Стихи свидетельствуют

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Стихи свидетельствуют

«Это было обыкновенное полицейское происшествие: в четыре часа утра на Житной улице автомобиль переехал пьяную старуху и умчался с величайшей скоростью. И вот молодому полицейскому следователю доктору Мейзлику надо было установить, чей был автомобиль».

Так начинается рассказ чешского писателя Карела Чапека «Поэт». Дальше автор повествует о розыске, предпринятом полицейским следователем Мейзликом для того, чтобы выяснить, что это был за автомобиль, какой марки, какого цвета, какой у него был номер.

Первым, кого допросил следователь, был полицейский, стоявший прошедшей ночью на посту, неподалёку от места происшествия. Но полицейский не смог дать определённого ответа ни на один из вопросов, заданных ему следователем. Спрошенный о цвете автомобиля, полицейский «сказал неуверенно»:

— Я думаю, он был тёмного цвета. Возможно, что. он был синий или красный. Точно нельзя было рассмотреть из-за дыма.

Ничего не добившись от неприметчивого полицейского, следователь Мейзлик приступил к допросу следующего свидетеля происшествия — студента механического факультета. Но и от него следователь добился немного. Единственное определённое и даже категорическое заявление гласило:

— Я должен сказать, что виноват шофёр. Помилуйте, пан комиссар, улица была совсем пуста, и если бы шофёр на перекрёстке замедлил ход...

На вопросы следователя о номере автомобиля студент ответил:

— Этого, простите, не знаю.

Почти столь же неопределенен был и ответ студента относительно цвета автомобиля:

— Не знаю. Это была, пожалуй, чёрная машина, более определённо не заметил.

И от этого второго свидетеля следователь не добился ничего путного и ухватился за последнюю предполагаемую возможность поймать злополучный автомобиль, допросив поэта Ярослава Нерада, который на рассвете, вместе с допрошенным уже студентом, был свидетелем происшествия.

Но вызванный в полицию поэт объяснялся весьма невразумительно и на вопрос следователя, не припомнит ли он каких-либо подробностей события, отвечал откровенно:

— Куда там. Я вообще не обращал внимания на подробности.

— Скажите пожалуйста, — заметил иронически доктор Мейзлик, — на что же вы вообще обратили внимание?

— На общее настроение, — ответил неопределённо поэт. — Представьте себе: пустая улица... такая длинная на рассвете... и женщина лежит там...

Вдруг он спохватился:

— Да ведь я об этом кое-что написал, придя домой... Поэт стал усиленно шарить по карманам и наконец на краю какого-то конверта обнаружил написанное под впечатлением уличного происшествия стихотворение, которое, по просьбе следователя, «выкатив вдохновенные глаза и напевно растягивая долгие слова, стал декламировать»:

Марш тёмных зданий,

     раз, два.

     О рота, стой!

Зорька и мандолин игра.

Дева, ты так зачем красна?

Поедем гоночным

     120 HP

     на света край,

Хоть в Сингапур,

     стой, стой!

     Авто летит,

Любви великой труп

     в пыли лежит.

Дева, о сломленный бутон!

     И шея лебедя

     И груди,

     Литавры,

       Барабан...

Зачем так много слёз?..

Выслушав поэта, ошарашенный следователь воскликнул:

— Помилуйте, что же это должно означать?

— Это и есть несчастный случай с автомобилем, — недоумевал поэт. — Разве непонятно?

Следователь Мейзлик возразил:

— Я думаю, что нет. Я из этого затрудняюсь понять, что в ночь на пятнадцатое июня, в четыре часа утра, на Житной улице автомобиль номер такой-то переехал пьяную нищенку...

— Ну, это всё лишь внешняя действительность, — ответил поэт, дёргая себя за нос. — А стихотворение — это действительность внутренняя.

Следователь продолжал не соглашаться с поэтом, тем не менее добросовестно принялся разбираться в непонятном для него свидетельстве.

— Дайте-ка мне ваш опус, — обратился он к поэту. — Спасибо. Ну, так вот... Гм. «Марш тёмных зданий, раз, два. О рота, стой!» Пожалуйста, объясните это.

— Это Житная улица, — ответил невозмутимо поэт. — Понимаете ли, такие две шеренги домов.

— А почему бы этим не мог быть, например, Народный проспект?

— Потому, что он не такой прямой, — гласил убедительный ответ.

— Ладно, дальше: «Зорька и мандолин игра», — допустим. «Дева, ты так зачем красна?» Откуда взялась эта девчонка?

— Заря, — ответил лаконически поэт.

— Ага, простите... «Поедем гоночным 120 HP на света край». Ну?

— Ну вот проехал этот самый автомобиль, — объяснил поэт.

— В сто двадцать сил?

— Не знаю. Это просто обозначает, что он быстро ехал, — как если бы хотел улететь на край света.

