25

25

Вернулся из отпуска Новицкий посвежевший, благодушный. Он нашел меня в главном чертежном зале и еще издали приветливо мне улыбнулся. Подойдя, он крепко сжал мне руку и сказал:

— Поздравляю вас, Алексей Николаевич.

— С чем?

— А как же? Слухом земля полнится; Бережков женился.

Я скромно кивнул.

— Поздравляю, — повторил он. — Жаль, я опоздал на вашу свадьбу.

— Никакой особой свадьбы не было. Так… Очень маленькое торжество.

— Почему же?

— Не до того, Павел Денисович. Надо работать. Пятилетка…

— Золотые слова. Но боюсь, — он весело прищурился, — что вы за этот месяц не слишком были поглощены работой.

— Наоборот, Павел Денисович. Сделал очень много.

— Тогда совсем отлично. Завтра с утра с вами засядем, потолкуем о делах. — Снова сощурив карий глаз, он испытующе посмотрел на меня. Значит, женился, остепенился?

Я засмеялся. Остепенился? Еще чего!.. Однако браво ответил:

— Так точно, товарищ начальник.

— Рад! Очень рад за вас! Перед вами прекрасное будущее. Алексей Николаевич, передайте, пожалуйста, от меня привет вашей жене.

Затем Новицкий прошелся по залу, порой останавливаясь около того или другого конструктора, спрашивая о здоровье, о работе. Летний свободный парусиновый костюм скрывал его грузноватость, но неторопливая, спокойная поступь все же была, как и прежде, тяжеловатой. Остановился он и у стола Недоли.

— Здравствуйте, товарищ Недоля. Как ваши успехи? Я вижу, вы стали очень недурно чертить…

Поднявшись, когда к нему обратился директор, Недоля, конечно, черт бы его взял, смутился, покраснел.

— Приятный чертеж… На пятерку, товарищ Недоля. Это для какой же машины?

Недоля замялся. Я поспешил было на помощь моему славному другу, но Федя не дождался меня.

— Для… для… — запинаясь повторял он.

Федя совершенно не умел врать. Он напрямик выпалил:

— Для тысячесильной!

— Какой тысячесильной?

В первую минуту Новицкий даже не понял, не сообразил, что все это время, пока он был в отпуске, я вместе с несколькими молодыми конструкторами, моими друзьями, кому я доверился, разрабатывал в чертежном зале института проект моего нового сверхмощного авиамотора. Но когда это наконец до него дошло, разразился колоссальнейший скандал.

Разумеется, Новицкий моментально позабыл, что передо мной «прекрасное будущее». Взъярившись, он кричал мне:

— Это приемчики мелкого жулика! Уважающий себя конструктор не позволил бы себе…

— Павел Денисович, я попросил бы…

— Я вас не желаю слушать. Вы, кажется, забыли, что это государственный советский институт, а не частная лавочка, не конструкторская фирма гражданина Бережкова. Я не допущу, чтобы вы разлагали коллектив, протаскивали контрабандой собственные забракованные изобретения. Если вы не желаете честно работать, можете совсем оставить институт. Больше предупреждать я вас не буду.

Наговорив мне оскорблений, резкостей, Новицкий вышел из зала. В тот же день мне был объявлен выговор в приказе.

Конечно, Новицкий имел против меня очень веский, формально решающий довод: протокол совещания старшего персонала института, где мой проект был забракован. Что же я мог этому противопоставить? В тот момент только одно: мою убежденность. Я сам понимал, что после всех моих бесконечных неудач это весило очень немного. Но как же, по-вашему, я должен был поступить? Пойти к Родионову? Да, я так и решил сделать. Но не очертя голову, не с пустыми руками, не с карандашными набросками. Пока у меня не готов рассчитанный, проработанный проект, который можно защищать перед любым научным синклитом, до тех пор я не имею права рисковать. Дело было настолько серьезным, настолько большим, что я не разрешал себе ввязываться невооруженным или недостаточно вооруженным в новый тур борьбы.

Впрочем, тут уже надо говорить не «я», а «мы»…