СЕМЬ ПЕТЕРБУРГОВ

СЕМЬ ПЕТЕРБУРГОВ

Было несколько Петербургов и все разные.

Петербург Невского проспекта. Шумный, гудящий, плоский. Он сдержанно дышал с десяти утра до десяти вечера. Лошади четко выбивали историю своей жизни на деревянных торцах мостовой. Трамваи с трусливым скрежетом цеплялись железными руками за проволоку наверху. Вечером густой несчастной вереницей выходили проститутки соперничать яркостью губ с папиросными красавицами на больших плакатах. Одинокие люди наклонялись к незнакомым женщинам и со значительными лицами говорили неумные вещи. Из подъезда Николаевского вокзала выходили перепуганные приезжие и кланялись конному истукану предпоследнего царя. Посередине улицы шли манифестации людей, прославлявших Сильнейшего.

Этот Петербург Невского проспекта одно время называли Петроградом. Хорошее название для него!

Были еще Петербурги. Петербург Выборгской стороны и Охты — потный, измученный и закопченный город. Город гудков, железных балок и ругательств.

Петербург Васильевского острова — крепкий и грубоватый, немного провинциальный. Там водились в изобилии французские булки, мелкие чиновники с протертыми тужурками, твердолобые профессора, предпочитающие проверенные теории необоснованным гипотезам, и много-много студентов, отдававших симпатии этим самым презренным гипотезам.

Петербург Троицкой улицы. Модисток и дамских парикмахеров. Бесчисленных мадам Ольга, Анет, институтов красоты и перчаточных магазинов. Здесь бродили тихие и строгие модницы в узких юбках и с крашеными губами. Здесь торговали накладными косами, вставными челюстями и духами из Парижа. Здесь стоит большой и сонный дом Толстого с гулким проходным двором, по которому ходят на цыпочках…

Петербург Кирочной и Сергиевской улиц. Тихий, как губернаторская приемная с шуршанием шелковых платьев и автомобильных шин…

Петербург Летнего сада и всех больших и маленьких садов и парков, где от десяти до часу дежурили няньки и младенцы, от часу до трех — гвардейцы и дочери инженеров, а от пяти до семи — неудачные самоубийцы…

Петербург Садовой улицы — с лабазниками, грязными фартуками, меняльными конторами и суетой на мокрых тротуарах…

Их было много, чужих, непохожих маленьких городов, так цепко слитых в одно и проросших насквозь друг друга. И было любо перебегать в Петербурге из одного города в другой, с одной улицы на другую и преображаться новой жизнью в этом сложном клубке суетного, интересного несчастного города.

…Мы много воевали, потом стали ходить с красными флагами, и кричали, и радовались, и стреляли в друг друга. А все семь Петербургов вдруг сразу быстро и жутко стали умирать.

Сначала замер, притих Петербург Кирочной улицы. Его квартиры опустели, автомобили его обитателей забыли дорогу к Кюба и на Стрелку и стали ездить по другим, совершенно новым дорогам.

Поперхнулись и как-то сразу умолкли гудки на Выборгской стороне, и фабричный Петербург тоже тихо и бесславно умер. А за ним чередой ушли в прошлое и прочие Петербурги.

Теперь в октябре, к годовщине Третьей Революции, совсем мало осталось от семи старых Петербургов. Честным паломником я посетил руины.

Они перемерли почти все семь… Невский проспект долго не хотел сдаваться. В черных впадинах закрывшихся хлебных лавок он поселил магазины «восточных сладостей». Предприимчивые фанариоты совали в голодные петроградские рты рахат-лукум и халву. Потом сладкие греки сразу исчезли, как дым, и на их местах водворились комиссионные конторы. Петербуржцы распродавали свой скарб… Теперь только мертвые лошади, распростертые на мостовой, вперяют холодный взгляд в «комиссионные» выставки.

Летний сад остался. Он решил держаться до конца, упрямый старичок! Младенцы с няньками остались, хотя младенцы стали похожи на старичков, а няньки — на великомучениц. Гвардейцев Летний сад заменил красногвардейцами. Неудачные самоубийцы остались. Их стало гораздо больше — разве жить в Петербурге не значит теперь медленно и неудачливо самоистребляться?

Как странно! Троицкая улица осталась жива. Я видел — там еще хлопают двери. В окнах модных магазинов видны живые лица. Тонкие фигуры в высоких сапожках перебегают из парикмахерских в корсетные. Троицкая решила во что бы то ни стало красить губы!

…На мертвом Васильевском острове в пустом баронском особняке, как на острове, спаслись петербургские писатели. Их несколько человек, они спасаются здесь, кто от голода, кто от социалистической тюрьмы. Они ничего не пишут, долго расхаживают по паркету зал, курят папиросы и считают свои шаги. И время от времени кто-нибудь подходит к окну, смотрит на бесплодную улицу и улыбается…

О Петербурге в последнее время пишут много и страшно. Бывшую столицу изображают мертвым телом, гнилым трупом с глазами на выкате. Но он еще не умер, старый Петербург. По его бледным губам блуждает улыбка такая, как у усталых писателей на Васильевском острове.

