В погоне за призраком

В погоне за призраком

— Это лицо мне знакомо — и этот шрам.

— Его провела эта рука.

«Гугеноты».

— Ein echter Kauckasier glaube ich?

Этот вопрос относится к неподвижно стоящему у столба с надписью, грозившей смертною казнью всякому, кто не сдаст оружия на ближайшем германском посту.

— Ein offizier vermutlich?

— Jawohi.

На кавказце нет никакого отличия, кроме папахи и черкески. Но в его осанке и манерах есть нечто, что заставляет думать, что это офицер и притом природный вояка.

— Очень рад! Майор Гериг венгерской армии. Наверное, мы с вами не впервые встречаемся на войне? Бывали в Галиции? На Карпатах?

— На войне, как на балу, редко встречаются по одному только разу…

— И в Долине?

— Вы служили в 1-м Цесарском? Офицеры у «Альпийских стрелков» всегда красовались перед нами во весь рост, и в цепях, и в атаке.

— Это наша традиция. На Яворнике я получил этот шрам, — он поднял руку к виску.

— А я этот крест, — ответил русский, обнаруживая маленький белый крестик, скрытый в складках черкески. — Давайте руку, — прибавил он искренне. — Мы понимаем друг друга. Вас интересуют наши кавказские клинки, не правда ли?

— О да! Ведь нигде так их не ценят, как на Кавказе, и у нас, в Венгрии.

— Хорошо, пойдемте! Если б вы были прусский офицер, я не приглашал бы вас.

В казино, импровизированном из «теплушки», все стены были увешаны клычами, гурдами, волчками, принадлежавшими начальнику эшелона князю Накашидзе и сопровождавшим его офицерам. У венгерца разбежались глаза.

— Ах, если б сюда бутылку хорошего токайского, — бормотал он, — но все равно, выпьем пару вашего цимлянского за глубокие рыцарские чувства обеих армий!

За время моей болезни меня назначили инспектором артиллерии, которая находилась под командой генерала Кутепова. Я поехал в Ростов являться Врангелю, вступившему в командование армией.

На вокзале ко мне подбежала наша «добрая красавица Маруся», племянница дьякона Темирюевской станицы. Мы встретились, как родные. Ей не хватало билета. Мне все-таки удалось раздобыть его, и, хотя стоя, мы добрались до Тихорецкой. Там она вышла и побежала по темным улицам поселка.

К Кутепову я попал рано утром. Тотчас же я обошел все артиллерийские позиции корпуса, блестяще оборудованные командованием 6-й дивизии, полковником (имя которого я, к сожалению, забыл). Он прекрасно объяснил мне задачи каждой батареи и всевозможные случаи сосредоточения огня. Обо всем я доложил Кутепову, который остался крайне доволен обстоятельным докладом.

Вскоре, однако, весь штаб Кутепова, в том числе и я, был переброшен в Угольный район, где объединил отборные части старой Добровольческой армии, которым было присвоено название 1-го Корпуса. За мной последовал мой конвой, сохраненный мне любезностью моего временного заместителя, генерала Реныва. Но мой Мустафа уже вернулся в первобытное состояние, Вовочка после Минеральных вод тоже исчез куда-то, а милый «мичман» Панафидин вернулся к своей морской профессии. При мне остались лишь Бес-лан, Магомет и дюжина казаков.

О своем новом назначении мне не пришлось жалеть. Кутепов относился ко мне с полным доверием, которое возрастало с каждым днем. Подобно Врангелю, он совершенно не мешал моей инициативе, но в то время, как с Врангелем я не знал покоя ни днем, ни ночью, здесь я был окружен полным комфортом, в котором нуждался после болезни.

Штаб следовал за войсками в экстренном поезде. Обедали мы все вместе — генералы, начальник штаба и я, что давало мне возможность поддерживать с ними непрерывную связь. У меня был свой вагон, где помещался я, заведующий артиллерийской частью полковник Хохлов и адъютанты. Лошади и конвой следовали все время за нами в том же составе, так что я мог поддерживать живую связь с войсками. Но они были разбросаны на широком фронте, и это было не так-то легко. Однажды под Змиевым я чуть не поплатился за это. Когда я явился на находившуюся там на позиции мортирную батарею, маленький отряд, к которому она была придана, находился в полном окружении.

