31

31

После заседания, сам не зная зачем, я подошел к Родионову, уже покинувшему место у окна. Что-либо говорить ему я не собирался; очевидно, просто хотелось встретить еще раз его подбадривающий взгляд, услышать какое-то слово напоследок. Несколько человек уже обступили его.

Массивный, похожий на борца-тяжеловеса, директор Волжского завода Кущин наседал на Родионова. Подойдя, я мгновенно понял, что они разговаривают о моем моторе.

— Дмитрий Иванович, — взывал тяжеловес-директор, — отправляйте куда хотите эту музыку… Пусть строят, воля ваша… Только не взваливайте этого на наш завод.

— Преждевременно волнуетесь, — сказал Родионов. — Еще ничего не решено.

— Нет, сейчас самое время. Чую, куда клонится дело. Учтите, Дмитрий Иванович, вы задержите освоение завода… Вся тяжелая авиация не получит вовремя моторов, если мы…

Шея Родионова вдруг покраснела.

— Хватит! — оборвал он Кущина. — Коммунисту, советскому директору подобные речи не пристали.

Кущин, однако, не потерялся.

— За директорское кресло я, Дмитрий Иванович, не цепляюсь. Не о своей особе думаю, а о заводе…

Родионов усмехнулся.

— Эка, похвалился!.. Кто же в таких делах думает о собственной особе?

Тут прозвучал голос Новицкого. До сих пор он помалкивал, стоя несколько поодаль.

— За примером, Дмитрий Иванович, ходить недалеко, — не громко, но уверенно, веско произнес он; я уловил злость в его тоне. — Товарищ Бережков больше всего думает как раз о своей особе. Прочее ему безразлично. Пусть развалится завод, два завода… Пусть самолеты, ждущие моторов, не войдут вовремя в строй… Пусть все кругом провалится в тартарары, лишь бы ему, Бережкову, выстроить собственный мотор! Повернувшись ко мне, Новицкий язвительно добавил: — Адски хочется прогреметь? Возвеличить имя Алексея Бережкова?

Родионов хотел что-то сказать, но я не дал ему вмешаться. Предвкушая, как я раздавлю сейчас своего противника, чувствуя, что меня несет горячая волна азарта — азарта борьбы за мотор, — я закричал:

— Это неправда! Это чудовищная ложь! Чтобы опровергнуть ее раз навсегда, я заявляю, что никогда нигде не назову этот мотор созданием Алексея Бережкова… Его создатель — коллектив! Если потребуется дать нашему мотору имя, мы назовем его «СМ-1»: советский мощный первый!

Родионов рассмеялся.

— Не рано ли устроили крестины? Не рано ли делить шкуру неубитого медведя?.. Нуте-с, по домам!

Домой я поехал вместе с Андреем Никитиным. Нас ожидали друзья, ожидал пир на весь мир. Валентина и Маша позаботились об угощении. Вино, правда, не лилось рекой — Валентина, которую я иногда по-прежнему звал «строгой девочкой», и на этот раз, несмотря на исключительность события, проявила строгость, — но я и без того был разгорячен, был как во хмелю. Вскоре собравшиеся запротестовали. Хватит о Новицком! Хватит о проблеме индивидуализма! Но я все-таки не мог остановиться, даже мобилизовал Маяковского.

— Сто пятьдесят миллионов автора этой поэмы имя! — в упоении продекламировал я, указывая на свернутые чертежи мотора.

Ко мне подошла моя кроткая сестрица и шепнула на ухо:

— Не городи глупостей!

На минуту я был ошарашен. Потом, вероятно, я дал бы сокрушительный отпор, однако семейному раздору не суждено было разыграться. В передней затрезвонил телефон: наконец-то междугородная станция соединила нас с Ленинградом, с Ладошниковым. Меня к аппарату не допустили. На все расспросы Михаила отвечал Никитин. Я с этим примирился, сообразив, что, зная некоторые мои склонности, Ладошников не поверил бы сообщению о грандиозных сегодняшних событиях, если бы услышал про эти события от меня.