32

32

Вскоре все сидели в столовой. На электроплитке готовили кофе. Бережков не надел пиджака, так и остался в домашней фланелевой куртке. Лицо, раньше всегда розовое, заметно пожелтело, казалось обрюзгшим. Уголки губ уже не загибались ребячливо вверх. Ганьшин положил на скатерть небольшой пакет, обернутый в газету, — видимо, какие-то бумаги, передвинул его, многозначительно произнес: «Вот!» — и даже поднял по-бережковски указательный палец, но и этот прием, рассчитанный на неистребимое любопытство Бережкова, не произвел никакого действия.

— Что с тобой, Алексей?

— Ничего… Служу. Хожу на службу.

— Но ты как будто болен?

— Нет, температура не повышена.

— Духовная? Это я вижу.

Бережков усмехнулся:

— Ничего, бывает… Отлежусь.

— Но почему ты не спросишь, что я тебе принес?

— Я спрашивал.

— А этот сверток? Почему не крикнешь: покажи?

— Ну, покажи…

Сверток был раскрыт. Там оказались два американских журнала. В одном среди прочих рекламных объявлений целую страницу занимала реклама автомобиля «кросс» с несколькими фотоснимками.

На автомобиле был установлен мотор с воздушным охлаждением. В другом журнале, в обзорной серьезной статье, этому мотору было посвящено пятнадцать — двадцать строк. О нем там говорилось, как о последней технической новинке. Но никакого конструкторского описания, никаких расчетных данных, ни одного чертежа не приводилось.

— Надо спроектировать, — повторил Ганьшин, — тракторный мотор такого типа. Мотор в шестьдесят сил с воздушным охлаждением, с вентиляторным обдувом. Ищут конструктора. Кто сконструирует подобный мотор? Я ответил: Бережков! Только Бережков!

Далее Ганьшин очень ясно проанализировал задачу, произвел примерный расчет теплоотдачи, набросав на полях два-три уравнения.

— Для проектирования, — говорил он, — дают шесть месяцев. А у тебя это будет готово, знаю, в две недели. И заработаешь три тысячи рублей. Столько тебе будет уплачено по договору.

Бережков молча рассматривал снимки.

— Ну, что же ты молчишь? Сделаешь?

— Должно быть, сделаю. Спасибо тебе… Не хочется, а сделаю.

— Что с тобой? — снова спросил Ганьшин. — Чего же тебе хочется?

— Чего мне хочется? Когда-то ты хорошо понимал меня. А теперь… Теперь мы с тобой очень разные.

— Все-таки скажи.

— Мне хочется, — сказал Бережков, — чтобы конструкторы Америки рассматривали снимки моего мотора. Нашего мотора, Ганьшин! И говорили бы между собой: «Черт возьми, никакого конструкторского описания, никаких расчетных данных, как бы нам сделать такую вещь».

Ганьшин промолчал.

— Хочется необыкновенных дел! — продолжал Бережков. — Мне надоела служба, опротивел наш несчастный мотор в сто лошадиных сил, над которым мы возимся два года, который за это время безнадежно устарел. Все опротивело, друг… Ты помнишь, мне мечталось… Э, мало ли о чем мечталось?!

— Но мы с тобой теперь хорошо знаем, — сказал Ганьшин, — что в технике не бывает необыкновенного. Все подготовлено предыдущим развитием. Есть законы технической культуры, через них не перепрыгнешь.

— Вот в этом и проклятие!

— Почему? Ты просто хнычешь. У нас культура моторостроения развивается, мы движемся…

— Движемся… — Бережков махнул рукой.

Он не продолжал спора, опять стал безучастным. А Ганьшин высказывал свои мысли. Человек инженерного мышления ныне уже не может сомневаться, что советский авиамотор скоро будет создан. Если это не удалось до сих пор, то совершится через год или через два года. Для этого есть база, несколько заводов, надо лишь работать. Индустриальная культура понемногу возрастает, научные институты расширяются. Чего ты еще хочешь? Поразить мир гениальными конструкциями? Чудесным способом перескочить через все этапы? Чепуха! Этого не бывает и не будет! Пора стать реалистом, обрести философию инженера. Возьми Ладошникова…

Бережков встрепенулся.

— Ну, как он? Что у него нового?

Ганьшин сказал, что новый большой самолет Ладошникова, «Лад-8», успешно прошел испытания в воздухе. Заинтересовавшись, Бережков расспрашивал о подробностях. Какой размах крыльев у этого «Лад-8»? Какую он показал скорость? Грузоподъемность? Сколько на нем моторов? Один? Какой же марки? Какой мощности?

— Ладошников, — говорил Ганьшин, — облюбовал «Майбах», последнюю модель, шестьсот пятьдесят сил.

— «Майбах»? — протянул Бережков.