Путь на мост был под угрозой полка ГПУ, адъютант полковника Ползикова, рекогносцировавший путь, отступая, бесследно исчез, очевидно, попав в плен. Мы с Ползиковым отходим во главе полуроты, прикрывающей орудия. Подойдя к мосту, я обратился к солдатам: «Когда крикну «Ура», бросайтесь все в штыки на мост и тащите за собой орудие». Противник не принял атаки, нам удалось даже захватить адъютанта полка, который сбился с дороги и попал к белым… Уже светало, когда мы очутились по ту сторону реки, я попал как раз к обеду.

— А вы только что ходили в атаку? — удивленно спросил у меня Кутепов. Он узнал об этом от Ползикова. Это ему пришлось по вкусу.

В Изюм мы прибыли рано утром. На улицах никого не было, только продавщица цветами. Когда я приблизился, к ней подошли две молоденькие барышни.

— Какие чудные цветы! Сколько! Три рубля? Ах, как дорого!

— Для вас не будет дорого, — сказал я. Я заплатил старухе и предложил каждой по букету.

— Не стесняйтесь принять это от старого солдата, — сказал я им, — ведь мы уже больше не встретимся.

В Харьков корпус вошел порядочно потрепанный после упорных боев. Общее количество штыков было ничтожно. В батареях оставалось по одному, по два орудия, прочие пришли в негодность, пулеметов почти не было. Заняв город и выдвинувшись на его окраину, мы едва держались.

Но значение этого успеха было колоссально. Мы захватили главный индустриальный центр южного края: Харьковский Паровозостроительный завод был первым в России. Кроме того, Харьков являлся первым коренным русским городом, моральное значение его было колоссально. Отсюда можно было дать начало новой России. Население не встретило нас взрывом восторга, оно было слишком подавлено красным террором. Но интеллигентные классы были прекрасно сориентированы и горели чувством истинно русского патриотизма.

Было еще рано. Штаб уже перешел в главный отель города. Я поскакал туда в сопровождении ординарца. Улицы были почти пустынны. Пересекая площадь, я услышал свое имя. Передо мной с корзиной в руках, в простой холщовой рубахе стоял мой товарищ по бригаде Н.М.Энден.

— Какими судьбами?

Немного погодя он зашел ко мне и рассказал свою эпопею.

— У жены здесь имение, мы спаслись там от революции. Крестьяне отобрали у нас скот, инвентарь, даже мебель. Но нас не трогали. Когда пришли немцы, я сдал мундир с орденами и явился к немецкому лейтенанту, командовавшему ротой. Он любезно пришел на помощь, перепорол мужиков и восстановил порядок. Но, когда немцы ушли, нам пришлось бежать.

Дня через два генерал Шкуро, явившийся в Харьков с личными делами, очистил двойной номер отеля рядом с Кутеповым и его начальником штаба, и я водворился там. Это дало мне возможность выписать к себе мою жену, тем более, что и Кутепов уже вызвал к себе свою супругу. Это были счастливые дни нашей эпопеи. Роскошная комната, чудная огромная постель в прелестной спальне, великолепная приемная и, вдобавок, маленький вестибюль и рядом ванная — все это были также удобства, о которых давно не приходилось и мечтать. Мы все время получали прекрасный обед и ужин по номинальной цене, и хотя жалованье было ничтожное — всего каких-нибудь 3000 обесцененных рублей, но мы не нуждались ни в чем. Алю привез мой двоюродный племянник Коля Беляев и с ним Ванечка Лисокво, прелестный мальчик; оба они перенесли вместе с покойным Асей все тягости походов, и по его предсмертной просьбе я взял его к себе.

Моя Алечка ликовала, как дитя, с ее лица не сходила улыбка. Мне она не мешала, но ей было хорошо, потому что мы были вместе и будущее казалось ей безоблачным. А у меня работы были полны руки. Симпатичный полковник Хохлов сразу же отпросился в одну из формируемых батарей. Но на его место явился бывший адъютант моего отца по казначейской части, милейший полковник Тимашов, добросовестнейший офицер и честнейшей души человек. Он совсем почти оглох, но это не мешало ему отлично идти навстречу всем моим начинаниям. В помощь ему я назначил капитана Колыванова, моего бывшего офицера в 13 дивизионе. Оба «мальчика» дополняли нашу семью.