Скорей, скорей! Пусть угаснет и эта улыбка, пусть рухнут руины семи старых Петербургов, похоронят под собой нынешних своих властителей и пусть на обломках встанет новый громкий и пестрый город с новой человеческой борьбой, новой суетой, побежденными и победителями.

«Вечерняя жизнь», 3 января 1919 г.

Как я уже упоминал, фельетоны «Жалость», «Китайские будни» и «Никаких двадцать» приведены мною из «Дела» Кольцова. Всего в «Деле» подшито в качестве своеобразного «приложения» десять фельетонов и очерков. Им предшествует следующий документ:

СОВ. СЕКРЕТНО

Зам. нач. ГУГБ НКВД СССР Комиссару государственной безопасности 3-го ранга тов. КОБУЛОВУ Б.З.

Направляю Вам копии антисоветских по содержанию статей М. Кольцова из газет «Киевское эхо» и «Вечер», обнаруженные в материалах Центрального архивного управления.

Газеты «Киевское эхо» и «Вечер» издавались в Киеве в 1918 г. при гетмане и Деникине.

Ст. лейтенант Павлычев.

Из этих десяти фельетонов только три вышеприведенные могут претендовать на роль антисоветских. Остальные — это чисто сатирические или чисто юмористические произведения, никоим образом не связанные с советской властью.

Видимо, очерки и фельетоны Кольцова, опубликованные в других киевских печатных изданиях в 1918–1919 годах, органы НКВД не смогли найти, а может быть просто не знали об их существовании.

В Киев триумфально входят отряды Симона Петлюры. Но их пребывание в Киеве оказывается весьма непродолжительным.

Большинство деятелей культуры, нашедших себе убежище от большевиков в гетманской Украине, покинули Киев одновременно с уходом немцев и падением режима Скоропадского. Кольцов и Юренева остаются в Киеве. Кольцов, естественно, нигде не печатается, большинство журналов и газет, выходивших раньше, перестали существовать, а Юренева продолжает работать в театре Соловцова. Для характеристики атмосферы этого периода припоминается такой эпизод. Как-то Кольцов с братом возвращались вечером домой, у самого дома их остановил петлюровский патруль и потребовал документы. Кольцов смог предъявить только выданное ему удостоверение из Скобелевского комитета за подписью Луначарского. Бегло посмотрев на выданный в Москве документ, «гайдамаки» поставили обоих братьев к стенке. И с матерной руганью стали снимать с плеч винтовки. Жизнь братьев висела на волоске, но, к счастью, в эту минуту из ворот дома, где они жили, выглянул дворник Григорий.

— Что ж вы робите? — завопил он. — Це ж хлопцы из нашего дома, с двадцать первой квартиры. Студенты!

Петлюровцы заколебались. И в эту минуту из-за угла выехал извозчике какими-то седоками. Петлюровцы бросились ему наперерез, видимо увидев более интересный объект.

А вскоре происходит очередная смена властей в многострадальном городе — почти без боя петлюровцы уходят из Киева, вытесненные красными партизанами, под предводительством Щорса и Боженко. Киев стал столицей так называемой второй Украинской советской республики. Советские власти на этот раз резко отличались от оголтелых большевистских отрядов, вошедших в Киев в феврале 1918 года и чинивших в городе кровавые расправы. На этот раз советская власть носила более цивилизованный характер, хотя, надо сказать, ЧК свое «дело делала»… Во главе правительства стал видный деятель международного коммунистического движения Христиан Ваковский, кстати сказать, недавно возглавлявший советскую делегацию на мирных переговорах, на которые Кольцов был командирован Скобелевским комитетом. В Киеве устанавливается внешний порядок, снова открываются театры и всевозможные студии, выходят газеты. Кольцов возвращается к своей журналистской деятельности. Его очерки и фельетоны публикуются в газетах и журналах, а вскоре он становится и «номенклатурным работником».

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Предъявитель сего, т. Михаил Кольцов состоит врид. редактора газеты «КРАСНАЯ АРМИЯ» — органа Политуправления XII Армии, что подписью и приложением печати удостоверяется.

Редакция просит всех лиц и учреждения, к коим т. Кольцов будет обращаться по делам газеты, оказывать ему полное содействие.

17 сентября 1919 г.

Похоже на то, что советская власть утвердилась в Киеве прочно и окончательно.

Но гражданская война вносит свои коррективы. На Киев надвигается Добровольческая армия, возглавляемая генералом А. И. Деникиным. Части Красной армии под напором противника отступают. Все советские организации эвакуируются из Киева. Вместе с политуправлением покидает город Кольцов и с ним Юренева. Они уезжают в Петроград. Здесь Кольцов становится сотрудником НКИД, где работает в отделе печати. Одновременно его фельетоны и очерки появляются на страницах «Правды». Вот документ того времени:

МАНДАТ

Настоящий мандат выдан тов. Михаилу Ефимовичу КОЛЬЦОВУ в том, что он является корреспондентом газ. «Правда» на Западном и Юго-Западном фронтах. Все военные и гражданские власти и партийные организации просим оказывать тов. КОЛЬЦОВУ всемерное содействие в деле получения необходимых материалов, отправки их и передачи по телеграфу и телефону в Москву.

За Заведующего редакцией

А. Дивильковский 2 июля 1920 г.