ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ

Сложной и разносторонней была творческая и общественная деятельность Кольцова, но надо сказать, что его личная жизнь сложилась тоже непросто и нелегко. Он был женат трижды, хотя в общем, это не такое уж редкое явление. Я уже упоминал о том, что в 1918 году в Киеве возникла его близость с актрисой Верой Юреневой и она стала его женой, несмотря на значительную разницу в возрасте (Юренева была старше лет на пятнадцать.) То был подлинный брак по любви. Но конкретные жизненные обстоятельства — беспокойная журналистская деятельность Кольцова, систематические продолжительные гастрольные поездки Юреневой по стране — не позволили им создать нормальную семью. Не было и детей. И неудивительно, что пути их разошлись, хотя осталась прочная и нежная дружба. Их отношения в последующие годы ярко характеризует открытка, посланная Кольцовым Вере Юреневой из Испании:

«Кутя! Можете себе представить? Еду по дорогам Испании. Гренада, Кордова и тому подобные Толедо. Чуть ли не в каждой деревушке — кабачок, куда Дон Кихот вместе с Санчо Пансой заходил выпить стаканчик вина, чуть ли не за каждым поворотом — та самая мельница, с которой Дон Кихот сражался… Но сегодня я потрясен: мы остановили наш автомобиль, чтобы долить в радиатор воды, и на придорожном столбе прочел название поселка: „Фуэнте Овехуна“… Хотел что-то кому-то объяснять, о чем-то кричать, но сообразил, что кричать, в сущности, не о чем. Между прочим, я здесь сообщил в интервью, что у нас Лопе де Вега ставится, и с успехом. А здесь он совсем не ставится. Вернее, так же часто, как у нас, скажем, „Бесприданница“… Если бы Вы сюда приехали со спектаклем, все бы здесь потряслись… Все здесь очень интересно — много пищи для ума, а также для сердца. Вот приеду, все расскажу. Целую Вас, спасибо за записочку.

Ваш Мих. К.»

Необходимо пояснить, что «Фуэнте Овехуна» — название спектакля, который с большим успехом шел в Киеве в 1918 году и в котором Вера Юренева играла роль Лауренсии, своего рода испанской Жанны д’Арк, мужественной девушки, страстно призывающей народ на борьбу с вторгшимися в страну чужеземными захватчиками.

Итак, Кольцов и Юренева расстались. Это произошло в 1922 году. А вскоре, приблизительно через год, Михаил Ефимович познакомился на каком-то вечере с Елизаветой Николаевной Ратмановой, женщиной, обладавшей, несомненно, сильным, волевым характером, далеко не глупой, далеко не красавицей, но отличавшейся весьма своеобразной, запоминающейся внешностью. Через довольно короткое время они поженились. Родители и брат этот брак встретили неодобрительно, Елизавета Николаевна не пользовалась большой любовью ни у кого из близких Кольцову людей. (Между собой они ее именовали Лярва.) Видимо, в конце концов это стало ей известно и она как-то задала брату Михаила вопрос:

— Скажите, пожалуйста, Боря. Что значит — Лярва?

Тот смутился и невнятно пробормотал:

— Понятия не имею. В первый раз слышу…

Ратманова, теперь — Кольцова, была, в общем, неплохой журналисткой, хотя звезд с неба не хватала. Она отнюдь не была и, что называется, «домашней хозяйкой», а принимала активное участие в общественной жизни, вникала во все дела Кольцова.

После его ареста Елизавета Николаевна официально отреклась от своего мужа.

Рассказывала секретарь-стенографистка Кольцова Нина Павловна Прокофьева, по мужу — Гордон. Она встретилась на улице с Елизаветой Николаевной, вернувшейся в Москву из Испании, где работала корреспондентом ТАСС. (Это было уже после ареста Кольцова.) Гордон, муж Нины Павловны, был тоже репрессирован.

— Что же, Ниночка, — довольно игриво обратилась к ней Елизавета Николаевна, — придется нам искать новых мужей?

— Нет, Елизавета Николаевна, — сухо ответила Нина Павловна. — Я буду ждать своего.

Между прочим, оформив развод с «врагом народа» Кольцовым, Ратманова впоследствии дважды выходила замуж: за академика Стыриковича и за известного в свое время искусствоведа Бабенчикова.

Елизавета Николаевна снова появилась на горизонте в 1954 году, после посмертной реабилитации Кольцова, с претензией на предоставление ей авторских прав на литературное наследие Кольцова. Борис Ефимов, ставший по решению Союза писателей единственным наследником по литературным правам своего брата, принципиально этому воспротивился. Попытки Ратмановой затеять судебный процесс ни к чему не привели. Ей пришлось удовлетвориться достаточно крупной суммой, которую Ефимов счел нужным ей подарить, — все же она была когда-то женой его родного брата.