Но главным винтом всей машины был поручик Крыжановский, талантливый и знающий инженер-технолог, который уже поставил наш орудийный патронный завод в Таганроге. В качестве представителя Военного ведомства на Паровозостроительном заводе, с помощью 12 других инженеров, призванных прапорщиками, которых он распределил по цехам завода, он энергично взялся за приведение в боевую готовность бронепоездов, броневых автомобилей, орудий, пулеметов и ручного оружия.

— Дорогой генерал! У телефона директор Паровозостроительного завода, — послышалось однажды из моей телефонной трубки. — Я очень рад служить всем, но наши кредиты совершенно истощены. Когда я могу надеяться на восстановление кредита?

В моем распоряжении не было ни копейки казенных денег. Получить их от снабжения? Смешно и думать об этом. У нас никогда не было снабжения, а только самоснабжение.

— Мы здесь держимся на честном слове. Если большевики снова ворвутся в город, вы знаете, чем они вам заплатят. Если удержимся, я достану кредиты через несколько дней. А пока продолжайте изо всех сил.

Если большевики не войдут в город, я буду повешен за ордера, не авторизованные и не оплаченные никем. Но ожидать достать денег. И ведь их израсходованы миллионы!

Накануне, в дверях у Кутепова, я наткнулся на городского голову.

— Николай Николаевич Салтыков, — отрекомендовался он, — а это моя правая рука, председатель комиссии по сбору пожертвований.

— Соколов, очень приятно!

— Если что-либо вам понадобится, мы к вашим услугам. Вот выход! Лечу в Городское Управление.

— Николай Николаевич!

— Чем могу служить?

— Вчера в газетах прочитал, что на банкете в честь генерала Шкуро вы поднесли ему пять миллионов.

Ну не пять, а пятнадцать.

— Боже мой! Но ведь вы бросили их в помойную яму.

— Как так?.. На нужды армии…

— А вы думаете, что он думает о нуждах армии? Он пропьет их, а на остальные накупит себе домов.

Я попал в точку. Шкуро приобрел в Харькове два дома.

— Но ведь Харьков взял не Шкуро, а скромный, молчаливый Кутепов. Он честный человек и не присвоит себе чужого. Может быть, город пожертвует что-либо на нужды его корпуса?

— А снабжение?

— Какое снабжение? Орудия, посланные для ремонта три месяца назад, еще не вернулись, и на них нет надежды. Денег оно никому не посылает, само требует с нас долю из военной добычи. На фронте нет ни одного бронепоезда, орудия и пулеметы в полной негодности. Кадры пополнились в Харькове, но оружия нет. А если красные войдут в город, вы знаете, кто от этого выиграет.

— Но как же вы держитесь?

— Держусь обманом. Даю заказы на Паровозостроительный завод, я задолжал ему уже два миллиона. Работа кипит без передышки, выходят на позиции орудия, пулеметы, исправленное ручное оружие. На днях выпускаем два бронепоезда, несколько броневых машин. Но директор требует денег на восстановление кредита.

— Мы соберем вам восемь миллионов. Завтра же передадим их вам.

— Мик Микыч! Спасибо! Мы, военные, должны больше в этом отношении: пропадут деньги, пропадем и мы сами. Детям надо покупать игрушки — поезда, автомобили, сабли, но не давать им в руки ни двугривенного.

— Как же вы думаете выйти из положения?

— Соберите деньги и созовите рабочий технический комитет. Совместно мы распределим заказы, а они оплатят их. На руки я не могу взять ни копейки, это меня сразу же пустит ко дну.

— Послезавтра к вам явятся представители от всей нашей индустрии.

— Невероятно! — Я вынимаю револьвер из-под подушки и прячу его в кобуру. — Сорвался с виселицы!

