БАЙКА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ, про то, как казаки-конвойцы в увольнение ходили…

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

БАЙКА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ,

про то, как казаки-конвойцы в увольнение ходили…

 — В увольнение мы ходили редко, — вспоминал дед Игнат, — та и что нам было делать в городе? Кина тогде такого, як теперь, не было, на базар нас не пускали, так — только на город подивиться… — Было, правда, одно время, — улыбаясь, говорил дедуля, — что казачки приладились к цирку — там тогда не только ученых попугаев показывали, то было не интересно, та и не к чему: сколько там того папуги-попугая? Казакам нравились борцы и силачи. Особенно, когда наши, российские, состязались с чужими, закордонными. Наши обычно побеждали, дюже крепкие хлопчики были! Взять того же Ивана Поддубного, он, говорят, раньше грузчиком на Азовском море работал, так ему там накладывали на плечи с десяток пятипудовых мешков с чем-нибудь, и он без всякой натуги таскал их на пароход. Ну, а потом, пообтесался трошки, стал в цирке работать, по заграницам ездить, силушкой удивлять заморских граждан.

Да и у нас подобные мужики пользовались уважением. Выйдет такой силач на арену и начинает играть трех- четырехпудовыми гирями, и так их подкинет, и через плечи мотнет, употеет сам, как вроде из бани-парилки вылез, и тут шутя-небрежно сунет кому-нибудь из ближних зрителей гирю — подержи, мол, пока я тут прочахну… Тот схватится, а гиря и потянет его до земли — наглядно видно, что гиря та не из ваты, а настоящая, чугунная.

Один раз такой чемпион подал вот так свою гирьку первому попавшемуся, а им оказался наш князь Дядянин, — н в гражданском, цивильном костюме сидел в первом ряду. Ну наш детинушка-князюшка небрежно так подхватил тот трехпудовик, перекрестился им два раза и бросил гирю хозяину. От такой неожиданности циркач отпрянул и не смог схватить ее на лету. Зрители, конечно, радостно похлопали хорунжему, хотя и подумали, что это специально подстроено для большего интересу. Хозяин цирка потом подходил к Дядянину, спрашивал, не хочет ли он у него на арене побаловаться тяжестями, предлагал, понятное дело, хорошие деньги. Но князь отказался, на что это ему, когда он был князь и офицер личного Его Императорского Величества конвоя. Что для него цирк: много трухи, мало сена…

По словам деда, очень любили казаки-конвойцы цирковых лошадей. Ухоженные красавцы, по их понятиям не годились для строевой службы, но насколько они были умны и обучены! Какие выкидывали фортели и как умели красовито и строго в такт музыке отплясывать и потом кланяться публике («делать комплимент»).

А вот цирковые наездники и жокеи особого восторга у казаков не вызывали. Их кувыркание и незатейливые упражнения на конских спинах для конвойцев, проходивших регулярную джигитовку, не казались чем-то необыкновенным. Подлезть под брюхом лошади или постоять в полный рост на седле скачущего коня — да такое «каждый может»! А пожалуй, заставь иного жокея в такой позиции попасть из винтовки или револьвера в движущую цель — еще неизвестно, попадет ли? Вскочить же на скаку на коня, или перевернуться через седло с одного бока на другой, так это же обычное дело! «У нас в станыци, — говаривал дед, — такэ можэ проделать каждый хлопчик!». И он вспоминал, что его родная тетка Настя в молодых годах такие «хвокусы» вытворяла на скачках — залюбуешься! Вот ее бы в цирк! Все же девка, чернобровая, с заправленными под папаху косищами, да на таких сказочных кониках — вот то было зрелище, не в пример худосочным жокеям, удивлявшим неграмотную публику повседневными упражнениями обычной джигитовки! Кому новина, тому и удивление… Но кони в том цирке были царственно красивы — сказочные кони! Ох, какие это были кони!

Казак без дыма не гуляет, бывали в увольнении и приключения, о них дед Игнат тоже любил при случае вспомнить.