…В 1932 году Кольцов, находясь в командировке в Берлине, познакомился с немецкой писательницей и журналисткой-антифашисткой Марией Грессгенер, подписывавшей свои произведения псевдонимом Мария Остен. Между ними возникли дружеские взаимоотношения, перешедшие вскоре в близость. Мария Остен стала фактической женой Михаила Кольцова. На официальный развод Ратманова категорически не давала согласия, да Кольцов и не очень настаивал.

Мария Остен до своего знакомства с Кольцовым несколько раз бывала в Советском Союзе. Несмотря на острый ум и наблюдательность Мария Остен не смогла за эти кратковременные поездки понять сущность строя и власти СССР, она видела только красивый фасад и слышала только громкие лозунги.

А в Германии к власти стремительно шел Гитлер. Быть коммунистом становилось крайне опасно. И когда Кольцов предложил Марии переехать в Москву и работать здесь, Остен охотно согласилась. Ей пока все нравилось в Москве. Она с увлечением окунулась в журналистскую деятельность — ее корреспонденции и очерки появлялись на страницах многих московских газет и журналов. Она возобновила свои старые знакомства в среде творческой интеллигенции, заводила новые, радовалась гостеприимству и общительности окружающих ее людей, словом, жила полноценной интересной жизнью, не опасаясь никаких «наци». И самое главное, что рядом с ней был человек, которого она любила, — Михаил Кольцов.

Помимо своей работы Мария Остен помогала Кольцову в его журналистской деятельности. Она часто ездила с ним во всевозможные командировки, как по Советскому Союзу, так и за рубеж. Одна из таких поездок была особенно примечательной — в Париж в 1933 году для освещения Лейпцигского процесса о поджоге рейхстага. (Визу на въезд в Германию фашистские власти Кольцову не дали.) Кольцов и Остен поселились в Париже, где собирали информацию о процессе. Как-то, выкроив несколько дней, они отправились в Саар (область, в то время отделенную от Германии по условиям ее капитуляции после

Первой мировой войны). В Сааре вскоре должен был состояться референдум по вопросу о присоединении его к Германии, и Кольцов хотел узнать, какие настроения в области и каков может быть результат этого референдума. А ведь Саар был до войны, да и оставался одной из самых индустриальных и богатых ценными полезными ископаемыми территорий, и присоединение его обратно к Германии означало усиление ее военного потенциала.

Путешествуя по Саару, Кольцов и Остен остановились в доме шахтера-коммуниста Иоганна Лосте, где их внимание привлек десятилетний Губерт, бойкий, симпатичный мальчик, который рассказал им о своих нехитрых детских делах, о своей школе, где господствует дух нацизма, в которой учитель-нацист называет его не иначе, как «проклятый коммунистенок», и обещает ему, что когда нацисты придут к власти в Сааре, то с ним и его семьей расправятся.

И тут Кольцову пришла в голову неожиданная мысль: а не взять ли мальчика с собой из страны, где коммунистов преследуют, в страну, где они стоят у власти. Это было бы для мальчика подлинным чудом. И по мысли Кольцова, Мария написала бы о впечатлениях Губерта книгу, название для которой родилось тут же — «Губерт в стране чудес». Родители Губерта дали согласие отпустить мальчика на один год. (Этот год для Губерта обернулся почти 30 годами: до конца своей жизни он больше не вернется в Германию.) Сказано — сделано. Мария с Губертом через Париж и Прагу отправляются в Советский Союз.

Все, что затем происходило с Губертом, совершенно потрясло маленького мальчика: и сама страна, и люди, с которыми он общался, и условия жизни — несравнимые с теми, при которых он жил в Сааре.

Мария при поддержке и помощи Кольцова написала необычную для тех времен и весьма интересную книгу. Она писала ее от лица самого Губерта, в основе — его впечатления от советской страны. Они, естественно, восторженные. Автор предисловия к этой книге — один из самых популярных в то время в СССР людей — герой Лейпцигского процесса Георгий Димитров. Сама книга вызвала большой интерес, и весь тираж моментально разошелся. Любопытная деталь — в ней опубликована редкая фотография, на которой запечатлен Сталин, держащий на руках свою дочь Светлану. (В прессе появлялись только официальные снимки вождя, а этот — из семейного альбома.) Фотографию эту вручил Марии помощник Сталина — Поскребышев. По тем временам это было показателем величайшей благосклонности Отца и Учителя к книге Марии Остен. Пребывание Губерта в «Стране чудес» можно было с полным правом назвать чудесным. Но из родного дома пришли плохие вести…

…13 января 1934 года в Сааре состоялся плебисцит. Вот письмо Губерту от матери:

«Вы уже знаете, наверно, о результатах голосования. Мы все еще не можем понять, как это произошло. Здесь что-то не так. Тот, кто видел демонстрацию рабочих масс в Саарбрюкене 6 января, не будет считать результат голосования правильным. За неделю до плебисцита фашисты усилили террор. Я думаю, что результаты подтасованы. 14 января, еще до подсчета голосов, фашистская пресса извещала, что 90 процентов населения голосовало за присоединение к Германии.

