БАЙКА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, про Белого царя, да про высочайшее его пребывание в землях наших благодатных

БАЙКА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,

про Белого царя, да про высочайшее его пребывание в землях наших благодатных

До Бога, говорят, высоко, а до царя — далеко, да только далекое, бывает, приближается. Жил себе был наш российский «Белый», как тогда его называли, царь в заоблачном Петербурге, да и надумал явиться на благословенную Кубань — верных своих казачков посмотреть, да и себя показать, а то мало ли чего, еще не поверят, что есть он, тот царь, в натуре… А может, кто присоветовал — умных голов у нас как нерезаных собак, в проще сказать — «як пчел», особенно, если кому чего присоветовать…

По рассказам деда Игната явление царя на Кубань было событием чрезвычайным, из породы легендарных. Сам дедуля многого не видел и не помнит, «бо був малый», а по рассказам своего дядьки Касьяна и других самовидцев того необычайного случая в жизни вольной казацкой Кубани хорошо знает, как оно происходило, или как должно было происходить, что в народной памяти одно и то же.

Само собой, когда прокатился первый слух о предстоящем царевом наезде, то никто тому не поверил: мало ли чего набрешут, – людям что ни слух, то сладость. Только ему, помазаннику Божьему, и делов, что тащиться без особой нужды почти на край света, в наши степи и плавни, комаров, да муховодов кормить.

Но слухи крепли, а потом в станицу пришла казенная бумага, чтобы, значит, готовились к достойной встрече августейших особ и свитских персон. По каким дорогам и через какие станицы-хутора будет проезжать надежа-царь, то была державная тайна, но всем строго наказывали навести у себя порядок, бурьяны на церковной площади повыдергать, свиней, упаси Господи, загнать во дворы, а хаты вдоль главного шляха подмазать и побелить, как перед Великим днем — Пасхой. И молиться, молиться во всех храмах о благоденствии царя-батюшки и семейства его.

Потом, как вспоминал дед Игнат, явилась новая бумага — отобрать столько-то там наилучших казаков, заслуженных, пристойного поведения и благообразных по обличью. Чтобы, не дай Бог, среди них не оказалось рябых, «кырпатых», малорослых, зверовидных, дюже брехливых и иных, им подобных. И быть готовыми в назначенный день под самоличной командой атамана явиться в Катеринодар для участия в торжествах по случаю высочайшего гостевания государя-императора.

И завертелось, и понеслось…

Дядько Касьян, само собой, попал в число назначенных на царский праздник, как имевший медаль, а может — две за турецкую войну, а еще больше потому, что товариществовал со станичным атаманом, да как им было не дружить, — ведь атаманом на тот час был его старый сослуживец Стас Очерет. Так что тут усомниться в касьяновых заслугах и благообразии было «не можно».

И еще был наказ: от каждого юрта взять на празднество по одному, а то и по два молодых хлопца — чтобы память о том событии дольше жила в самовидцах — царевых сотрапезниках. И жалко, что Игнат тогда не вышел годами, а то бы батько Касьян пристроил бы его в ту оказию…

В народе стояли гул и перебранка, и все о царе, о причинах его неожиданного приезда на «нэньку-Кубань». Все соглашались, что это неспроста — либо война приближается, либо царь хочет оказачить всю Россию. А может, невесту для наследника приглядывает, не зря же он везет его в Катеринодар. А что: всем ведь известно, что самые ладные и домовитые невесты кохаются именно у нас, на Кубани, и нигде больше.

— Мы, пацаны, — говорил дед Игнат, — обсуждали и так: а шо — цари, царицы и само собой — наследники, як воны, к примеру, ходять до ветру, справляют нужду? Не може того быть, шоб як вси — воны ж помазаныки Божьи! Зишлись на том, шо малу нужду справляють духами, или когда никогда — туалетной водою. Вона так и называется — туалетна, сам бачив в продажи. Торгують ею без всякого стеснения. Ну, а велику нужду справляють шоколадом. А шо: те же пчелы, осы и шмели пэрэробляють свои харчи не в что-нибудь, а в мед! …И вот оно — свершилось! Белый царь и его сиятельная свита пересекли границу нашей земли и сразу же вся Кубань «заголосила» колокольным звоном: бом… бом… бом.. царь... царь… бом… бом…

Во всех церквях, больших, малых и самых малюсеньких начались молебны, а в крепостях, на кораблях, и везде, где только можно, открылся пушечный салют, а когда зашло солнце, небо над всей Кубанью многоцветно засветилось фейерверком самой необычной красоты.

