! Скажите тем сватам, чтоб не приходили, потому что я убегу!..
— Я тебе убегу! — рассердился батько Касьян. – Ишь какая! Мы с матерью тут за нее хлопочем, думку думаем, а она — убегу! А чтобы не убежала — иди в камору. И под замок! И действительно, чтобы Настя не убежала, Касьян завел ее в отдельную — гостевую комнату, закрыл дверь на засов и для верности подпер ее поленом. Матери же велел кормить дочку через форточку и никуда ее не выпускать до особого его на то указу.
Выревевшись, Настя стала соображать, как ей выбраться из своего узилища и куда скрыться хотя бы на несколько дней, пока уляжется сполох, нежданно поднятый ее родителем. И придумала — ведь оно так уж устроено, что ежели кто сильно о чем-то начнет думать, то что-нибудь да придумает…
И когда старый Касьян проходил мимо заветной двери и с удовольствием отмечал, что все в порядке — засов и дровеняка на месте, а за дверью тишина, Настя в это время сидела в хате у своей крестной матери и родной тетки Ольги на другом конце станицы, пила взвар и с жаром говорила о своей невзгоде. Как она выпорхнула из-под затвора, так и осталось неизвестным — то ли ее братики выпустили, то ли она обратилась в острокрылую ласточку и вылетела в форточку, — неизвестно, но так уж случилось, что и засов был при деле, и полено подпирало дверь, и «собака нэ гавкнула», а арестантка испарилась, улетучилась, и оказалсь там, где ей было надо — у тетки у Ольги, своей любимой и любящей сестры ее батька — старого Касьяна.
Тетка Ольга сразу взяла в толк, что почем и почему, решительно встала на сторону крестницы и столь же решительно начала действовать. К вечеру она явилась к брату, улыбчивая, излучающая добро и ласку. Справившись о здоровье, расспросив о том, о сем, она взяла Касьяна за пуговку на сорочке, отвела его в сторонку и приступила к главному разговору.
— Отож, братик, я тут узнала… И так далее. Насупившись, братик поведал ей о семейной своей драме. Главное, что его беспокоило, так это то, как он теперь будет общаться со сватами, с которыми все вроде как бы сговорено, а тут такая непригода. Ну, да пусть Настя посидит взаперти, может, даст Бог, до понедельника одумается и все наладится… Сестра Ольга сказала ему, что Настя давно уже не взаперти, и одумываться не собирается, а что касается сватов, то она, Ольга, уже до них «сбежала» и все уладила… Касьян любил свою старшую сестру и уважал. Так уж у нас в роду ведется, что сестрички и братики живут дружно и уважительно, не то, что у других, бывает, как собака с кошкою… У нас не так.
— А что, коханый у нее есть? — спросил Касьян и узнав, что «нема», смирился. Побухтел трошки что-то на счет послушания, мол, ему байдуже, что она, его Настя не хочет выходить замуж за Панька («бачили мы того Панька!»), ему обидно дочернее непослушание… В общем, сошлись на том, что ретивая «доня» поживет пока у крестной до понедельника или вторника, что Касьян в воскресенье отправляется в город, а там видно будет…
Так вроде и закончилась история о том замужестве нашей незабвенной Насти. Но закончилась она, может, наполовину, а если положить на безмен-весы, то и того меньше, так, на четвертушку… Ну, может, чуть больше…
Дело в том, что после этого события наша Настя стала приглядываться к тому Паньку, может, даже из любопытства, что, мол, за «людина» такая мельтешит перед ее безгрешным взором? Да и Панько, не будь дураком, стал возле нее крутится, не так уж заметно, назойливо, чтобы вскорости намозолить очи и осточертеть хуже горькой редьки. Дружелюбно и не настырно… А особенно сошлись они на святках, когда наша молодежь устраивает общие веселья и изощряется в разных выдумках. Ну, в щедровках-колядках они не участвовали, то дело совсем детское, а вот в «Маланьях» и «Василях» — с полным удовольствием, и даже с радостью.
Для теперешних юнаков эти праздники отмерли, и их сейчас перезабыли, а в старину их обязательно проводили, и к ним готовились загодя. Что такое Маланья? Все, наверное, слышали присказку: «напекли блинов, как на Маланьину свадьбу»? Так вот ее, эту присказку, как раз и выдумали напрямую от того праздника, который отмечался станичниками в день святой Маланьи, приходившийся под самый Новый год. Ходили вечером по хатам, пели заздравные песни и угощались блинами, теплыми и светлыми, как само солнышко. А главными на том празднике были девчата — они выбирали Маланью, остальные составляли как бы ее свиту. Тут же, понятно, крутились и хлопцы, и веселье было общее…
А наутро, как раз на Новый год, припадал уже день святого Василия, или, понашему, Василя, и праздник продолжался. Только теперь уже главную скрипку играли хлопцы, был их черед. Были те же «маланьины блины», но уже с колбасой и пирожками — с мясом, «потрибкою», картошкой и всем, чем придется.
И еще на святках водили по улицам «козу» — было такое представление: наряжали кого-нибудь той самой козой — на голове маска с бородой и рогами, на рогах — колокольчик-бубенчик, на плечах — кожух, вывернутый мехом наружу, а сзади, само собой, хвост, и не такой, как у настоящей козы, короткий и никчемный, а настоящий, как у собаки или коня, и обязательно выкрашенный в голубой или розовый цвет. «Козу» сопровождала шумная кампания ряженых, в которой непременно присутствовали поводырь, тащивший «козу» на веревке, «дид», цыган, «мыхоноша» с торбой для угощений и подарков.
Могли быть и другие персонажи — бандурист, звонарь с колокольцем, дудочники, или довбыш (барабанщик). Сопровождали это шествие и несколько писняров, могли быть «брехач» и «подбрехач» — исполнители веселых шуток-прибауток и коротких баек. Так что дела хватало всем. Панько, по общему мнению, лучше всех управлялся с ролью «козы». Никто, как он, не мог впопад и невпопад так мекать на разные лады, вытворять замысловатые выкрутасы на четвереньках…
В общем, в скорости наша Настя, о том, может, сама не думая, подружилась с тем Паньком и через год после первого неудачного сватовства они обвенчались к общему удовольствию и радости. Особенно был доволен старый Касьян — в конечном счете вышло ведь все так, как он хотел, а значит, правильно и законно.
— Старые люди, — подчеркивал дед Игнат, — лучше знают, что треба молодым. Да только того молодые не понимают. Это Бог пожалел нашу Настю, и она не упустила своей судьбы, прожила с тем Пантелеймоном счастливо, душа в душу… И все мы были рады, что у нас есть така родичка, а у других, может, и нема!