Можно установить лишь одно: мы честно боролись и исполнили свой долг до конца. В нашей маленькой деревушке 265 человек голосовали за статус-кво. Не следует думать, что другие местные организации не выполняли своего долга. Работа всюду велась так же, как и у нас.

Мы огорчены, но не падаем духом. Борьбы мы не оставим, хотя и потерпели поражение.

Отсюда нам надо уехать. Жизнь отца и многих других товарищей в опасности. Сегодня утром несколько товарищей уже уехали. Отец тоже. Губерт, будь бодр и прилежен. Я рада, что ты в безопасности. Если бы ты знал, как много тревог мне доставляет мысль об остальных детях. Роланд и Аннелиза уже исключены из школы. Старших братьев сняли с работы.

В ближайшие дни и мы последуем за отцом. Мы едем во Францию. По приезде сообщим тебе наш адрес.

Сердечно тебя обнимаю.

Мама»

По предложению Кольцова в каждый экземпляр книги «Губерт в стране чудес» был вложен почтовый конверт с таким адресом: Москва, 9, Страстной бульвар 11. Редакции журнала «Огонек». Пионеру Губерту.

Предполагалось, что каждый читатель книги Марии Остен вложит в этот конверт и отправит в Москву ответ на следующие вопросы Губерта, напечатанные в конце книги: «Ехать ли обратно к моим родным? Оставаться ли в Советском Союзе?»

Были получены сотни писем со всех концов Советского Союза. Большинство ответов от пионеров-читателей гласили: «Губерт, оставайся у нас, в СССР».

Но самый точный ответ на вопрос Губерта был получен не от пионеров…

22 июня 1941 года на советскую страну обрушилось гитлеровское нашествие, а на другой день Губерт был арестован и отправлен в сталинский лагерь, где провел около 15 лет, но ему повезло — он уцелел. Если бы Губерт обладал литературными способностями, то он мог бы написать весьма интересный и поучительный второй том «Губерта в стране чудес». Такой книги не появилось. Но и Мария больше не написала ни одной книги. Она целиком посвятила себя журналистике.

В 1936 году Остен вместе с Кольцовым находится в самой «горячей точке» того времени — в Испании, охваченной гражданской войной. Она продолжает оказывать Кольцову существенную помощь в сборе материалов для корреспонденций в Москву. Любопытно, что Мария Остен фигурирует на страницах романа Хемингуэя «По ком звонит колокол». Под Карковым Хемингуэй имеет в виду Кольцова.

«Войдя в комнату, Карков прежде всего подошел к женщине в форме, поклонился ей и пожал руку. Это была его жена, и он сказал ей что-то по-русски так, что никто не слышал, и на один миг дерзкое выражение, с которым он вошел в комнату, исчезло из его глаз. Но оно сейчас же опять вернулось, как только он заметил красновато-рыжие волосы и томно-чувственное лицо хорошо сложенной девушки, и он направился к ней быстрым, четким шагом и поклонился. Жена не смотрела ему вслед, когда он отошел. Она повернулась к высокому красивому офицеру-испанцу и заговорила с ним по-русски.

— Твой предмет что-то растолстел за последнее время, — сказал Карков девушке. — Все наши герои стали толстеть с тех пор, как мы вступили во второй год войны. — Он не глядел на человека, о котором шла речь.

— Ты меня завтра возьмешь с собой в наступление? — спросила девушка. Она говорила по-немецки.

— Не возьму. И никакого наступления не будет.

— Все знают про это наступление, — сказала девушка. — Нечего разводить конспирацию. Долорес тоже едет. Я поеду с ней или с Карменом. Масса народу едет.

— Можешь ехать с тем, кто тебя возьмет, — сказал Карков. — Я не возьму.

Потом он внимательно посмотрел на девушку и спросил, сразу став серьезным:

— Кто тебе сказал об этом? Только точно!

— Рихард, — сказала она тоже серьезно.

Карков пожал плечами и отошел, оставив ее одну».