Как-то, будучи в городе, дед Игнат и его земляк Степан Стеблина оказались в Летнем саду. Дело было осенью, сад пустовал, и наши казачки, приняв перед этим по склянке красного вина, расположились на скамейке у одного из входов-выходов того парка. Минут через сколько-то к ним подсела молодица с завернутым в пестрое одеяло младенчиком. Степан, естественно, стал с нею калякать о том, о сем, как это бывает в подобных случаях. Может, о погоде или там еще о чем и, понятное дело, — о ребеночке, который на Степанову радость оказался хлопчиком и из которого по Степановой думке должен был непременно вырасти добрый казак…

Наш дед Игнат вспомнил, что ему следует зайти на почту, которая маячила в самый раз супротив ворот того сада, он, сказав другу, отлучился на полчаса, а может, и того меньше, чтобы, значит, отправить домой письмо-цидульку, а заодно купить два-три конверта на предстоящее будущее, оставив станичника в приятной беседе с приятной, можно сказать, особой.

Когда он вернулся, «особы» рядом со Степаном не было, а сам Степан держал в руках куль с будущим «добрым казаком» и пытался войти с ним в разговор. Оказалось, что четверть часа тому назад «особа» отлучилась «на минуточку» по своему «важному делу» и попросила Стеблину поглядеть за ее младенчиком, чем он теперь и был озабочен. Прошло еще полчаса, а «особа» не возвращалась, и казаченьки почувствовали, что тут что-то не так…

Игнат обошел округу и нигде той приятной молодицы не узрел. По здравому рассуждению друзья решили рапортоваться в полицию, благо увидели городового, степенно прохаживающего по аллее. Тот давно уже приметил бородатого гвардейца с плачущим младенцем на руках, и в его полицейской голове по этому поводу роились кое-какие вопросы. Вроде того, а нету ли тут злого какого умыслу, или все это совершается обычной самодурью, то есть можно сказать, правильно.

Пока друзья объясняли стражу порядка, в чем их сомнение, к ним подошло несколько зевак, событие стало приобретать скандальный оттенок и даже общественную значимость. И надо же было так случиться, что на тот час мимо сада в кабриолете проезжал князь Дядянин со своей мамашей. Увидев посреди возбужденной толпы своих конвойцев, он остановил извозчика и спросил, в чем дело.

— Все ясно, мать бросила своего ребенка, — определил он, — надо составить протокол и сдать подкидыша в приют.

Городовой сказал, что за протоколом дело не станет, только надо пройти в участок. Хорунжий, чтобы не растягивать событие, да и мало ли как оно могло обернуться, решил проследовать с казаками в полицию, о чем и сообщил мамаше. В полиции та из чистого любопытства изъявила желание взглянуть на младенчика, и ребеночек ей очень приглянулся. Пошушукавшись с сыном, она заявила, что хочет взять младенца к себе на воспитание, и чтобы его, значит, не отправили в приют.

— Ось и думай, хорошо, чи нет содеяла та молодица, бросив свою детину, — вздыхал дед Игнат. — Воно вроде як плохо… Но раз она такая мать, то тому детынятку было бы при ней все одно хуже, чем в хате у княгини… Оно в жизни так часто бывает, что думаешь так, а получается со всем по-другому. Кабы знать, где найдешь, где потеряешь… Степана Стеблину в этой истории больше всего возмущало то, что младенчик оказался не хлопчиком, а девочкой.

— Я носился с ним, як с писаной торбой, а оно оказалось она! — Так все равно — душа человечья, — успокаивали его сотоварищи. — А душа — она и есть «она». — Так оно так-то, — вроде как соглашался Степан, — та все ж… Бисова тетка сбрехнула, чтобы вызвать у казачины большую симпатию к своему малому чаду, а может, и умиление, что и облегчало ей провернуть свою задумку. Все ж не бросила она свою кровинушку безнадзорно, а вручила в крепкие руки казака-гвардейца — представительного, если не сказать — красавца.