Через день ко мне собрались представители города, это были: председатель союза инженеров ректор Университета инженер Тир, инженер Марголин, председатель комиссии по пожертвованиям Соколов, председатель комиссии кооператоров Родзянко и др. — всего восемь человек. Мы взяли лист бумаги и распределили все наши заказы по заводам. Все фабрики должны были приступить к выполнению заказов как по мановении волшебного жезла, все станки застучали… город проснулся.

— Ты знаешь, — говорил один студент другому у моего подъезда, — с понедельника все становятся за работу! Конец безработицы… Нашелся какой-то генерал Беляев и повернул все вверх дном.

Работа кипела в моей канцелярии. С раннего утра в приемной моих покоев собиралась толпа, она расходилась только на время обеда, когда всем хотелось кушать. Но и за обедом ко мне приходили интимные друзья. В день приходило по 300 человек, адъютанты работали не покладая рук.

Наконец, они написали мне на дверях: «приемные часы от 8 до 12 и от 2 до 8». Я поправил красным карандашом: «Все для фронта! От 8 до 12 и от 12 до 8». Командиры броневиков и бронепоездов врывались ко мне ночью и, не обращая внимания на жену, хватали меня «за косу»:

— Капитан Муромцев! Мой бронепоезд уходит в 2 часа ночи!

— Вот ваши бумаги — все готово. С Богом, в час добрый!

— Капитан Харововцев! Ухожу на фронт до рассвета! Ситенко!

— Все готово! С Богом, верю в ваше счастье! — Оба поезда были приведены в готовность в 12 ночи вдали от города.

С радостным чувством я снова бросаюсь на кровать — Харьков уже вне опасности.

— Ваше превосходительство! Ваши захватили массу газетной бумаги, а у нас недостаток, одолжите две кипы! — Времени лишнего нет, я даю ему подписанный бланк.

— У нас восемь, скажите адъютанту, чтоб написал вам ордер на два. Что-то дернуло меня, и я сам побежал в канцелярию.

— Все восемь? — спросил меня удивленно адъютант. Офицер покраснел и замялся.

— Вы нарушили мое доверие, — сказал я ему строго, — вы не получите ничего. — Пристыженный офицер удалился.

Для ускорения я прибегал к любому способу.

— Если у кого просьба интимного характера, прошу немного обождать, а остальных я буду принимать огулом, — говорил я.

— Чем могу вам служить?

— У меня много лишней амуниции, а нет зарядных ящиков.

— А у меня лишние зарядные ящики, а нет амуниции.

— Ну, вот и отлично! Поменяйтесь…

Были и частные посетители. Врывается высокий мужчина с дочкой, цветущей двадцатилетней девушкой. Она бросается ко мне на шею.

— Папка!.. Папка мой крестный! Я протираю глаза.

— Величко!

— Я самый! Ведь когда вы были адъютантом, а я заведовал школой солдатских детей, вы изволили быть крестным моей дочурки. Я узнал вас по подписи на ж.д. ордере — рука совсем как вашего батюшки, который тогда командовал бригадой.

— Беляев! Я к тебе, услыхал, что ты здесь, и решил проведать тебя, — генерал от артиллерии — наш союзник по ремеслу — Василий Тимофеевич Черемей, мой дорогой командир училища, наш незабвенный «Шнапс».

Мы усадили его обедать и провели полчаса в самом задушевном разговоре. На лестнице меня окликает высокая полная дама.

— Генерал… Когда я могла бы вас видеть?

— В любое время. И днем, и ночью. Если по частному делу, лучше всего во время обеда, тогда никто уже не побеспокоит.

— Да… Но… может быть, вы выберете минутку посетить меня сами. Я здесь, этажом выше вас, в 45 номере. У меня дело очень деликатное.

— Хорошо. Попытаюсь забежать к вам в 5 часов.

Она задержала меня перед дверью целых 15 минут, я начинал терять терпение.

— Простите, генерал!.. Я только что мылась…

Она усадила меня на стул, а сама села передо мной на низенькую бутаку. Когда я взглянул на нее, мне показалось, что меня кто-то хватил обухом по спине. Пеньюар на ней был совершенно прозрачный, казалось, что на ней совсем ничего нет.