«Девушка» — это и есть Мария Остен, а «твой предмет» — Эрнст Буш, выступавший в это время со своими антифашистскими песнями в Испании.

К моменту, о котором идет речь в романе Хемингуэя, Кольцов и Остен практически перестали быть мужем и женой, хотя сохранили дружеские и деловые отношения. А главное, они сохранили огромное уважение друг к другу. Причиной кризиса их супружеских отношений был кратковременный роман Марии с Эрнстом Бушем.

В конце 1936 года Мария Остен из Испании едет в Париж, где продолжает свое сотрудничество с Лионом Фейхтвангером, с которым приезжает в Москву, где они встречают новый, 1937 год. Видимо, тогда-то и начался роман Марии Остен с Эрнстом Бушем. Кольцов все это время остается в Испании. Кто-то из общих знакомых сообщает Кольцову об увлечении Марии. Кольцов пишет ей письмо, в котором спрашивает о Буше. Все подтверждается. И естественно, происходит разрыв. Свою следующую поездку в Испанию Мария совершает вместе с Бушем. Как раз к этому времени относится отрывок из романа Хэмингуэя.

Видимо незадолго до окончательного отъезда Кольцова из Испании в Москву в конце 1937 года отношения между Марией и Кольцовым начали восстанавливаться. Хотя, скорее всего, по взаимной договоренности они не стали афишировать это. Кольцов понял, что над ним начали «сгущаться тучи», и он хотел уберечь Марию от возможных последствий.

Последний раз Мария Остен и Михаил Кольцов общались по телефону осенью 1938 года. Кольцов был командирован в Чехословакию, над которой нависла угроза немецкой оккупации. Воспользовавшись своим пребыванием в Праге, где у НКВД не было возможности прослушивать телефонные разговоры, Кольцов позвонил в Париж Марии.

Он просил ее не приезжать в Москву.

— Но в чем дело? Почему я не должна приезжать? — в недоумении спрашивала Мария.

— Мария! У меня очень мало времени. Слушай меня внимательно. Тебе не надо приезжать в Москву. Понятно? Я не могу сказать больше.

— Но почему? Ты больше не хочешь меня видеть?

— Мария! У меня больше нет времени. Повторяю: тебе не надо приезжать в Москву. Целую.

Кольцов, пытавшийся предупредить Марию об опасности в случае ее приезда в Москву, не учел только одного — Мария очень его любила и не могла оставаться в Париже, зная, что над ним нависла смертельная угроза. И Мария собралась ехать в Москву выручать Михаила. Друзья, естественно, отговаривали ее от этого безрассудного шага. Среди этих друзей был и Андре Мальро — «французский шпион» (он много раз фигурирует в «Деле» Кольцова), а на самом деле — известный французский писатель, человек левых взглядов, убежденный антифашист, участник войны в Испании.

Много лет спустя, уже будучи министром культуры Франции, Андре Мальро, в узком кругу вспоминая о событиях того времени, говорил о том, как он и его коллеги горько переживали, что не смогли удержать Марию от ее отчаянного шага и отпустили ее на верную смерть.

— Нам не удалось переубедить ее, — говорил Мальро. — Она была целиком во власти своего благородного порыва — спасти дорогого ей человека — и ничего не хотела слышать.

— Но пойми, Мария, дорогая, — убеждал ее Мальро. — Ты забываешь, куда ты едешь. Вспомни, что ты сама там видела и что говорит Фейхтвангер. Сатана там правит бал. Михаила ты не спасешь, а сама погибнешь. Тебя арестуют прямо на вокзале.

— Нет, нет, Андре, — отвечала Мария. — Ты ошибаешься, преувеличиваешь опасности и недооцениваешь шансы на успех. А я считаю, что если есть хотя бы один-единственный шанс, то я не имею права его не использовать. Я бы никогда не простила себе такого предательства. К тому же я уверена — шансов гораздо больше. Может быть, даже половина на половину.

И Мария Остен приехала в Москву. Вот как об этом вспоминает Борис Ефимов.

«Печальной была наша встреча. Она рассказывала мне, как отговаривали ее от этой поездки друзья — Андре Мальро, Лион Фейхтвангер, Вилли Бредель, другие.

Разумеется, никто на вокзале ее не арестовал и она поехала прямо к себе на квартиру в кооперативном доме ЖУРГАЗа, которую в ее отсутствие занимал Губерт Лосте, успевший за прошедшие в „Стране чудес“ семь лет стать правоверным комсомольцем и даже жениться на комсомолке. Дверь ей открыл сам Губерт.

— Это я, Губерт, — сказала Мария и хотела войти в квартиру, но Губерт молча и неподвижно стоял на пороге.