Когда ж его императорское величество появилось в Катеринодаре, то над городом прошел дождь из лепестков роз, яблонь и, может, других каких цветов-соцветий, каких именно — уследить не было никакой возможности. Такие дожди прошли и по некоторым станицам, и как рассказывают знающие люди, даже по отдельным хуторам. Не по всем, а только по тем, где были часовни в память благоверного князя Александра, Мыколы-угодника или Алексея Божьего человека.

А потом над Катеринодаром пролетели стаи золотокрылых орлов, и некоторые из них были даже двуглавыми. Только этого мало кто заметил — орлов было так много, что сосчитать, у кого чего сколько — не хватало никаких сил. И еще, говорят люди, а они брехать не станут, Кубань в то утро потекла молоком и медом, но не долго, а так, чуть-чуть, может всего с четверть часа. Кто пошустрей, таскали ту благодатную воду домой, пили ее сами и поили худобу. Коровы после этого три дня доились сладким молоком, а собаки, отведав того пойла, полиняли и обросли потом новой шерстью — каждая седьмая шерстинка из червонного золота, «така тонюсенька-тонюсенька», а в руки возьмешь — тут же порвется.

По Катеринодару Белый царь под перекатное «ура» ехал, само собой, в золотой карете. На белоснежных конях — сверкучая сбруя, подковы — из чистого серебра, а попоны ярко-красные, с золотыми вензелями. Сам царь в кужухе из собольих хвостиков проезжал через триумфальные ворота, высокие и широкие, чтобы, не приведи Господи, «нэ зачипывся». На тех воротах — райские цветы, и кучей, «як куры на сидали», — ангелы и архангелы, серафимы и херувимы, и прочие ангельские чины. А на углах — орлы, двуглавые, те самые, которых мало кто «бачив» в про летных стаях.

В руках у царя было большое золотое яблоко, с крестом вместо хвостика, и орляная царская булава — скипетр. За царевым возком несли наши кубанские регалии — разные клейноды, перначи, литавры и хоругви. Впереди же — золоченый ларчик с дарственной Грамотой блаженной памяти царицы Катерины нам, казакам, на вечное владение землями и водами, плодами земными и всем прочим на нашей Кубанской земле.

Войско при полном параде и при всех знаменах и штандартах стояло шпалерами через весь город и громогласно приветствовало царя:

— Ур-ра… урр-ра… ур-р-р-ра-а… И даже бродячие псы, шелудивые и злые, но вольные, стояли, поджав хвосты и тихонько, так, чуть слышно, повизгивали. «Воны ще бы гавкнули, як кругом такэ»… А колокола: бом… бом… бом… царь… А орудия: торох-торох! Торох-торох! Трах-тебедох!...

Позади войска гуртовался простой народ. Мужики бросали вверх шапки, бабы махали цветастыми платками, и все выражали свой восторг тем же криком: Ур-ра… урр-ра… ур-р-ра-а…

Так кубанское товарищество встречало помазанника Божьего, самого Государя-императора Всероссийского!

