Peradventure![109]

Скакать вперед — и смерть, и ад,

Вернуться — преступление…

Чтоб сделал ты, мой сквайр, когда б

Стал графом на мгновенье?

Скотт.

На рассвете штаб уже находится на высоте, господствующей над всеми полями, косогорами и лощинами до самых садов, прикрывающих столицу Кубани. Флаг командующего гордо развевается на самой вершине холма, под ним стоит генерал Эрдели и весь его штаб. Конвой притаился у подошвы.

На Великой войне я не представлял себе командира полка иначе, как на охапке соломы, с картой в руках, диктующего распоряжения своим офицерам. Здесь, в кавалерии, в той молниеносной борьбе, где играет роль только глазомер и натиск, где быстрое изменение обстановки требует немедленного решения, где потерянная минута превращает победу в поражение, — дело совершенно иное. Начальник дивизии, командиры полков стоят во весь рост на курганах, которые служат им наблюдательными пунктами, не считаясь с несколькими снарядами, брошенными в их сторону в разгаре боя, и даже пренебрегая свистом пуль. К этому надо привыкнуть.

Но на лице Эрдели видна какая-то неуверенность. Он пристально разглядывает камыши, где залегли спешенные казаки и черкесы, на противоположные гребни, где засели красные, и следит за перестрелкой, то загорающейся, то затухающей вдоль всей линии. Потом подымает бинокль и всматривается в направлении на железную дорогу, где то и дело поднимаются облачки пара маневрирующих паровозов. Вот один из них останавливается и выпускает пару 105-мм снарядов из дальнобойного орудия.

Эта неопределенность положения меня начинает нервировать.

— Ваше высокопревосходительство! Разрешите мне проехать вперед, взглянуть на мои орудия, разбросанные по фронту.

— Поезжайте, взгляните, что там делается, и потом доложите мне. Мой конь не нуждается в шпорах. Легкое прикосновение шенкеля и он уже несется к кургану, на котором виднеется значок Килидж-Гирея. — Как дела?

— Неважно… Вы видите, против нас массы пехоты при тридцати пулеметах на тачанках. Они засыпают нас пулями… А у нас всего несколько десятков патронов на ружье! Часа два продержимся, а потом…

— Так разве нельзя в шашки?

— Можно бы…

— Ну так что же?

— Но ведь Эрдели потерял сердце. Он никогда не решится!

— Я поеду к Топоркову, у него моих два орудия. Посмотрю, что там делается.

— Поезжайте.

Топорков засел в камышах. Невдалеке оба орудия с ничтожным количеством патронов для самообороны. Кругом свищут пули, мой конь шарахается, отмахиваясь от них хвостом, как от шмелей.

Я слезаю и подхожу к Топоркову.

— Как дела?

— Плохо. Казаки не продержатся и двух часов. Видите, как по нас сыпят из пулеметов? А у нас по три патрона на казака.

— А нельзя атаковать?

— Можно бы… Есть тут балочка с крутыми берегами, по ней пустить сотни две — прорвут.

— Так почему же?..

— Да вы видите, весь полк растянут в ниточку… А их тут будет тысяч тридцать.

— А где другие полки?

— В отделе.

Я поскакал обратно к Султану.

— Топорков говорит, у него впереди есть балочка… Сотни две могли бы прорваться во фланг неприятеля.

— Разумеется, если б Эрдели дал свой конвой! Ведь у него полтораста человек, а болтаются они зря.

— Напишите, я сам отвезу ему. Ведь если мы отступим, пехоте не удержать за собой железную дорогу. Мы потеряем Екатеринодар и потеряем все!

— Попробуйте-ка!.. Он никогда не отдаст своих. Может, вы сами скажете ему это…

Уговаривать меня не пришлось. Спустившись с пригорка, я пустил коня полным галопом.

О ужас!.. Наш флаг качается… его снимают. Эрдели уже спустился под горку и садится на лошадь. Они уходят. Конвой змеится по пыльной дороге. Я лечу в карьер, но догоняю их уже на полпути к станице.

— Что скажете?

Я объясняю обстановку:

— Если мы отступим, противник погонит нас обратно, пехота не удержится, и тогда все пропало. Ваше высокопревосходительство, дайте мне ваш конвой, я сам поведу его по этой балке, мы прорвем неприятеля и обратим поражение в победу!

Эрдели задумался.