— Да и князь Дядянин подвернулся тут в самый раз, — итожил свою байку дед. — Так что все свершилось лучше, чем могло. Видно, на то была воля Божья. Не зря говорят люди, что во всяком деле есть какой ни какой, а свой толк…

А однажды Степан Стеблина даже сильно отличился, правда, по случайности и без особого на то предрасположения. Но на этот раз он был в увольнении с другой компанией, наш дед по какой-то надобности остался на службе. А то, может, оно все было бы иначе, чем случилось на самом деле. Хлопцы в тот день побывали в Александро-Невской лавре, потоптались у могилы великого Суворова, почтив его память добрым словом и поминальной свечкой — ведь как-никак, а именно он построил на Кубани первую крепостную линию, по которой потом и встали черноморские кордоны и «бикеты», и довольные своим благоверием, отправлялись на Невский проспект, чтобы там благодостойно завершить тот памятный день.

А надо сказать, что знаменитый Невский проспект, блистательный и «прямисенький, як струна», ближе к Невской лавре почему-то сужался, искривлялся и, сохраняя свое гордое прозвание, становился заурядной, полутемной улочкой, застроенной простенькими домами.

Так вот, идя в задумчивости по тому пока еще невзрачному «прошпекту», Степан приотстал от компании и выйдя за очередной угол, вдруг увидел, что двое парней прижали одного кого-то к подворотне и бессовестно дубасят его самым отчаянным образом. Такого лихой казак стерпеть не мог — трое против одного! И он, не задумываясь, бросился на выручку с криком: «Так шож вы делаете, нехристи!». Те на его окрик не обратили никакого внимания, Степан схватил двоих за воротники и оттянул их от избиваемого хлопца, и тут же получил по глазу увесистый тумак. Это, как показалось Степану, было уже слишком, и он, по привычке непременного участника станичных «кулачек», молниеносно ответил обидчику, а другому «добре так заехал по сусалам». Драка — она не для прибыли, драка для чести-погибели…

Тем моментом освободившийся хлопец приложил третьего, и драка стала принимать обычный, или, как выражался Стеблина, «регулярный» характер. Тут-то и раздался полицейский свисток, на который через несколько минут прибежали дворники, а потом и городовые, и Степан, увидев, что теперь соотношение сил, а значит, и справедливость, переменились, счел за благо выйти из игры. Поправив форму, и заломив, как положено, папаху, он степенно отправился своим путем, догонять товарищей.

Эта стычка, может, сразу же и забылась бы, но только на следующее утро в казармах конвоя появились полицейские чины с желанием выявить участника вчерашнего «сражения», что не представляло особого труда, так как Степан, не подозревая о каких-то последствиях, еще с вечера чистосердечно рассказал своему вахмистру о происхождении довольно внушительного синяка под левым глазом и в целом получил от него одобрение своим действиям, хотя Степан и нарушил инструктаж увольняемым в город — «не встревать» ни в какие уличные недоразумения.

Как оказалось, избиваемый «хлопчик» был полицейским, чего не мог знать наш борец за справедливость, так как с того была сбита форменная фуражка, да и на кривой улице было не очень светло… Приехавшие чины хотели выразить свою признательность казаку-конвойцу, оказавшему действенную помощь правоохранителям в задержании опасных преступников. «Вот тебе и на! — разводил руками Стеблина. — Не знал я, что бьют околоточного, а то, може, и не вмешался бы, бо така ихняя служба… Ни за ято бы не вмишался… А тут бачу — трое против одного, а це — не дило…».

Вот так «оскоромился» бедный Стеблина, хотя и действовал, по общему мнению, достойно. А тут пришлось давать показания, подписывать казенные бумаги (с поли цией только свяжись!», выслушивать официальные, с усмешечкой («чины» все понимали) благоприветствия…

Вахмистр мудро посоветовал Стеблине в город не ходить, пока не минет его «невезучая планида». Посидеть в казарме, в шашки поиграть… Бывает так, что на человека свалится то одно, то другое, и лучше переждать, не дразнить судьбу. И Стеблине это средство помогло…