А. ГУЛЬБИНОВИЧ НА ЗАРЕ РАБОЧЕГО ДВИЖЕНИЯ
А. ГУЛЬБИНОВИЧ
НА ЗАРЕ РАБОЧЕГО ДВИЖЕНИЯ
Однажды Домашевич привел с собой юношу высокого роста в мягкой шляпе и представил его нам как интеллигента Якуба. Он нам сразу пришелся по душе. Был он простой в обращении, подвижный, энергичный. Мы полюбили его, он нас, кажется, тоже.
Этот товарищ Якуб и был Феликс Эдмундович Дзержинский. Но настоящую его фамилию я узнал лишь через несколько лет.
Товарищ Якуб был юношей пламенным, быстро загорающимся. На собраниях он не выступал с длинными речами или докладами. Говорил кратко и ясно. Он всей душой отдавался делу сам и любил, чтобы другие тоже работали добросовестно и преданно. Если он за что-нибудь брался, то обязательно выполнял, готов был делать все, везде, за всех. Он работал неутомимо и нас увлекал. Нужно было провести собрание на Шешкиной горе, он шел из Заречья шагал 4 километра в Снепишки, на другой конец города.4 Нужно было отпечатать на гектографе несколько сот прокламации и ночью расклеить их по городу, он охотно и печатал сам и расклеивал…
Однажды рабочие нам сообщили, что какой-то подлец донес начальству, что некий Якуб ведет агитацию среди железнодорожников. На нелегальном собрании мы решили, что нужно сменить псевдоним Якуба. Предложили заменить Якуб на Яцек. Дзержинский согласился, и с тех пор мы его все время называли Яцеком.
Еще летом 1894 года я организовал кружок слесарей. Мы создали «кассу сопротивления» и кассу взаимопомощи,5 Я был кассиром в кассе взаимопомощи и вел просветительную работу среди слесарей. Но что это было за просвещение! Я сам был весьма слаб в вопросах просвещения; кроме того, 12-часовая физическая работа притупляла мозг и выматывала силы. Но как я умел, так работал.
До появления у нас Яцека мы были очень слабы. Он начал читать нам брошюры и объяснять их. В числе прочитанных тогда брошюр помню: «Кто чем живет?», «Умственная работа и машины», «Эрфуртская программа» и другие. У меня был кружок, состоявший из 14—17-летних ребят. Я читал им брошюры: «О происхождении Земли», «Откуда берутся дождь и снег», «Откуда взялись камни на наших полях» и т. д. Тут Яцек мне во многом помогал. Хотя он и говорил, что учится среди нас революционной работе, но, учась сам, Яцек в то же время и нас ушл.
Как-то на нелегальном собрании я вступил в спор с представителем ППС.
— Если в России вспыхнет революция раньше, чем в Польше, и царь будет свергнут, что будет тогда делать ППС? — спросил я.
Он ответил:
— Ну что же, мы будем добиваться своей, Польской республики, нам с русскими не по пути.
На это я заявил:
— А мы, рабочие Литовской социал-демократической партии, пойдем с русским пролетариатом, нам с ним по пути.
Яцек широко разъяснял нам эти актуальные, волновавшие нас вопросы. И, разумеется, в совершенно ином, не националистическом, а интернационалистском духе.
Однажды, когда Яцек жил в Заречье, я, будучи у него, увидел на полке книжку стихов Н. А. Некрасова на русском языке. Я попросил его дать мне почитать, так как любил поэзию и сам писал стихи. Яцек подарил мне эту книгу.
Жил он очень скромно. Летом носил простой пиджак и черную шляпу, зимой — осеннее пальто, довольно потертое, и ту же шляпу. На какие средства он жил, не знаю, говорили, что на заработки от частных уроков.
Мы праздновали 1 Мая 1896 года в Каролинском лесу. Нас, рабочих, собралось там 49 человек. Перед собравшимися выступили Яцек и я. Мы пели революционные песни, а на высоком шесте развевалось красное знамя с лозунгом. Потом рабочие подхватили Яцека и меня и начали нас качать. Яцек за это отругал товарищей, но никто не обиделся. Его все очень любили. К замечаниям Яцека прислушивались, с ним считались уже в те годы.