— В чем дело, Губерт? — удивилась Мария.

— А в том, — раздался визгливый голос возникшей за спиной Губерта молодой особы с пышной челкой на лбу, — что вы можете отправляться туда, откуда приехали. Мы не желаем иметь ничего общего с врагами народа!

— Ты с ума сошел, Губерт? — изумилась Мария. — Ведь это же моя квартира!

— Это наша квартира! — закричала супруга Губерта, который, не произнеся не единого слова, закрыл дверь.

Все это в тот же день Мария рассказала мне, улыбаясь и разводя руками.

— Вот так Губерт в стране чудес, — приговаривала она.

Поселилась она в гостинице „Метрополь“. Немного понадобилось дней, чтобы Мария убедилась не только в том, что ее приезд в Москву никого не интересует, но и в том, что бесполезны ее попытки встретиться и поговорить с теми, на чью помощь она рассчитывала. Ни к Мехлису, ни к Поскребышеву, ни к кому другому она, естественно, дозвониться не смогла. Но ее принял Георгий Димитров, который был автором вступительной статьи к ее нашумевшей книге. Теперь он занимал высокий пост председателя Коминтерна. Исполком этой загадочной организации размещался в неказистом здании против Манежа. Я пошел на прием вместе с Марией.

Мне не раз доводилось слышать выступления Димитрова на собраниях и митингах, теперь я был потрясен его видом. Не пламенного, мужественного трибуна видел я перед собой, а опустошенного, сломленного человека. Выслушав Марию, он как-то вяло сказал:

— Да, Мария. Я хорошо помню твоего Михаила. Я хорошо знаю и тебя. Но мне трудно что-либо тебе обещать. Скажу откровенно. В таком же положении находятся сейчас многие работники Коминтерна, среди них очень видные люди. Мои обращения по этому поводу… не доходят. Что же я могу сделать для твоего Михаила?

Мы вышли из кабинета председателя Коминтерна в глубоком разочаровании. Прямо на нас, громко стуча ногами, шел какой-то самоуверенный грузный человек. Мы посторонились, Мария посмотрела на него со страхом. Он властно открыл дверь, вошел в кабинет Димитрова и с шумом захлопнул ее за собой.

— Это Андре Марти, — шепнула мне побледневшая Мария. — Мне в Париже говорил Мальро, что он из ярых врагов Михаила и, несомненно, приложил руку к его аресту. Я его боюсь.

К этому следует добавить: в то время как Димитров бесплодно обращался к Сталину и к Берии с хлопотами о судьбе арестованных работников Коминтерна, Марти, наоборот, набирал очки в глазах Сталина своей повышенной „бдительностью“ и разоблачениями „подозрительных“ коминтерновцев.

Шли недели и месяцы. Бедная Мария! Она уже убедилась, что ее приезд в Москву оказался абсолютно ненужным и бессмысленным. Но обратный путь был закрыт. А здесь надо было подумать о жилье, о заработке, о какой-то работе. Положение „подозрительной иностранки“ было мало подходящим для решения этих вопросов. И Мария мне сказала: „Борья, я хочу получить советское гражданство. Для этого нужно иметь поручительство двух советских граждан. Ты можешь мне дать такое поручительство?“

„Конечно, Мария, — ответил я. — Какой может быть разговор? А кто даст второе поручительство?“

„Я попрошу Григория Шнеерсона. Это друг Эрнста Буша. Думаю, он не откажет“.

„Не опасно ли это?“ — спросила меня жена.

„Как говорится, — ответил я, — чего бояться дождя, если уже промокло нитки. Уверяю тебя, для моего теперешнего положения — брата „врага народа“ — не имеет ни малейшего значения, дам я Марии такое поручительство или не дам“.

Меня пригласили в административный отдел Моссовета и спросили:

„Вы знаете гражданку Грессгенер-Остен Марию Генриховну? Откуда вы ее знаете?“

„Знаю. Это жена моего брата“.

Мне дали толстую прошнурованную книгу, и я расписался в том, что даю соответствующее поручительство. Одновременно Мария подала в суд по поводу раздела квартиры с Губертом Посте, и суд вынес соответствующее решение, но оно оставалось пока только на бумаге, тоже по причине неопределенного „статуса“ Марии.

Но все эти непростые, юридические, процессуальные и гражданские вопросы просто и быстро разрешила… война. Через день после нападения Гитлера на Советский Союз Мария была арестована, а вслед за ней и Губерт — „Страна чудес“ раскрыла перед автором и героем прославленной книги свои „не столь отдаленные“ места за колючей проволокой».