— Чем могу вам служить?

— Ах, генерал!.. Я хотела обратиться к Кутепову, но он такой суровый! К Достовелову… но вы ведь знаете, что за человек ваш начальник штаба… А про вас только и слышно, что вы такой доступный, такой обворожительный. Я хочу поделиться с вами своей заботой! Мой муж служит в интендантстве, мы вместе живем на 10000 в месяц. Но разве можно жить на это? А на сколько вы живете?.. Как вы можете обходиться с этими деньгами?!

— Но ведь это временно… Завоюем Россию, все будет наше, а пока…

— Вот я решила спекульнуть… У меня несколько ящиков вина в Крыму. Дайте мне литеру на вывоз этого вина!

— Я бы очень рад был помочь вам, но надо искать другой способ. Это было бы противно закону и равносильно казнокрадству.

— Да, но только мне нужно со всеми печатями, с подписью вашей и адъютанта. Иначе я попадусь. Ведь, наверное, и вы нуждаетесь?

— Пока — слава Богу!

— А ваша жена? Ведь ей тоже нужны туалеты. У вас там есть молоденькие адъютантики, они все время увиваются за ней. А мы с мужем, вы знаете, мы большие друзья — но и только. У каждого из нас своя жизнь.

— Знаете, я думаю, я нашел для вас выход. Я формирую два свежих дивизиона под командой милейших молодых командиров Богомолова и Думбадзе. Они все время гонят эшелоны из Крыма, я дам вам письмо, вы можете попросить их провезти в своих теплушках пару ваших ящиков. От этого не пострадает никто.

— Да… Но!.. Заходите ко мне еще раз, может быть, вы надумаете?

«Нет, я уже больше сюда не ходок», — подумал я. Я заподозрил, что она большевистская агентша… Но она просто Цирцея! Ее томило превращение мужчин в свиней.

Были и частные посетители.

В числе моих многочисленных посетителей оказались два юных прапорщика.

— Мы инженеры, братья Михайличенко, — заявил один из них, — у нас есть своя машина, старенький, но вполне исправный «Фиат». Не возьмете ли нас и с машиной вместе к себе в Управление?

— С удовольствием! Я думаю, у меня вам не на что будет пожаловаться. Но я поставлю вам одно условие: в свободное время можете кататься, сколько угодно, даже, без большого шума, катать всяких знатных барышень. Но как только мне понадобится ехать на позицию, машина должна стоять у моих ворот в полной исправности. Так как я знаю ее подлое свойство хромать на все четыре колеса, как только свистнет первая пуля!

— Будьте уверены!

Оба сдержали свое слово. Машина без отказа носилась повсюду, как «летучий голландец». Она пришлась мне как нельзя более кстати. Прибыли первые англичане, привезшие снабжение, и Кутепов направил ко мне всех артиллеристов. Все они оказались симпатичными ребятами.

Во главе их стоял майор Мин, с большими умными глазами и приятной внешностью. Он оказался отличным работником, организовал всех и работал, не покладая рук. Я сразу же достал ему на Паровозостроительном заводе прекрасный состав, и он сам доставлял все нужное частям. Для обучения сложной материальной части смогли командировать молодых офицеров. Самый симпатичный лейтенант Джон Кеннеди остался для связи со мною. Это был высокий, красивый молодой шотландец, происходивший из известного клана Шотландского побережья, где недалеко от них проживали Эллиоты, предки моей матери, и древнейшие в науке и литературе кланы Дугласов, Скоттов, Гремов и прочих, давших столько героев и рыцарей.

— Но у вас в гербе рука с копьем? — спросил он меня не без беспокойства.

— Нет! У наших над щитом рука с мечом, а под гербом девиз: «Peradventure». Мы из Minto, Liddesdall [Roubislou].

— Ах, как я рад! — вздохнул он с облегчением. — Вы знаете, про тех идет дурная слава. Мой дед часто говорил мне they are [bad name].

— У вас и акцент совсем как наш, и речь.

— Я плохо справлялся с разговорным языком, но с литературой я был хорошо знаком, а дед мой передал мне свой акцент, которым говорила в его время вся аристократия.

