И. П. БАРДИН СЛУШАЯ ДЗЕРЖИНСКОГО

И. П. БАРДИН

СЛУШАЯ ДЗЕРЖИНСКОГО

Я уже собирался покинуть Харьков, где был по делам Енакиевского завода, когда узнал, что в этот именно день на митинге в театре Муссури с докладом выступает Дзержинский.

Я отложил свой отъезд, чтобы попасть на митинг.

Помещение театра в тот вечер напоминало скорее осажденную крепость, нежели театр. Толпа людей запрудила площадь и плотным кольцом забаррикадировала входные двери. Все эти люди, жаждавшие увидеть и услышать Дзержинского, напирали друг на друга, теснились, волновались.

Желание услышать Дзержинского было настолько сильным, что в конце концов с помятыми боками я очутился в театре. Большой слабо освещенный зал был до отказа заполнен людьми. В солдатских шинелях, в тулупах, папахах и красноармейских шлемах люди сидели, тесно прижавшись друг к другу, и казалось, что стены гудевшего зала не выдержат такого буйного натиска.

Но вот по залу пронесся нараставший шепот. Тысячи глаз обратились к сцене, где помещался длинный стол, покрытый красной скатертью.

К столу подошел высокий худощавый человек с запоминающимся характерным продолговатым лицом, обрамленным знакомой по портретам острой бородкой, в красноармейской гимнастерке, в сапогах.

Это был Феликс Дзержинский.

Несколько мгновений он стоял положив руку на сердце, выжидая, когда утихнет людской гул в зале, куда он устремил свой орлиный взор. Зеленовато-серые глаза его, казалось, горели. Я стоял близко к сцене и видел его хорошо.

Гул не унимался, и, не дождавшись, Дзержинский поднял руку и внятно произнес!

— Товарищи!

Зал покачнулся, притих и замер.

Обращаясь к красноармейцам, рабочим и крестьянам, Дзержинский начал свою речь невысоким, но четким голосом, в котором чувствовалась большая сила и который в самом начале наэлектризовал весь зал.

Люди слушали его с напряженным вниманием. По мере того как Дзержинский говорил, интонация его менялась, слова становились резче, чеканнее, он порывался всем корпусом вперед и нервно шагал по сцене. И весь он — высокий, худой, энергичный, пламенный, как бы собранный в нервный узел, неумолимый и прямой — овладевал сознанием и волей сидящих перед ним людей.

Впервые в своей жизни я слушал такого пламенного оратора, видел такого большого политического борца, слова которого, мне казалось, выходили из самого сердца, возникали из кристаллических глубин человеческой души.

Я смотрел вокруг себя, на людей, обросших бородами, усталых, исхудавших, но уверенных в своей победе, опьяненных правдой, которой, точно пламенем, обжигал их Дзержинский.

Да! Да! Необычайной силой правды, неотразимой силой убеждения дышали слова Дзержинского, и я это почувствовал с первых же слов, брошенных им в зал. Его слушали настороженно, затаив дыхание. Дзержинский говорил о том, что такое Советская власть.

— Это — власть народа, власть рабочих и крестьян, разбивших цепи рабства, опрокинувших коронованных палачей и их золотопогонных сатрапов. Это — власть тружеников, уничтоживших кабалу, притеснение, эксплуатацию человека человеком. Это — вы сами, красноармейцы-бойцы, рабочие и крестьяне, сидящие в этом зале. Это — великий трудовой советский народ, уничтоживший царя, помещиков и капиталистов, — вот что такое, товарищи, Советская власть!

В зале бушевало море, стоял несмолкаемый гул, а Дзержинский, пламенея, рисовал суровому и разгневанному воображению людей задачу завтрашнего дня. В его коротких фразах вставали картины разрушений, причиненных войной, навязанной рабочим и крестьянам белыми генералами, помещиками и фабрикантами.

— Но для чего же мы воюем, для чего мы боремся на фронтах гражданской войны? — спрашивал Дзержинский.

И отвечал:

— Для того, чтобы с оружием в руках отстоять нашу власть, нашу свободу, наше право на жизнь, на труд, на счастье для всех; для того, чтобы завоевать свободу и счастье нашим детям и внукам!

Мы сами должны ковать свое счастье! Уже сегодня мы должны начать борьбу с разрухой, восстановить разрушенный транспорт, оживить заводы и фабрики, озеленить поля и пашни, накормить и одеть наших детей, сделать цветущим, радостным, могучим наше Советское государство.

Только ни на одну минуту не забывайте о мече, держите винтовку на боевом взводе, потому что враги наши не дремлют.

Сдавленный со всех сторон человеческими телами, я уже ничего не замечал вокруг себя. Я видел только пылающие гневом и решимостью глаза людей, так же как и я, потрясенных до глубины души простыми, но такими волнующими словами Дзержинского. Правда, ясная, неотразимая правда — я это увидел и почувствовал — вот что захватило людей в зале, вот что поразило и мое сознание и сердце. Я видел перед собой не просто трибуна, но и храброго воина, чье имя ввергало в трепет врагов, чьи слова, словно разящий меч, с сокрушающей силой рассекали мои сомнения.

Тот вечер не сотрется в памяти. Я не забуду этот митинг в тускло освещенном зале, где слова большого человека взывали к сердцам людей, заставляли их кипеть гневом, воспламеняли надеждой. Я не забуду неотразимый образ Дзержинского, «железного Феликса», рыцаря революции, глубоко запавший мне в душу образ храброго воина с несокрушимой волей и всепобеждающей верой в великую правду, которую он убежденно и гордо нес как боевое знамя.

Дзержинский закончил свою речь. И тут раздалось яение, все поднялись на ноги. Люди пели «Интернационал».

Волнение душило меня, мешало петь.

Что-то важное, большое совершилось во мне в тот вечер. Я понял, что не только рассудком — сердцем приобщаюсь к новой жизни.

Бардин И. П. Жизнь инженера.

М., 1938, с. 86–90