«Вспомните, полковник Адам!»

«Вспомните, полковник Адам!»

После нашего диспута профессор Арнольд попросил разрешения, если я этого желаю, продолжить наш разговор через несколько дней в моей комнате. Действительно, однажды после обеда он вошел ко мне. Шмидт был как раз в саду. Я попросил профессора простить мою недавнюю резкость.

— Не беспокойтесь из-за этого, — ответил он улыбаясь. — Всем зрелым людям нелегко отойти от мыслей и взглядов, которые они приобрели в течение многих лет. Но подумайте, из каких источников вы черпали! Особенно Трейчке никогда не был историографом народа, он был историографом Гогенцоллернов, монархистом до мозга костей. Главное — чтобы вы не настаивали на неправильных взглядах, это лишь принесло бы новые несчастья лично вам и немецкому народу.

Затем мы обратились к вопросам Второй мировой войны. Когда-то я искренне верил в цель Гитлера — «новый порядок» в Европе. Искренне убежденный, я шел в поход против Франции; ведь речь шла о том, чтобы смыть «позор Версаля». Я искренне участвовал и в походе на Восток, хотя и с некоторым внутренним недовольством, потому что Советский Союз казался мне державой со многими неизвестными. Только в котле во время битвы на Волге я начал испытывать более серьезные сомнения. Правда, они касались не столько вопроса о справедливом или несправедливом характере войны, сколько стратегической концепции Гитлера, которая не только привела к войне на два фронта, но и вызвала враждебное отношение к немцам почти во всем мире.

Мой собеседник указал на договор о ненападении между Германией и Советским Союзом, который был заключен 23 августа 1939 года сроком на десять лет и дополнен торговым договором между Советским Союзом и Германией от 11 февраля 1940 года. Арнольд процитировал отрывок из текста пакта о ненападении:

1. Обе договаривающиеся стороны обязуются воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами.

3. Правительства обеих договаривающихся сторон останутся в будущем во взаимном контакте для консультации, чтобы информировать друг друга о вопросах, затрагивающих их общие интересы.

5. В случае возникновения споров или конфликтов между договаривающимися сторонами по вопросам того или иного рода обе стороны будут разрешать эти споры или конфликты исключительно мирным путем, в порядке дружественного обмена мнениями или в нужных случаях путем создания комиссий по урегулированию конфликтов.[99]

— Социалистический Советский Союз точно соблюдал этот договор, а гитлеровская Германия позорно нарушила его и напала на нас, — добавил профессор. — Вы считаете это справедливым?

Я мог бы ответить словами о превентивной войне. Однако я никогда по-настоящему не верил в эти слова, а в последние месяцы пришел к убеждению, что Гитлер использовал их только как пропагандистскую фразу, чтобы оправдать нарушение договора, чтобы морально оправдать войну против Советской России. Я промолчал, поскольку твердо решил выслушивать аргументы собеседника, а не отклонять их категорически. Вероятно, Арнольд воспринял мое молчание как молчаливое возражение.

— При вашем интересе к истории вы, конечно, читали «Майн кампф» Гитлера, — продолжал он после небольшой паузы более резко, чем прежде. — Вспомните то место, где он говорит: мы останавливаем германский поход на юг и переходим к политике жизненного пространства на востоке. На хорошем немецком языке это означает: мы отнимем у славянских народов их земли и их полезные ископаемые, мы превратим их в наш рабочий скот. Возьмите полные ненависти тирады и потоки грязи, которыми обливали коммунизм на нюрнбергских съездах нацистской партии! Подумайте о практике ограбления и прежде всего обращения с людьми, которую вы вряд ли не заметили, участвуя в действиях германской армии на Востоке! Или вспомните речь Геббельса, произнесенную летом 1942 года, когда имперский министр пропаганды перед всем миром раскрыл грабительский характер войны, заявив, что речь идет о том, чтобы «набить себе брюхо», что дело заключается не в каких-либо идеалах, а в пшенице, угле, руде и нефти. Вспомните, полковник Адам!

Да, я вспомнил. И я хотел в этом признаться. Но неужели все, к чему мы стремились и во что мы верили, было дурным и фальшивым? То, во имя чего мы были готовы пожертвовать жизнью, во имя чего были пролиты реки крови и слез?

Я как раз собирался поговорить с профессором Арнольдом об этих сомнениях, когда в комнату вошел Шмидт. Он, вероятно, слышал последние слова и тотчас же вмешался в разговор. Как это раньше часто бывало в окружении, он хотел без возражений определить ход разговора. В своей заносчивости он потерял всякую меру и своими рассуждениями чуть было не обидел советского профессора. Арнольд улыбнулся, с сожалением пожал плечами, поднялся, слегка кивнул Шмидту и вышел из комнаты. Я проводил его до ворот и извинился за неприятное происшествие. Мы простились, обменявшись сердечным рукопожатием.

К сожалению, позднее мне не удалось больше побеседовать с профессором Арнольдом, поскольку вскоре он покинул Суздаль. Он помог мне при первых моих шагах по каменистому, трудному пути, выдвинув проблемы, заставив разум и чувства выйти из определенной, привычной, но неправильно проложенной колеи. Выходка Шмидта давала основание предположить, что процесс разъяснения был связан с острыми спорами в наших собственных рядах. Очевидно, в первую очередь речь шла о разногласиях среди самих немцев. Предметом дискуссии стала также признававшаяся мной в течение десятилетий военная субординация, которая точно подразделяла всех по воинским званиям, дисциплинарным правам и обязанности повиноваться, начиная от верховного главнокомандующего через генерал-фельдмаршалов, генералов, штабс-офицеров, капитанов и лейтенантов и кончая последним солдатом. Речь шла не о месте внутри военной иерархии, вставал вопрос о том, каким целям служил объективно каждый в отдельности, являлся ли он и далее инструментом несправедливой, аморальной захватнической войны, оставался ли он упорным последователем руководства, не останавливавшегося перед преступлением, или он отрекался от него, выступал против него. Вследствие такой постановки вопроса, вероятно, должно было произойти разделение на фашистов и антифашистов что мне до сих пор не было достаточно ясно из опыта жизни в лагерях в Красногорске и Суздале и из поверхностного ознакомления с различными пропагандистскими брошюрами в лагерной библиотеке. Согласно этому выводу, как мне тогда казалось, поведение Шмидта следовало расценить как позицию фашиста. А к кому же относился я, Вильгельм Адам, произведенный в полковники и награжденный Рыцарским крестом?

Этот вопрос оставался открытым. Прошли еще месяцы, прежде чем я окончательно выяснил этот вопрос.