Молодой шотландец привязался к нам, как к родным. От меня он буквально не отходил. В свободные минуты он давал уроки языка моей Але, которая с удовольствием пользовалась его услугами. В грамматике они ушли недалеко, но он привил ей чудное произношение благодаря ее музыкальному уху.

— Миссис Александра, у вас нет младшей незамужней сестры? — спросил он однажды. У нее была прелестная сестренка Лида, вылитая статуэтка Греза, но она уже была замужем за полковником Фаддеевым, с которым познакомилась на Красном хуторе, куда приехала к отцу.

— Ах, какая женщина! Моя мать взяла с меня слово, что я не женюсь на русской, — продолжал он. — Но я вижу, нет в мире женщин лучше русских.

Через несколько времени он получил телеграмму из штаба.

— Look men, gineme, — говорил он. — Какая обида: они назначают меня адъютантом к генералу Голману. Это большая честь для меня, но я дорого дал бы, чтоб остаться с вами.

Из его глаз покатились слезы. На прощанье мы крепко расцеловались. Мы стали, как родные.

Англичане привезли массу обмундирования, которое тотчас же было выслано на фронт,

— Вашим людям я не оставил ничего, — отвечал мне Кутепов на мой вопрос. — Вы сумеете достать им сами.

Правду сказать, это меня взорвало. Но выход все-таки нашелся.

— В нейтральной зоне впереди наших позиций находится два вагона с сахаром. У нас есть кампионы. Разрешите…

— Ступайте немедленно и захватите, сколько можно, пока друзья и враги не растащили последнего.

Сахар поделили натурою. Казаки получили по полтора пуда, обер-офицеры — по три, штаб-офицеры — по четыре, а я — пять. Все это было загнано на базаре, а мы все приоделись. Неожиданно мы с женой получили приглашение на банкет в городском саду. Присутствовали все члены городского самоуправления и масса посторонних. Между последними все старшие офицер 31 дивизии, в мирное время стоявшие в Харькове. За столом лились сердечные, искренние речи.

— Наш город высоко оценил вашу работу, — говорил мне Н.Н.Салтыков. — Благодаря вашей кипучей деятельности сотворен ряд чудес. У всех харьковцев на устах ваше имя. Осуществите нашу заветную мечту — один вы сможете это сделать — воссоздайте из этих офицеров, из наших детей, кадры нашей родной 31 дивизии. Мы все до одного придем к вам на помощь. И сами ведите ее в бой, в ваших руках она станет основой будущей великой русской армии, мы вверяем наших граждан в ваши руки с безграничной верою в вас!

— Я глубоко тронут вашими словами, — отвечал я, — я пойду на все с вами. Но я поставлю будущим командирам полков одно непременное условие. Дисциплина в наших рядах должна быть абсолютна — и для солдат, и для офицеров, и для начальников. За убийства, грабежи и насилия над женщинами должна быть установлена смертная казнь без исключений, как в старом законе. Грабить военную добычу предоставьте одному мне. Но если я присвоил себе хоть что-нибудь и не раздал все тут же частям, то я даю право командирам полков расстрелять меня там же, на том же месте. Пусть это будет первая часть под незапятнанным белым знаменем.

Тут же за столом собрали и подписали мне 2 млн. рублей на обмундирование. Я тотчас же просил граждан назначить комиссию для расхода этих денег. И в тот же вечер доложил обо всем Кутепову, который остался всем очень доволен и подал рапорт генералу Май-Маевскому.

По возвращении меня ожидал новый сюрприз. У дверей я нашел огромную афишу: «Завтра утром на Паровозостроительном заводе состоится закладка двух новых бронепоездов, пожертвованных городом: «Город Харьков» и «Генерал Беляев».

Несмотря на поздний час, я схватил автомобиль и полетел в Университет к профессору Тиру.

Я крепко обнял его в благодарность за высокую честь — ведь никто, даже сам Деникин, не удостоился ничего подобного.

— Но что вы сделали со мной! — прибавил я. — Ведь я стану теперь мишенью со стороны всего начальства. Он оторопел.

— Вот беда! Мы и не подумали об этом… Что же теперь делать?