У нас не было достаточно законспирированной квартиры, где можно было бы хранить гектограф и без особой опаски печатать нелегальные издания. Яцек взялся организовать это дело и организовал. Он нанял квартиру на Снеговой улице, рядом с полицейским участком. Прихожу к нему на новую квартиру, а Яцек печатает вовсю прокламацию на гектографе, даже пот с лица течет.
— Такая работа около самой волчьей пасти, пожалуй, не очень безопасна, — говорю ему.
Он пожал плечами:
— Как раз, — отвечает, — тут безопаснее всего. Им и иа ум не взбредет искать рядом с собой «нелегальщину». Вот лучше помоги мне, тогда быстрее кончим.
Я помог.
Накануне 1 Мая 1897 года6 мы собрались в 8 часов вечера, чтобы отправиться расклеивать но городу листовки. Я купил несколько пачек махорки, раздал каждому, чтобы в случае, если нагрянет полицейский, швырнуть в него и бежать. Каждому досталось по 50 экземпляров прокламаций. До четырех часов утра нужно было все расклеить. Яцек тоже взял свои 50 штук и клей. Но я забыл объяснить ему технику этой работы…
Яцек самым добросовестным образом расклеил свои листовки на улицах в порученном ему районе. Но сам при зтом весь вымазался клеем.
— Ну, — говорю, — если бы ты попался, то не выкрутился бы.
— Глупости, — отвечает, — у меня была твоя махорка и мои длинные ноги, они бы меня спасли.
Действительно, ноги у него были длинные, сам — тонок и строен, как тополек, красивый, ладный. На него заглядывались наши девушки-швеи, но, увы, без взаимности.
Яцека направили в Ковно на партийную работу. Через несколько месяцев он приехал и привез с собой номер газеты «Роботник ковеньски» («Ковенский рабочий»), отпечатанный на гектографе. Рассматривая газету на заседании комитета ЛСДП, мы обратили внимание на то, что первые страницы были четко и красиво написаны, а дальше — мелкими буквами и не везде разборчиво. Мы сказали об этом Яцеку. Он объяснил это недостатком времени и тем, что всю газету писал один, сам же и печатал, сам распространял, сам бегал от фабрики к фабрике и агитировал.
Яцек был моложе меня на три года. Мне тогда было 22 года, ему 19 лет. Как-то мы шли вместе ночью и разговаривали. Я ему говорю:
— Почему ты так не бережешь себя, так растрачиваешь свои силы? Нужно немного поберечь себя, иначе потеряешь здоровье.
— Чего уж там, — отвечает, — здоровье мое никудышное. Врачи сказали, что у меня хронический бронхит и порок сердца, что жить мне осталось не больше семи лет. Вот и нужно эти семь лет как следует, полностью использовать для рабочего дела.
Я похолодел от этих слов. Я очень любил его…
Прошло много лет. После ареста, ссылки и скитаний по России я в 1917 году случайно на станции Калинковичи увидел на избирательном плакате в Учредительное собрание имя Феликса Дзержинского. Так я узнал, что он жив и продолжает вести активную революционную работу.
Уже после Октябрьской революции я часто мечтал: скоплю денег на дорогу и махну в Москву, чтобы увидеть Яцека, хотя бы издали. Как он выглядит, такой ли стройный и подвижный, как когда-то? Насколько состарился?
Жадно просматривал я каждый номер «Гудка», настойчиво искал его портрета или статьи, расспрашивал красноармейцев, не видел ли кто-нибудь из них его или не слышал ли его выступлений. Наконец однажды в газете «Гудок» я увидел его фотографию. Он стоял на трибуне с поднятой рукой, в которой держал карандаш. Я долго смотрел на эту фотографию. Неужели это Яцек, тот молодой энтузиаст? Зрелый человек, с острыми чертами лица смотрел на меня с газетной полосы. Ничего удивительного. Многолетняя тюрьма и напряженная работа наложили свой отпечаток.
Рыцарь революции.
М., 1967, с. 48–52