— Возьмите эту записку и свезите ее Султану. Конвоя я не дам, пусть сам атакует.

Я поскакал обратно.

Султан завертелся на своем посту, нетерпеливо втягивая воздух. Вынул книжку и написал приказание.

— Вольноопределяющийся Вадбольская!

— Ваше Сиятельство!

— Отвезите эту записку Топоркову. Пусть выделит из своего полка две сотни и атакует.

Молодая девушка в элегантной черкеске мигом взлетела на коня и помчалась к камышам. Через несколько минут она вернулась:

— Поручение исполнено!

Все мы впились глазами в горизонт. Минуты казались часами…

— Ну, вот когда красные пошли на нас в атаку! — неожиданно прорывается у Килидж-Гирея. — Смотрите…

На неприятельском гребне все поднялось и ощетинилось массами пехоты… Пулеметы грузятся на тачанки… Но вот на их левом фланге показывается столб пыли и из балки вылетают сотни казаков с шашками наголо. Красноармейцы рассыпаются во все стороны.

— На коней садись! — командует Султан. — Скачите, скажите Эрде-ли…

Я не дослушал остального… Я уже лечу во весь опор, но нагоняю Эрдели только на холме в нескольких ста шагов от станицы. Весь штаб уже рассеялся по гребню. Я соскакиваю на скаку и подхожу к генералу.

— Ваше приказание исполнено!

— Ну и что же?

— Противник прорван и в беспорядочном бегстве отходит по всей линии.

Минута молчания. Эрдели, конечно, в восторге, но не хочет показать этого.

— А вы очень этому рады? — спрашивает он с легкой усмешкой.

— Я в восторге!

— Почему же именно? — Я не ожидал такого странного вопроса. Но я сдерживаюсь и отвечаю в том же тоне.

— Но ведь, ваше превосходительство, обидно было бы отдать большевикам триста красивейших девушек этой станицы!

— Почему же вы думаете, что их наберется так много? — спрашивает он с легкой улыбкой.

— По статистике, ваше высокопревосходительство. Здесь насчитывается до тридцати тысяч жителей, значит, не менее 15–16 тысяч женщин, и среди них, уж конечно, не менее трехсот красавиц призывного возраста.

Какая досада, что Эрдели не задержался на своем командном посту хотя бы еще пяти минут! Он гордо двинулся бы вместе с войсками победителем в отчаянном бою. Несмотря на все его шалости, я успел искренно полюбить его и был бы счастлив его триумфом…

Эрдели садится на коня и со всей свитой направляется к садам. Встречные ординарцы сообщают о полном расстройстве большевиков, уходящих к Екатеринодару. Пройдя сады, на крыше маленького хуторка, расположенного сейчас же за опушкой, видим Килидж-Гирея и его ординарцев.

— Красные бегут. Они оказывают сопротивление только в Круглой Роще, на крайнем левом фланге. Но туда, — прибавляет он, — уже прорвались казаки 1-го Кубанского полка и рубят задержавшихся там красных матросов.

Но и отсюда виднеются на опушке лесочка дымки рвущихся ручных гранат, отдельные всадники, и в дыму сверкают шашки казаков Науменко.

— А что вы видите в Екатеринодаре? — спрашивает генерал. Султан подымает бинокль и потом, со смехом оборачивается к Эрдели.

— Вижу крыши домов, а на крышах барышни машут платочками, приглашают нас к себе. Город наш.

Эрдели хмуро обращается к начальнику штаба:

— Прикажите расседлывать лошадей. Мы ночуем здесь.

В темноте казаки Науменко уже вошли в город. Мы поднялись на рассвете и вошли туда уже с зарей вслед за черкесами и запорожцами. Город был очищен, большевики перешли на левый берег Кубани, но мост остался в наших руках. Как только было отдано распоряжение стать по квартирам, я поскакал разыскивать семью брата Сережи по оставленному мне Софьей Сократовной адресу.

Навстречу мне выбежала Елизавета Николаевна — я едва узнал ее, так она поседела и сдала. Увидев меня, она зашаталась и упала ко мне на руки. За ней подлетели Мада, за нашу разлуку превратившаяся в цветущую красавицу, и Леша, ростом и голосом уже, видимо, вышедший из детства.

Бедная Елизавета Николаевна ожидала встретить мужа… ей сообщили, что в дивизии Эрдели Начальником артиллерии генерал Беляев, она была уверена, что это ее Гуленька.