— Спросите у Кутепова, пусть сам выберет ему имя.

Кутепов назвал мой бронепоезд «На Москву!» Он не рассердился на меня за это. Вскоре после этого в Харькове появился новый полномочный представитель Великобритании при генерале Деникине, генерал Холман. Полный, высокий, типичный англосаксонец, он производил впечатление искреннего друга России и в то же время был сам поражен нашими успехами. «He bras put all his heat in Denicins chase», — говорили мне про него хорошо знавшие его англичане. Ему предлагали второе место, в Индии, но он предпочел остаться на первом в России. Теперь он делает все, чтоб способствовать военному Главнокомандующему справиться со своей задачей.

От подъема харьковской промышленности он был в восторге. Посетив Паровозостроительный завод, он держал патриотическую речь рабочим, в которой, между прочим, указывал, что приехал разрушить существующее в России мнение о коварстве Альбиона. Речь его переводил я. Рабочие слушали с большим вниманием, но без особого энтузиазма. Узнав о формируемой мной дивизии, он горячо одобрил идею и обещал, со своей стороны, прислать для нее материальную часть… Мы расстались большими друзьями.

Вслед за тем, после блестящего обеда, на котором генерал Май-Маевский поздравил меня с начальником дивизии, он поднял бокал за мои успехи. Я, по указанию Кутепова, повез ходатайство об этом в Ставку лично.

Когда я приехал в Таганрог, меня направили к инспектору стрелковой части, который тотчас же предупредил меня, что начальником дивизии назначен только что прибывший из плена генерал Болховитинов, командовавший ею в начале войны, а начальником штаба — разделивший его судьбу полковник и это решение генерала Деникина безапелляционно. Это открыло мне глаза на многое. Обидно было за Россию, обидно было за идею, которая могла бы спасти наше дело — а дело уже, казалось, показывало… признания. Но лично для меня и это было во благо. Кто был близок к делу, понимал, что сформировать свежую боевую единицу с традициями, идущими в разрез с установленным порядком, было делом рискованным. На худой конец, ее всячески старались бы пустить в ход там, где катастрофа была неизбежна. Начальником артиллерии фактически я не нес никакой ответственности и рисковал собой лишь в случае гибели общего дела. А мнение об этом я составил себе, едва появился в Таганроге.

Город был забит невероятно разросшимися тыловыми учреждениями. Каждый был занят лишь собой и нисколько не беспокоился об общем успехе. Царивший на верхах оптимизм породил индифференцию. Но еще грознее было другое явление. Весь тыл был охвачен враждебным нам крестьянским движением. Карательные отряды, порка и грабежи без суда, расправы, возвращение озлобленных помещиков в свои гнезда — все это создавало тяжелую атмосферу надвигавшейся катастрофы.

Я вернулся с тяжелым сердцем. Кутепова я уже не застал, штаб перешел в Белгород. Но в Харькове меня ожидал новый сюрприз. От снабжения… Полковник Попов уведомил меня, что все заказы следует производить лишь по нарядам и под контролем Главного командования. Все созданное рухнуло, как карточный домик.

Я зашел в штаб дивизии. Два поросшие мхом старика копались в письмах, занимались подсчетом пожертвованных сумм. В полках царила полная растерянность. Приток пополнений прекратился. У офицеров опустились руки.

По пути я встретил Родзянку.

— Что такое случилось? — с недоумением спрашивал он. — Я собрал 250 рублей и понес их вам. В штабе дивизии мне сказали: «Генерала Беляева уже нет, вместо них генерал Болховитинов. А деньги принимаем».

— Ну нет, — заявил я, — я собираю только на его имя. Других я не знаю!

Вспомнил я адвоката Шведова.

— Вам 20000! Этой мой личный взнос.

— Но я уже не у дел!

— Берите все равно. Вам, только вам, другим не верю. Я передал эти деньги казначею капитану Рыжкову.

Перед выступлением из Новороссийска он разыскал меня и вернул их снова мне: «Все развалилось. Эти деньги остались у меня», — сказал он.