Ему вдруг вспомнилась история «Лад-1», для которого одно время предполагалось заполучить немецкий мотор «Майбах», снятый в дни войны со сбитого русскими зенитчиками «цеппелина», — мотор, тогда самый мощный в мире. Лишь «Адрос» был еще мощнее. Но где теперь «Адрос»? Заброшен, не доведен…

Ганьшин продолжал отчитывать Бережкова:

— Приглядись, как работает Ладошников. Это подвиг последовательности. Он с железной логикой переходит от одной своей конструкции к следующей. А ты мечешься. Предаешься пустым мечтам. Кем ты себя воображаешь? Разочарованным гением? Непонятым художником? Пора наконец уразуметь, что ты не художник, ты техник. Пожалуйста, можешь целый год прохныкать и проваляться на своей кушетке, мотор у нас появится и без тебя. Сначала маломощный, небольшой, потом пойдет нарастание мощности, восходящая кривая. Но пусть это будет и твой восходящий путь. Другого перед тобой нет! Претерпи мужественно неудачи и работай! И не мечтай, пожалуйста, ни о чем несбыточном.

Бережков покорно слушал. Да, Ганьшин нашел свое место в технике, в науке, стал авторитетным ученым, вся последующая жизнь была перед ним словно прочерчена. А он, Бережков, опять маялся, опять не знал, что с собой делать, не находил себе дороги в мире.

Маша сказала:

— Ганьшин, довольно его пробирать… Давайте лучше чем-нибудь его развеселим.

— Хорошо, — сказал Ганьшин. — Где будем встречать Новый год? Чур, только не у вас!

— Почему?

— Потому что из этого субъекта, — он подтолкнул Бережкова, мириадами выделяются флюиды мрачности. Вся квартира ими переполнена. Соберемся у меня, идет?! И тряхнем, Бережков, стариной. Придумай что-нибудь невероятное, чтобы гости ахнули!

— Да, — невпопад произнес Бережков.

Маша разговорилась, была рада гостю. Лишь Бережков сидел по-прежнему молча — отсутствующий, постаревший, погруженный в свои переживания.

Ганьшин рассказал о некоторых новостях. В промышленности, особенно в машиностроении и в металлургии, заметно оживилось проектирование. Проектируются новые заводы. Говорят, готовятся важные решения такого же рода и об авиапромышленности.

Бережков спросил:

— Новые заводы? Моторостроительные? Где?

Ганьшин этого не знал. Можно предполагать, сказал он, что будет выстроен завод для выпуска моторов типа «Майбах». Ладошников обратился к правительству с запиской о необходимости соорудить такой завод, чтобы обеспечить моторами его новые машины «Лад-8». Идут толки и о других новых заводах. Да и некоторые старые будут, как поговаривают, расширены, обновлены. Московский автомобильный завод АМО определенно будет перестроен. Там начаты уже проектные работы.

Оба друга не знали тогда, что эти толки, эти новости были предвестниками первой пятилетки, знаменитого первого пятилетнего плана; не знали, что менее чем через полгода этот план будет провозглашен с трибуны партийной конференции на всю страну и на весь мир. В тот вечер Бережков еще не понимал, что, тоскуя и томясь, он всем сердцем ждал эту новую эпоху великих и необыкновенных дел.

— Теперь везде требуются проектировщики и конструкторы, — говорил Ганьшин. — Ты валяешься, ноешь, а между тем настает, кажется, твое время. Поднимайся, берись за карандаш, черти и черти! Я уверен, ты еще потрясешь нас всех своей карьерой.

Бережкову вспомнилась фраза, которую он где-то прочел: «У поэта нет карьеры, у поэта есть судьба». Он произнес эти слова вслух. Ганьшин махнул рукой.

— Неисправим! — воскликнул он.

У Бережкова радостно екнуло сердце. «Неисправим!» Значит, он еще прежний? Значит, его еще можно узнать?!

— Слышал ли ты, горе-поэт, — продолжал Ганьшин, — что кто-то изложил в стихах правила трамвайного движения. Там есть и такое: «Старик, оставь пустые бредни, входи с задней, сходи с передней». Понял?

— А мне это неинтересно.

— «Старик, оставь пустые бредни…» — еще раз продекламировал Ганьшин. Он рассмеялся. Ему нравилось это двустишие.

Прощаясь, Ганьшин снова пригласил всех к себе встречать Новый год.

— Тысяча девятьсот двадцать девятый, — сказал он. — И мне скоро тридцать шесть.

— А мне тридцать четыре. И еще ничего не сделано.

— Вот и делай скорей мотор с вентиляторным обдувом. Иди завтра же заключай договор. Пойдешь?

— Пойду. Подзаработаю.

— Иронизируешь? Перестань же ныть!

— Хорошо, не буду.

Уходя, Ганьшин долго надевал калоши, шубу. Потом, вдруг перестав укутываться, провозгласил:

— Знаешь, в запасе имеется еще один способ вывести тебя из спячки!

— Какой там еще способ?

— Обязательно приходи ко мне под Новый год. Приготовим тебе сюрприз. Новогодний сюрприз.