— Ось от старых людэй я чув, — говаривал дед Игнат, — шо в дюжедавнюю старовыну царь, як выходил до людей, то одаривал всех казной-гришмы. Дескать, брал из шапки пригоршнями золотые червонцы, да кидал в народ. Этого, отмечал дед, в Катеринодаре не было — «чого не було, того не було». А жаль! Оно для казны разор малый, а людям в радость. По рассказам, если какую монету никто не ловил на лету, то она, упав на землю, тут же расщеплялся на полтинники. А если такой полтинник никто не успел схватить, то он рассыпался на маленькие серебряные пятачки-орлячки. И было их несметное количество — «як пчел»! Дед Игнат уверял, что у него долго хранился такой серебряный пятачок-орлячок, но он не знает, куда он подевался…

А столы с угощениями стояли через всю Красную улицу, от станции Черноморки до Войскового храма. И чего только на тех столах не было: и сулеи с заморскими винами, и жбанчики с наливками и настойками, и водки самого разного сорта, и горилка с перцем и кореньями. Сало с прожилками лежало шматками, толстенное — в две-три четверти. Всякое жареное, вареное, пареное. Бараны и быки — целиковые, свинячьи головы и оленьи туши… И еще там стояли сахарные головы, и навалом — печатные пряники разного фасона, пироги, «пирижечки», маленькие бочоночки с медами, и невеликие «шаплыки» со «взваром» и иными запивками. Вот уж впрямь: всякие ковбасы и царские вытребасы…

Но главной красой торжественного стола были длинные, как бревна, краснюки-осетры, сваренные в трех, а то и в пяти казанах, в ноздрях — всякая приправная трава, а вместо очей — соленые лимоны с сахаром, а может, с медом — солено-кислые, сладкие, только что не горькие.

Станичники расположились за тем длинным царским столом по юртам — каждый юрт со своим атаманом. И перед каждым гостем — большая салфетка, на ней орляная стопка и две миски — большая и маленькая, столовый нож и вилка. Все из серебра и с царскими знаками. После трапезы каждый сложил свой прибор в салфетку, завязал ее углы и взял с собой — на вечную благодарную память, чтобы потом показывать детям и внукам и прочим близким и дальним, и тем, кто не сподобился чести застольничать не в вонючем духане с гнилозубыми случайными ярыжками, а с самим Белым царем — хотите верьте, хотите — не верьте, дело ваше…

Первую чарку царь-батюшка поднял за славное Кубанское казачье войско, и его слова тихим шепотом передали до другого конца стола — тем, кто по дальности не мог услышать сладчайшую царскую речь. И сразу же грянул стопушечный салют, в грохоте которого и пошла соколом та первая чарка в утробы очумелых от счастья почтенных гостей-казачков.

Потом пошло-поехало: чокались за здравие самого Белого царя-батюшки, за его августейшее семейство, за наследника — атамана всех на свете казаков, за державу нашу православную, за отцов-атаманов…

Куда потом делся надежа-царь, наш Касьян не уследил. Может, он тут же, с того застолья, вознесся в святой город Петербург, а может, подвыпив, потихоньку отошел почивать в уготованные для него покои. Пир же за царским столом продолжался три дня и три ночи. Стас Очерет сказал станичникам, что раньше трех суток пить «стремянную отвальную» недостойно. «Пока нэ зъйимо ось цю свынячу голову — до дому нэ помандруемо (т.е., отправимся)!» — заявил он. А до той свиной головы дело дошло не скоро — закусок самых необыкновенных и интересных было «до бисового батька», и когда под конец вспомнили о голове, ее на месте не оказалось — «мошка спряла», а скорее всего утащили крутившиеся возле хмельных казаков прихлебатели из войсковой канцелярии, помощники и подносчики, всякие смотрители и устроители. Очерет махнул рукой: «чи мы не бачили свинячей головы, хай ей будэ лыхо! Та мы дома не такую сварим! Хлопцы, наливайте по последний, выпьем ще раз, а може не раз, выпьем по полной, бо век наш недолгий! Царствуй на славу, наш царь православный!».

Так и закончились всякие торжества по встрече Белого царя, императора Всероссийского на благодатной земле нашей. Событие знаменательное, сказочное, о котором долго «балакала» вся Кубань.

— Шож, — вздыхал дед Игнат, — полыхнув, як зирка (звездочка) средь темной ночи, та и нема. Був, чин не був?.. А може це сон, абож мрия (т.е. мечта)? Так-таки — був: люди брехать не станут…