Когда поезд прибыл в Харьков, уже было за полночь. Моя Аля, по обыкновению, заперлась на замок, и я безнадежно барабанил в ее двери, когда вдруг отворилась дверь соседнего отеля, где проживал уехавший с Кутеповым начальник штаба, и оттуда высунулась какая-то бритая англезированная физиономия, в толстой фуфайке и новеньких подтяжках и с электрическим фонариком в руке.

— Ваня!

— Кока!

Ну да, это был он самый, Кока Эллиот, раненый в Ковно и попавший в плен к немцам, а ныне переводчик в системе английского снабжения в Харькове.

Через несколько минут за дверью показалась и моя Аля, внявшая, наконец, моему барабанству, и мы все трое обменялись последними известиями. Леля, старший брат Коки, скончался в Екатеринбурге от тифа. Молодая красавица вдова вышла замуж за англичанина. О прочих он сам ничего не знал.

— Ну, а ты, Зайка, как тебе съездилось?

— Твое предчувствие сбылось. Наткнулся на Волконских. Только не на Мусю, она с начала войны с мужем во Владивостоке, и не на княгиню. Она живет на хуторе, в семи верстах от Полтавы. А Юру, — узнав, что он в морском штабе, я вызвал к телефону. — «Юрий Николаевич?» — «Он самый, кто со мной говорит?» — ««И.Т.Беляев, помните «офицерика», который гостил у вас в Петрозаводске?»

— «Ну как же! Как же!»

Из него вышел стройный моряк, флагман-офицер при адмирале.

В Белгороде поезд Кутепова уже выходил на Курск. Я явился ему уже там.

— Я думаю, Ваше превосходительство, что мне в Добровольной армии уже не стоит оставаться.

— Почему?

— Раз не пожелали дать мне даже дивизии, значит, штаб мне не доверяет. Видно, придется искать счастья у Колчака.

— Но ведь Колчака уже нет!

Для меня это было полным сюрпризом. Значит, сведения об успехах сибирского фронта, о том, что наши разъезды у Нарвских ворот, — все это было запоздалой информацией!

— Все это было, а теперь все покатилось назад. Остались одни мы. А относительно вас я послал представление Деникину о вашем производстве в генерал-лейтенанты.

Молодые офицеры в штабе разъяснили мне все. Прикрываясь, красным удалось сформировать ряд дисциплинарных дивизий и восстановить порядок в тылу. Теперь, ликвидировав северный фронт, отбившись от сибиряков и от Юденича, они смогли все бросить на нас. А пока… Будем веселиться и радоваться, как многие, только что вернувшиеся на просмоленную сковороду.

Город был забит тылами. Мне удалось найти маленькую комнату в хорошей квартире, в еврейской семье. Там моему появлению были очень рады.

— Вы знаете, господин генерал! Чего мы только не повидали… Каждый день ходят мимо с криками: «Бей жидов, спасай Россию». Явились к нам. Один солдат положил на стол ручную гранату.

— Кладите сюда все золото, что есть, — сказал другой.

— А ложки и серебро? — спрашивала Роза. Она совсем спятила от страха.

— И серебро, какое есть! — отвечал третий. — А ведь мы спасали от красных офицеров!

Это была правда. У них скрывался мой капитан Колыванов. Он и нашел мне эту квартиру.

Сказать правду, мне было у них удивительно хорошо. За обедом и отец, и мать, и обе дочери все время объяснялись мне в любви. Не знали, чем угодить даже…

Когда я исчезал, по возвращении находил обеих фей у меня в комнате за работой: мыли пол, меняли гардины, смахивали пыль со стола. Раз мы со всем штабом взяли билеты и пошли в театр имени Кеннеди, который уже осенью стал русский. Я вернулся поздно ночью. Со страхом и трепетом стучу в дверь. Сразу же слышу чьи-то легкие шажки, отворяет Роза.

— А я вам оставила ужин. — Бедняжка ждала меня до часу ночи, накормила до отвала и счастливая побежала к матери.

Не успел я улечься, как затрещал телефон.

— Приехала ваша тетя вместе с Лидой Давыдовой, — говорит мне Дивов, адъютант Кутепова. — Вы пойдете встретить ее?

Теперь уж мы прямо загуляли. Можно было думать, что кончилась война.