— Ах так! «Хоть в Сингапур»? Ради бога, почему же именно в Сингапур?

Поэт пожал плечами:

— Уж и не знаю. Пожалуй, питому, что там живут малайцы.

— А какое отношение этот автомобиль имеет к малайцам? А?

Поэт вертелся в затруднении.

— Возможно, что эта машина была коричневая. Вы не думаете? — сказал он задумчиво.

Следователь продолжал свои аналитические изыскания.

— «Любви великой труп в пыли лежит. Дева, о сломленный бутон!» — читал далее доктор Мейзлик, — «сломленный бутон» — это и есть пьяная нищенка?

— Не стану же я писать о пьяной нищенке, — возразил задетый поэт, — это просто была женщина, понимаете?

— Ага... ну, а это что: «И шея лебедя и груди, литавры, барабан». Это тоже вольные ассоциации?

— Покажите, — сказал озадаченный поэт и склонился над бумагой. — «И шея лебедя и груди, литавры...», что бы это могло быть?

— Об этом я и спрашиваю, — ворчал доктор Мейзлик с оттенком язвительности.

— Погодите, — обдумывал поэт, — несомненно, было что-то напомнившее мне... Послушайте, вам никогда не казалось, что двойка похожа на шею лебедя. Смотрите. — И он написал карандашом «2».

— Ага! — сказал доктор Мейзлик — весь внимание. — Ну а груди что?

— Да это ведь «3» — две округлости, не так ли? — удивлялся сам поэт.

— Ещё у вас — «литавры и барабан», — напряжённо воскликнул полицейский чиновник.

— «Литавры и барабан», — размышлял поэт, — «литавры и барабан»... это, пожалуй, могла быть пятёрка. Не так ли? Смотрите, — сказал он и написал цифру «5». — Вот брюшко — это вроде барабана, а над ним литавры.

— Постойте, — сказал доктор Мейзлик и записал на бумажке «235». — Вы уверены, что у автомобиля был номер двести тридцать пять?

— Я вообще не заметил никаких цифр, — заявил решительно Ярослав Нерад. — Но что-то там должно было быть. Откуда бы это иначе взялось? — продолжал он удивляться.

Рассказ кончается тем, что через два дня следователь Мейзлик сам явился к поэту на дом, объявив: «... я пришёл лишь сказать вам, что это был в самом деле автомобиль № 235».

Я приношу извинения за довольно обширные цитаты, но, честное слово, я не мог поступить иначе. Вся суть рассказа в этом скрупулёзном анализе стихотворения поэта Ярослава Нерада следователем Мейзликом, и, не процитировав в должном объёме этот разбор, я, в сущности говоря, не сообщил бы ничего, что дало бы вам представление о рассказе. Между тем он в высокой степени примечателен.

Чем же он примечателен? Попробуем разобраться в этом. «Поэт» Карела Чапека — рассказ юмористический. Это рассказ-шутка, рассказ-улыбка. И несмотря на это, он и значителен и интересен по заложенной в нём основной мысли: «внутренняя действительность» стихов есть отражение «внешней действительности»; иными словами, реальный мир и реальные соотношения в той или иной мере отражаются в каждом художественном произведении, если создатель его в достаточной мере чуток и способен аккумулировать впечатления, полученные от соприкосновения с внешним миром. Если мы иной раз и не замечаем этих взаимосвязей внешнего и внутреннего, отражённых в личности поэта, то лишь потому, что недостаточно явны эти связи, а мы недостаточно вникаем в поэтический шифр, таящий иной раз весьма сложные ассоциативные и образные загадки.

Стихи свидетельствуют действительное. Стихи свидетельствуют живую жизнь, всю её многособытнйность, всю её историческую ретроспекцию и перспективу, всю её сложную сложность. Недаром же, выявляя и утверждая живую связь поэзии и жизни, Белинский назвал «Евгения Онегина» «энциклопедией русской жизни».

К случаю хочу напомнить одно замечание Белинского, куда менее известное, чем только что приведённое, хотя оно касается той же великой пушкинской поэмы и столь же значительно и умно, как и приведённое.

Анализируя «Евгения Онегина» в своей «Критической истории русской литературы», Белинский сказал: «... самые недостатки «Онегина» суть в то же время и его величайшие достоинства: эти недостатки можно выразить одним словом — «старое»; но разве это не великая заслуга со стороны поэта, что он так верно умел схватить, действительность известного мгновения из жизни общества? Если б в «Онегине» ничто не казалось теперь устаревшим или отсталым от нашего времени, — это было бы явным признаком, что в этой поэме нет истины, что в ней изображено не действительно существовавшее, а воображаемое общество».

Тонкое и глубокое замечание, утверждающее связи литературы с жизненной конкретностью, неразрывность образа с прообразом.

Карел Чапек эту универсальную закономерность иллюстрирует, так сказать, на микроучастке, но от этого иллюстрация его не теряет в своей убедительности.