Деблокирующая армия Гота

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Деблокирующая армия Гота

В эти дни меня навестил в Нижне-Чирской генерал фон Кнобельсдорф. Он подтвердил то, что мне уже было известно по слухам: в районе Котельникова, восточнее Дона, готовилась к удару новая 4-я танковая армия под командованием генерал-полковника Гота. В ближайшие дни она должна была прорвать кольцо окружения и развернуть наступление на широком фронте. Одновременно армейская группа под командованием генерала пехоты Холлидта должна была из района западнее верхнего течения Чира атаковать с фланга противника, наступающего на юг. XXXXVIII танковый корпус под командованием генерала танковых войск фон Кнобельсдорфа вместе с только что прибывшей 11-й танковой дивизией и еще ожидавшимися соединениями должен был наступать с плацдарма восточнее Нижне-Чирской. Командир корпуса получил у нас подробную информацию об обстановке на придонском плацдарме и о расположении войск противника.

Появление немецких танков в непосредственной близости от нас вызвало огромный подъем среди солдат и офицеров. Много дней они вели кровопролитные бои с большими потерями, удерживали в самых тяжелых условиях оборонительную линию против сильного, упорного и мужественно сражающегося противника. У многих моих солдат и офицеров были друзья и родные в котле. Они считали долгом чести внести свой вклад в дело их освобождения. Тем не менее войска чрезвычайно измотались, сдали физически и морально — это было неизбежно. Немалое влияние оказали и просочившиеся сведения относительно того, с каким упрямством Гитлер и Главное командование сухопутных сил отклоняли все разумные предложения о прорыве котла изнутри.

Зачем мы здесь, на берегах Волги, господин полковник?

Каждый день я бывал на переднем крае. Часто меня спрашивали: «Почему мы вообще должны удерживать эти позиции, если армия должна оставаться в котле?» Все чаще беседовал я с пожилым солдатом, участником боев в последний год Первой мировой войны. Однажды он сказал мне:

— Господин полковник, я не понимаю, зачем, собственно, мы здесь, на Дону и на Волге. Мне думается, если меня сегодня или завтра укокошат, жена и дети даже не будут знать толком, за что я здесь сражался. Честно говоря, я и сам этого не знаю.

Мне сразу стало ясно, что тут затронут серьезный вопрос. Если подобные настроения распространятся, мы сами себя обезоружим. Этому я должен противодействовать. Я попытался это сделать в следующих словах:

— Подумайте только о наших земляках, попавших в окружение. Если мы не удержим этот плацдарм, если мы сдадим оборонительную линию вдоль Чира, наш основной фронт придется оттянуть назад на многие километры. Тогда не придется и думать, чтобы восстановить связь с нашими частями в котле. Мы сейчас сражаемся для спасения жизни наших 330 тысяч товарищей.

Мой собеседник молчал. Я сказал после небольшой паузы:

— Я не знаю намерений верховного командования. Но одно во всяком случае ясно: нам нельзя сидеть сложа руки. Это война. Как солдаты, мы должны выполнять свой долг.

В душе я чувствовал себя неловко, давая такой ответ. Он обходил существо вопроса, поставленного солдатом. Зачем мы вообще находились здесь, на берегах Дона и Чира? Почему мы стремились взять Сталинград? Ради чего и здесь, и в котле ежедневно сотни, тысячи гибнут или становятся калеками, голодают и замерзают? От этой главной проблемы я пытался своими речами отвлечь собеседника. Но это не было ответом. Эти вопросы терзали и меня, какие бы усилия я ни употреблял, чтобы от них отмахнуться. Правда, они еще не одолели меня окончательно, не побуждали ни к каким выводам. Традиция, представление о долге, сочувствие к товарищам, находившимся в котле, — все это брало верх над голосом разума. К тому же в непосредственной близости от нас началась интенсивная подготовка деблокирующего удара. Это внушало надежду, вызывало подъем. Может быть, в течение двух недель мы справимся с бедой. «Вслед за декабрем всегда приходит снова май»[53] — таковы были слова солдатской песни, которую, правда, у нас уже никто не пел, но которую почти ежедневно передавали по радио.